имо было вырваться из города, чтобы оказаться в одиночестве. Для чего? Да для того, чтобы сделать паузу, посмотреть на себя со стороны и осмыслить то, что с ним произошло.
Ему казалось, он был убеждён, что сможет это сделать. Если не объяснить самому себе, то хотя бы осмыслить. Однако чем дальше поезд отходил от областного центра, тем сумбурней, а потом монотоннее становились его мысли, пока не вылились в одну бесконечно-тягучую ноту, которую выбивали колеса вагона: «Ты куда? Ты куда? Ты куда?..» Сергеем завладело одно только желание - скорее возвратиться назад. И чтобы не рвануться к стоп-крану, он стал думать только о том, что и было предметом его душевной сумятицы.
Сергей думал о Ламке. Где она? Чем занимается? О чём думает? Вот сейчас, скорее всего, она в редакции - стучит на своей «Эрике» или вычитывает по телефону интервью. А вот сейчас - это уже через три-четыре часа - наверное, дожидается дочку в коридоре музыкальной школы. А сейчас - это час спустя - они плавают в бассейне...
Сергей мог представить Ламку в самых разных местах - на улице, в театре, в сквере, в редакции - словом, везде. За исключением одного места - её дома. И не только потому, что не бывал там. Там присутствовал её муж, а Пакратову даже в мыслях нестерпимо было соединять их.
Сергей уже знал, что муж у неё военный. Ещё на концерте, отметив четкую линию его плеча, Сергей подумал, что на нем не хватает погона. По возрасту ровесник, этот человек имел звание майора. Сергей с ходу заключил, что он карьерист. Мысль о том, что он мог заслужить досрочное звание, ему не приходила в голову. Вернее, приходила, но Сергей решительно отвергал её, упорно убеждая себя, что он - карьерист...
...Поезд прибыл на узловую станцию, которая одновременно была райцентром, рано утром. Встретил Пакратова сам Пал Трофимыч. Сергей издалека заметил его окладистую седую бороду, которая в свете привокзальных фонарей отливала инеем. Скинув рукавицы, они поздоровались, пыхая паром, дружески потрепали друг друга за плечи.
- Ну, вот и опять в наших сузёмах, - довольно заключил старый лесовик.
- Опять, Трофимыч... - кивнул Пакратов.
Пал Трофимыч был старше Сергея почти вдвое. Однако держались они на равных, не замечая стоящих меж ними лет. Возможно, разница в возрасте как бы перекрывалась разницей в служебном положении, хотя Пакратов ни жестом, ни словом никогда не подчеркивал этого.
- Сначала - ко мне, - садясь за руль служебного «козлика», сказал Трофимыч. - Перекусим, перекурим, а после уж - и за дела. Лады?
- Лады, - согласился Сергей.
Душа Сергея была не на месте. Незримое силовое поле всю дорогу будоражило его сердце, оно никак не могло вырваться из тех невидимых тенёт. Встреча с Тро- фимычем ободрила Сергея. Лицо старого лесовика, весь его вид внушали уверенность и надежность. Захотелось укрепиться в своих ощущениях. Сергей закинул руку на сиденье водителя и всю пятерню запустил в воротник его полушубка. Ему показалось, что ладонь его напитывается незримой живительной энергией, а сердце начинает стучать ровно и спокойно, как мотор ведомой Трофимычем машины.
Усадьба Трофимыча располагалась на окраине райцентра. Она раскинулась на берегу небольшой речушки, что делила райцентр на две части. На угорце высилась просторная, хотя и одноэтажная изба, повернутая к берегу. На задворках по отдельности мостились хлев и сарай. А под угорцем у самой воды стояла банька. Вид крепенькой, ладной избушки сладким жаром отозвался в спине, Сергей аж крякнул от удовольствия. «Всё хорошо, всё путем!» - сказал он сам себе, обивая в сенях унты.
С последнего гостевания в этом доме прошло больше года. Однако видимых перемен в жилье Трофимыча, похоже, не произошло. Это Пакратов отметил как еще один знак стабильности и порядка.
Сполоснувшись с дороги, Сергей прошёл в переднюю горенку и сел за стол на привычное своё место - лицом к окнам. Занимался рассвет. Солнце на свой небесный насест ещё не взнялось, но уже распустило зеленый павлиний хвост, который все больше светлел, наливаясь жаром.
В простенке между окнами висели два портрета - хозяина и его покойной жены. Такие парадные портреты в овальных рамках на паспарту делали в ателье, переснимая зачастую с крохотных карточек, а потом расцвечивая красками. У отца Пакратова в альбоме хранились хорошие снимки - и порознь, и вместе с матерью. А вот такого любовно созданного парного портрета на стене не висело. Всё было - и просторный дом в средней полосе, куда он переселился с Севера, выйдя на пенсию, - даже просторнее, чем у Трофимыча, - и сад, и пруд, и корова. А портрета жены, покойной мамы Сергея, в простенке не было. Ни с собой рядом, ни поодинке. Потому что в доме том была новая жена. Сергей побывал у них два года назад, да не прожил там и трёх дней, почуяв не то чтобы отчужденность, а какую-то свою неуместность.
Нежданное воспоминание обожгло, сердце опять всполошилось, зачастило. Не отдавая себе отчёта, Сергей снова засуетился, заспешил и взвинтил такой темп, что привёл Трофимыча в растерянность и недоумение. В конторе, куда они, по воле командированного, примчались, по сути не перекусив, Пакратов стал перебирать документацию. Трофимыч, по своей привычке, всё представлял основательно, норовил растолковать, показать поясняющие ту или иную цифру сводки и графики. Но Пакратов никак не мог сосредоточиться и, когда Трофимыч тянулся к нему с очередной бумажкой, отмахивался или кивал, дескать, верю, верю...
Командировка Пакратова была рядовой и во многом рутинной. Что требовалось на сей раз выполнить досконально - так это съездить в Векшинское урочище. Там сформировался новый заказник, по осени были построены контора, подворье, кораль. Шеф велел это всё зафотографировать и описать, поскольку в конце квартала планировал ехать с отчётом в Москву.
Трофимыч такую спешку не одобрил. Он предложил поездку в Векшу отложить до завтра - дорога неблизкая, лучше выехать спозаранку. Но Пакратов уже загорелся.
- Как знаешь, - сухо обронил Трофимыч и бросил на стол ключи от «козлика». Пакратов покачал головой - машина его не устраивала. До Векшинского урочища на «козлике» можно было добраться лишь вкруговую - это поболее восьмидесяти километров.
- «Бураном» и напрямки! - решил он.
- Как знаешь, - опять обронил Трофимыч и кликнул своего зама - молодого мужика Вениамина.
Напрямик у них с Вениамином, конечно, не получилось. Пришлось огибать свежие, затянувшие луговины перелески, прорубаться в иных местах через квартальные просеки. Однако, несмотря на препятствия, дорогу они сократили почти вдвое.
В одном месте снегоход вырулил на попутный проселок. Кое-где колея была запятнана конским навозом. Пакратов огляделся, высунувшись из-за спины водителя. Дорога эта была ему знакома. Она соединяла два рядом стоящих села, здесь позапрошлым летом Сергей угодил на престольный праздник...
Сергей брёл по этому просёлку из села в село, вздымая дорожную пыль, потому что был слегка выпивши. На самом узком месте в гуще перелеска ему повстречалась девчонка. Крепенькая, уже созревшая, лет шестнадцати. «Куда путь держишь, красавица? - заступил он дорогу, пьяновато ухмыляясь. - Не боишься одна по лесу?..» - «Нет», - тихо ответила она, зыркая глазами. Застенчивая, личиком не очень, но быстроглазая. «А ну как серый волк повстречается?..» - он произнёс это театрально-замогильным голосом, ухватил её за руку, шутя привлёк к себе, куражась, поцеловал, потом отпустил и, хохоча, но не оглядываясь, пошёл прочь.
Давнее воспоминание обожгло стыдом. Как он теперь казнился за ту выходку. Что стало с той девчонкой? А ну как он что-то нарушил в её судьбе? Жила себе и жила, а тут подвалил взрослый жиган и навел порчу. Мало ли как бывает. Поглядывал, допустим, на неё ровесник - хороший, смирный паренёк. А увидел однажды смятение в глазах подружки - и тоже оторопел. Нет, насчет своих мужских чар Сергей не обольщался. Но возраст! Это ведь такие неустойчивые годы, пятнадцать-семнадцать лет. Что стало с той девчонкой? Как повернулось? А ну как наперекосяк всё пошло? «Да преувеличиваешь ты, - пробовал он себя урезонить. - Теперь и в деревне они другие - смелые да разбитные». Урезонивал, отмахивался, словно не память, а назойливого слепня отгонял. А сердце-то ныло, обжигало...
...Обратно в райцентр Вениамин гнал «Буран» теми же путями. Они опять вылетели на тот самый просёлок. За несколько часов его замело, даже колеи заровняло. Но Сергей узнал это место. А узнав, опять тягуче вздохнул. Добро, если память той девчонки замело, как эту дорогу. А коли нет?
Снегоход на выбоинах и рытвинах потряхивало, ведущую лыжу при этом заносило, «Буран» мотало из стороны в сторону. Должно быть, и память будет теперь вот так же донимать и потряхивать.
В райцентр они вернулись уже в потёмках. Умаявшись от дорожной тряски и мельтешни, Пакратов осоловел. Трофимыч, уже не спрашивая его, едва не силком потянул в баню.
Банька нависала над самой водой, так что после парилки можно было прыгать в прорубь. Но сегодня на эти молодецкие игрища у Сергея не осталось никаких сил. Он добрался до полка, задохнувшись от жара, и отдался на милость Трофи- мыча.
Трофимыч метался по бане чёртом. Это впечатление подчеркивало его облачение - кожаный фартук и драная кожаная ушанка. Ушанка, нахлобученная на лысину, да сивая бородища закрывали почти всё лицо. Открытыми оставались только ядрёный, с горбинкой нос и щёлки глаз. Плеснув на каменку крутого кипятка, сдобренного солодовым пивком, Трофимыч принялся охаживать Сергея по бокам - да как! Сначала березовым веничком, распаренным до майской духовитости, он называл его шёлковым. Потом - пихтовым, до предела размягчённым и исходящим масляным соком. А после - «для затирки» - можжевеловым. Остатками сознания Сергей отмечал, что охаживал его Трофимыч на сей раз круче, чем обычно, - должно быть, не мог сдержать своей обиды. Но он, грешный, не противился, принимая эту экзекуцию как искупление.
Назавтра Пакратов не чаял подняться - до того стонали все косточки, когда пластом рухнул на кровать. Ему не хотелось ни есть, ни пить, а только спать, спать и спать... Но за ночь произошло что-то удивительное. Словно неведомая пружина подняла его ни свет ни заря, и он, махнув на все дела, тотчас засобирался в дорогу.