и Ветер пасёт теперь отару звёзд на Млечном лугу. А душа Ветра послана на Землю. Это она курлычет в печной трубе, выражая его печаль и любовь... Вернувшись в дом, женщина поставила на припечек плошку молока. Утром плошка, оказалась суха... С тех пор так и повелось. Когда солнце отправлялось на покой, женщина выходила на крыльцо и поднимала голову в сторону Млечной дороги. В полночь оттуда срывалась маленькая звёздочка. Женщина возвращалась в дом и ставила на припечек плошку с молоком. Утром в плошке не оставалось ни капли. Зато вечером женщине казалось, что Млечный Путь сияет ещё ярче...
Ламка умолкла. Сергей с Ксюшей не шевелились. Тишину нарушало лишь Алёшкино посапывание.
- Мама, - спросила Ксюша, голос её был напряжён, а глаза широко раскрыты. - Как звали ту женщину?
Ламка повернулась, глотнула вина, посмотрела на дочку, более пристально - на Сергея и снова устремила глаза в окно:
- Катти Сарк...
...День подошёл к концу. Алёшка спал. Ламка предложила не тревожить его, а оставить в их номере. Сергей так и сделал, только раздел и перенёс малого на Ламкину постель.
- Готов предоставить поэтическое прибежище, - шепнул он Ламке. Она прижалась к нему, потому что Ксюша к той поре тоже угомонилась. Правда, когда они с Ламкой уходили, ему показалось, что она подняла голову.
К полуночи метель ослабла. Ветер стих. Небо вызвездило. По небесному океан-морю поплыл парусок месяца.
Растратив наконец пыл, который с трудом сдерживался больше суток, Сергей с Ламкой тоже затихли. Лёжа в объятиях друг друга, они неспешно переговаривались. Обсуждая, нахваливали детей. Перебирая прошедший день, вспомнили про лисичкин гостинец. Тут Ламка стала выпытывать, как ему это удалось - сохранить пирожки горячими. Сергей поначалу подразнил её, а потом признался.
- Вот она, оказывается, какая Лиса Алиса, - протянула Ламка и принялась его щекотать.
Сергей уворачивался, отбивался, пытался ускользнуть.
- Какая же я Алиса? - В подтверждение этого соприкасался убедительным местом, предъявляя его как неоспоримый факт, - ничего не помогало, пока наконец он не стиснул Ламку в объятиях. - Какая же я Алиса, - утишая смех и дыхание, возражал он. - Уж тогда лучше Кот Базилио, - и при этом миролюбиво и сладко замурлыкал. Лунный свет, ограниченный шторами, теперь падал на Ламкину грудь. - Вот это поле чудес. - Сергей касался губами теплой кожи. - Вот это серебряные монетки. - Он перебрал губами все до единой родинки, что составляли созвездие Ламки. - Что купит на них благородный Кот Базилио? - Это он произнёс дурковатым голосом, и тут же надев личину Кота Матроскина, очень убедительно промяукал: - Молочка...
Лунный свет стекал с Ламкиного соска и струился ниже.
- Куда ведет этот млечный путь? - шептал Сергей, уже выходя из роли и начиная задыхаться. - Ему мешают горные отроги. - Это он коснулся скомканного одеяла и, не в силах более что-либо говорить, решительно откинул его, давая выход лунной дорожке...
...Очнулся Сергей под утро. Начинало светать. Ламка лежала на боку спиной к нему, но он догадался, что она не спит.
- Я люблю тебя, - одними губами вышептал он в её маковку, возможно, даже не произнёс, а только подумал. Но Ламка услышала. Она порывисто обернулась и обняла его:
- Я тоже люблю тебя. - Глаза у Ламки были переполнены и вот-вот могли пролиться. - Серёжа, милый, давай уедем...
Со сна он ничего не понял. К тому же сейчас его занимала чистота дыхания, и он искусно уворачивался, пряча лицо у Ламки на груди.
- Конечно, поедем... После обеда...
- Я не о том, - Ламка стремительно поднялась на колени. - Совсем уедем... Бери сына, я - дочку, и уедем. Куда хочешь. - Она молитвенно сжала кулачки. - Хоть в Сибирь...
Сергей был так огорошен, что не мог ничего сообразить. Но Ламка расценила его молчание по-своему:
- Твоя отдаст... Я знаю...
- Ты встречалась с нею? - он чуть напружинился.
- Я видела... - Ламка помешкала, - её глаза.
Она возвышалась над ним во всей своей красе. Ему бы любоваться этой удивительной женщиной, оглядывая её всю от маковки до пят, но он впервые видел её такой смятенной и не знал, как себя держать. Прямо в глаза он смотреть был не в силах, и чтобы уж совсем не отводить взгляда, прятал его в созвездие родинок, которые обнажила соскользнувшая с плеча бретелька.
- Рожу ещё... Если захочешь, - выдохнула Ламка. Взгляд Сергея метнулся к потолку.
- Ты хочешь сказать: а он? - опять по-своему истолковала Ламка. - Он смолчит. Закон, во всяком случае, не переступит... Но только надо уехать...
- Почему? - вырвалось у Сергея.
- Ну как же! - мучительно улыбнулась она. - Здесь?.. При них?.. - Это прозвучало так, словно тени его жены и её мужа находились сейчас здесь, в этой комнате. Сергей даже дыхание притаил.
Что сказать, как ответить - чтобы и не обидеть, и не давать скоропалительных обещаний, - Сергей не знал. Душа его ещё не созрела. Он не готов был к этому экзамену. А отвечать впопыхах не чувствовал ни желания, ни права.
- Давай подождем, - сказал он. - Скоро весна. Будет много солнышка, света, и всё прояснится... Ладно?
Откуда было Сергею знать, что к той поре отношения в семье у Ламки обострились. По милости редакционной соседки - бдительной старой девы - муж прознал про тайную связь, и меж супругами состоялся очень крутой разговор. Сергей не знал этого, потому что так уж повелось у них - о семейных делах, тем более о женах-мужьях, они с Ламкой почти не говорили.
Изменилось ли что-то в их отношениях после той поездки? Сергей ничего не замечал. Ламка была такая же порывистая, такая же трепетная. Разве только немного посуше стали её глаза, словно их тронуло первое весеннее солнышко.
- Отчего это? - спросил он.
- Весна. Авитаминоз, - как бы подтверждая его догадку, обронила она.
В начале марта Ламка снова собралась в командировку. На сей раз ей предстояло ехать в соседнюю область. По этой причине разлука могла затянуться. И, словно предчувствуя это, в последний вечер они долго не могли расстаться.
- Не звони, - попросила она. - Ладно? - Она остерегала его от редакционной соседки, хотя для неё, Ламки, это уже не имело никакого значения. - Я сама объявлюсь. Хорошо?
- Хорошо, - согласился он, совсем не желая признавать, что это хорошо.
...Сергей не звонил в редакцию две недели. Две недели он не слышал её голоса. Однако не потому, что держал слово, - сам очутился в командировке. Причём где? - в самом северном районе области, на берегу океана. Он не в силах был сдержать это слово и не раз пытался дозвониться. Больше того, однажды его соединили. Слышимость оказалась отвратительная. Но дело было даже не в этом, потому что не столь важен казался смысл, сколько вообще голос. Трубку взяла не Ламка, а видимо, та неведомая ему соседка, и он отказался от разговора.
В той командировке ему ничего не оставалось делать, как изводить себя работой. Он мотался с места на место по дальним заказникам, урывками спал, чем придётся и когда придётся питался. Он так извёлся за те дни, что к концу второй недели укоротил брючный ремень аж на три дырки.
Программу командировки Сергей завершил досрочно. Однако когда собрался назад, на край обрушился циклон. Стихия перемешала небо и землю в один метельный клубок. Пурга бушевала неделю. Самолеты, ясно дело, не летали. В итоге в областной центр Сергей вернулся на двадцатые сутки.
Был полдень, когда он вошёл в свой подъезд. Машинально открыл почтовый ящик. Жена почту не забирала. Там скопились стопка газет, журнал «Охота и охотничье хозяйство», счёт за телефон и письмо. Почерк на конверте он узнал. Его бросило в жар - рука была Ламкина. Сердце встрепенулось, он никак не мог распечатать конверт и в конце концов, глянув на просвет, оторвал кромку. Внутри виднелся голубоватый листок. Он извлёк его. Это оказался больничный. Листок был заполнен непонятным медицинским почерком. А поперёк красным фломастером было выведено два слова. Сергея обнесло, он едва успел ухватиться за перила. Одолев внезапный приступ, он, как пьяный, поднялся на свой этаж, открыл квартиру и, не раздеваясь, бросился к телефону. Ламкин номер не отвечал. Он порылся в справочнике, нашёл редакционный раздел, набрал первый же попавшийся - не то секретариата, не то бухгалтерии - и, когда услышал отзыв, почему-то представился преподавателем музыкальной школы.
- А вы разве не знаете? - донесся раздражённый мужской голос. - Она уволилась.
- Уволилась? - повторил Сергей. - Очень хорошо.
Это «очень хорошо» потом аукалось, как икота.
Уставившись в окно, Сергей тупо глядел поверх крыш. Чистое небо, по которому он успел проскочить, затягивало непроницаемым чёрным валом. Сумерки быстро охватывали дворы, промежутки меж домами. Небесная полоска, мерцавшая между земным и небесным мороком, всё истончалась и истончалась. Не желая дожидаться, когда окончательно закроется чёрный занавес, Сергей встрепенулся и бросился на улицу. Мигнул огонёк такси. Сергей резко вскинул руку. Адреса, куда ехать, он не знал, но район и дом помнил, потому что однажды провожал её. «Этот дом наполовину принадлежит военному округу», - пояснила Ламка. На какую половину, Сергей догадался по колеру. Два из четырёх подъездов были выкрашены снизу доверху в различные оттенки защитного цвета. Теперь предстояло определить квартиру. Ламка поминала, что соседские мальчишки балуются с номером, поворачивая цифру. Какую цифру можно поворачивать, меняя значение? - «шестёрку» на «девятку» или наоборот. Сергей добросовестно обошел все этажи. В начертании номеров царил невоенный разнобой. Одни были написаны краской прямо по филёнке, другие - на фанерных ромбиках и квадратах. И только несколько номеров с «шестёрками» и «девятками» оказались исполнены в металле. Сергей нажал звонок квартиры номер 36, где «шестёрка» крепилась на одном шурупе. «Будь что будет, - решил он. - Откроет муж - обращусь к мужу». Он был готов сейчас ко всему. Но случилось то, чего он не мог и предполагать. Двери открыла средних лет незнакомая женщина. Сергей назвал Ламкину фамилию, уже решив, что дедуктивный метод его подвёл. Однако оказалось, нет. Он попал в самую точку. Только опоздал.