Домой в тот день Сергей возвращался пешком. Дорога шла вдоль набережной. Метель пригасла, но небо было пасмурно, только далеко-далеко, в той стороне, куда улетела Ламка, мерцала тонюсенькая полоска заката.
В свете одинокого фонаря носилась стайка школяров. Захмелевшие от каникул, они без устали гоняли футбольный мяч. Чуть в стороне, сидя на спинках скамеек, полизывали мороженое их девчонки. От компании исходил пар, дух безмятежности и вольницы. Но Пакратов им не завидовал.
***
Редакции партийной и комсомольской газет располагались в одном здании. Их разделял просторный вестибюль, в одном углу которого находился гардероб, а в другом стоял большой бильярдный стол. Сдав наконец злополучную байку, Сергей остановился возле этого стола. Грех было не сыграть партийку, коли выпадала возможность. Но главное, что его придерживало здесь, - Ламка. Он уже знал, что она вернулась, и втайне надеялся её встретить.
Игра на бильярде увлекла Сергея. Он даже забылся, упоённо закладывая шары то в одну, то в другую лузы. Честь «стрелковой» фирмы он в этих поединках не посрамил, одолев одного за другим нескольких противников. Началась новая партия. Она также складывалась в его пользу. Он нацелил кий для очередного удара. Но тут в поле зрения кто-то возник. Прежде чем заложить шар, Сергей смигнул и на сей раз... промахнулся. Потому что боковым зрением увидел Ламку. Его с нею разделяло зелёное поле стола. Сергей чуть подосадовал, что промахнулся - это произошло по инерции, - одновременно улыбнулся и, видя, что опять наступил его черёд, показал пятерню, дескать, всего пять минут. Ламка понимающе кивнула. А он вдруг с чего-то запижонил, стал крутить, финтить, закладывать «карамболи» и в итоге партию, которая складывалась в его пользу, с треском проиграл.
- Это из-за меня? - чуть сокрушённо осведомилась Ламка, когда он отошёл от стола.
Сергей ещё весь был в азарте игры.
- Пустяки, - отмахнулся он. - Лучше скажите, как у вас? Где пропадали? Не зазябли там? Я несколько раз звонил. В редакцию. Никто толком ничего не сказал...
- Звонили?.. - улыбнулась она, глянула на его унты. - Но не только, видать, в редакцию?..
Он скромно промолчал, неопределенно пожав плечами. Она, однако, не оставила тему.
- Это ведь с вашей подачи меня там опекали? На «Буране» домчали, а потом ещё на «козлике»...
- Помогать хорошему человеку - наш долг, - велеречиво брякнул Пакратов.
- Спасибо, - задушевно отозвалась она и тронула его за локоть. - Хотите чаю?
Сколько раз он представлял себе подобную минуту, репетировал возможные мизансцены, её вопросы и свои ответы, а дошло до дела - вдруг смешался, заробел, точно малец, слова нужного не мог найти, только и хватило, что молча кивнуть да по-дурацки приложить руку к сердцу. Но отчего? Что произошло? Куда делись уверенность и напор? Что околдовало, сделало его едва не истуканом с острова Пасхи? Глаза её влажные? Запах тонких колдовских духов? Или её рука, которая вдруг переплелась с его рукой? Он шёл покорно, как бычок на коротком поводке. Чем больше он Ламку узнавал, тем больше она казалась недоступной.
Пройдя по просторному коридору в самый конец, они оказались в небольшом кабинетике.
- Вот здесь я обитаю, - повела рукой хозяйка. - Это мой стол, - она кивнула в правый угол, - а здесь, - она показала на противоположный стол, - сидит моя коллега.
Видимо, эта отсутствующая сейчас коллега и сокрушила его перед праздниками. Сергей слегка неприязненно посмотрел на её место, но, заметив между столами стул, живо устремился туда. Он казался себе неуклюжим, неловким, и ему сейчас нестерпимо хотелось как-то спрятаться и даже уменьшиться в размерах, до того не удавалось никак прийти в себя. Ламка, видимо, догадалась о его состоянии. Она подошла к тумбочке, на которой сверкал графин с водой, и принялась, как ему показалось, нарочито громко звякать посудой. Она стояла к нему в профиль. Чёрные сапожки на высоком каблуке, серая ниже колен юбка, серый толстой вязки длинный жилет и чёрная водолазка - всё на ней сидело ладно, делая её фигурку стройной и изящной. Как было не залюбоваться, не скользнуть глазом по всем скрытым или подчеркнутым линиям! Тут она покосилась, перехватила его взгляд и ободряюще улыбнулась. Он, застигнутый врасплох, смутился, поспешно отвел глаза, стал с деланным интересом осматривать кабинетик. Стены были пустые и голые. Наконец его осенило перевести глаза на её стол. Под куском плексигласа угадывался портрет дочки - он догадался об этом, потому что разглядел пианино.
- Как её зовут? - спросил Сергей.
Ламка перехватила его взгляд.
- Ксюша.
- А мой малый ничем пока...
Она поняла.
- Ничего. Наверстает. Какие его годы! И потом - замечено ведь - мальчишки медленнее развиваются.
Одна из фраз ошеломила его: «Какие его годы!» Выходит, там, во Дворце, она видела Алёшку. «Значит, после того как наши с нею взгляды на мгновение встретились - а это было без Алёшки, он где-то носился, - она утайкой, мимоходно продолжала наблюдать за мной. Значит, искала, находила, снова теряла и опять отыскивала меня».
Представив вновь - уже со стороны - ту их мимолётную встречу, Сергей ободрился. Скованность и неловкость стали потихоньку проходить. Он даже не потерял нить разговора.
- Может быть, - согласился он с её суждением об Алёшке. - Хотя я в его годы уже по компасу умел ориентироваться.
Ламка на эту реплику слегка улыбнулась. Сергей понял, почему она улыбнулась, а поняв, опять стушевался. Однако она не позволила распалиться его разрушительному воображению.
- Все индивидуально, - отозвалась она. - Я в детстве мечтала стать врачом, а теперь вот... - и показала на пишущую машинку.
- И давно? - уточнил Сергей.
- Уже восемь лет, - она поставила на стол две дымящиеся чашки. - С перерывом, правда...
- И?
- Думаю, моё... Новые места, новые люди. - Она села за стол, включила большую настольную лампу. - Это, наверно, от мамы. В юности она геологом была... А дед мой был моряком. Он из греков... Вот и я люблю странствовать... Отпишусь за командировку и снова в дорогу...
- О «Буране» похлопотать? - отхлёбывая чай, осведомился Сергей.
- Только в кавычках...
Он кивнул:
- Конечно, в кавычках. Над тем, что без кавычек, я не властен.
От него не ускользнул её взгляд: дескать, как знать?! Свет большой зелёной лампы - изделия пятидесятых годов - придавал взгляду магическую силу. На Сергея ещё никто так не смотрел. Он терялся и одновременно - надо же! - разбухал в собственных глазах. Вспомнил концертный зал, свои настойчиво посылаемые в эпицентр Ламкиного тайфунца флюиды. А что? Может, и впрямь она не случайно касалась тогда завитка?
Прихлёбывая чай, Сергей украдкой любовался мочками Ламкиных ушей, приметил родинку на шее, укрывшуюся в тенёчке. Почему-то казалось, что это только верхняя часть созвездия, что там, в потае, за воротом свитерка, есть и другие. А ещё его глаза беспрестанно отыскивали Ламкины губы. Эти губы, казалось, жили сами по себе и порхали в воздухе, то удаляясь, то приближаясь, как дивные бабочки. Но всего загадочнее выглядели Ламкины глаза. Карие, большие, подсвеченные изумрудом лампы, они были одновременно беззащитны и безоглядны. Как это могло существовать одновременно - он не знал, но именно так оно и было.
К концу чаепития Сергей отметил, что на щеках Ламки замглился румянец. Сергею нестерпимо захотелось коснуться его. Он с трудом сдерживался, чтобы не протянуть руку. Ламка, видимо, почувствовала это и попыталась увести его внимание в сторону - она заговорила о виде из окна, о предстоящей командировке, ещё о чём-то...
И тут произошло нечто странное. Ни с того ни с сего стала мигать настольная лампа - это основательное изделие середины века. Касаться лампы они не пытались. Кипятильник из розетки был выдернут. То есть видимых помех как будто не существовало. К тому же верхний свет горел ровно, без сбоев, а значит, напряжение в электрической сети было стабильным. Однако лампа не успокаивалась. Она мигала, пульсировала, потрескивала. Поначалу они не обращали на неё внимания, ведя неспешную беседу. Но лампа вела себя всё неспокойнее. Особенно явственно проявлялось её беспокойство, когда они умолкали. А когда возникла особенно яркая вспышка, они одновременно посмотрели на лампу, потом перевели глаза друг на друга, и Сергей - от греха подальше - её выключил.
***
Байка Пакратова была напечатана с ходу, в считанные дни. Однако отнюдь не потому, что произвела в редакции сильное впечатление. Объяснение оказалось самое прозаическое. После рождественских и прочих каникул редакционный портфель опустел. Вдобавок по каким-то причинам «слетела полоса», как ему объяснили в отделе. График поломался, образовавшуюся брешь надо было чем-то заполнять. Вот и заткнули первыми же оказавшимися под рукой текстами.
Слышать такое было неприятно. Однако не это, разумеется, обескуражило Сергея. И не потому за объяснениями он обратился в редакцию. Убрали концовку. История с гуменником, которого приютили дети, благополучно закончиться не могла. Пакратов как спец обязан был объяснить, что звери и птицы, оказавшиеся в неволе, теряют навыки, что нельзя их одомашнивать, а потом выпускать в дикую природу. Но этот абзац, завершавший историю, в редакции взяли да и выкинули. «Хвост вылез», - коротко бросил секретарь.
От всего этого, а ещё потому, что Сергей остро осознал всю слабость своего опуса, ему сделалось горько и досадно. На службу он пришёл в раздражённом состоянии. А тут ещё Филин подвернулся:
- Всю свою печаль он вложил в светлый образ гуся лапчатого...
Сергею бы на эту язву отшутиться, в крайнем случае смолчать, а он ни с того ни с сего вдруг взвился.
- А чего ты знаешь про меня! - Сергей схватил Филю за грудки. - Чего ты знаешь! Когда я убил первого косача, я ревел. Понимаешь, ревел!.. Потому что мальцом был, ребёнком...
Филя - редкий случай - не перечил. Он поправил съехавшие очки, неожиданно мягко приобнял Сергея и молча повёл в боковушку. Там он снял с Пакратова полушубок, ушанку, выдернул из-за стола стул, посадил его, а сам сел напроти