С возвращением Ларри моя жизнь резко изменилась. Стив звонил каждый день по нескольку раз, требовал встретиться, пытался разжалобить, угрожал. Я его успокаивала, обещала вырваться, как только представится возможность, но видеть его не хотелось. Ларри взял неделю отпуска и с утра придумывал какие-то общие мероприятия, на которых обязательно должны были присутствовать мы втроем – я, Дэвид и он. Отказаться от его запланированных развлечений никак не удавалось, и совместное времяпрепровождение превращалось в одну из тех изощренных пыток, которую трудно придумать нормальному сознанию.
Дэвид... о, мой чудный, с теплым яблочным дыханием мальчик! Ошарашенный возвращением отца, он отворачивался от меня, почти не разговаривал и тоже пытался куда-нибудь скрыться. Но Ларри, одержимый идеей дружной семьи и чувством вины за потерянные три недели в Саудовской Аравии, никуда никого не отпускал. Они с Дэвидом взяли за правило поджидать меня после занятий у школы, и мы ехали обедать или ужинать в ресторан, затем пить кофе в закрытый клуб, затем еще куда-нибудь – то слушать джаз, то на зазжего комика...
К концу недели я, озверев окончательно после скандала с Ларри за завтраком, вырвалась из дома, позвонила Стиву, и мы встретились в придорожном маленьком мотельчике. Он был предупредительным, нежным, потом вдруг неожиданно злобным, плаксивым, жестоким и крайне агрессивным. Через пять минут я уже жалела, что согласилась на встречу.
Стив больше не возбуждал во мне, как прежде, острого желания. Моментами даже хотелось отделаться от него, побыстрее все кончить, принять душ и убежать из темного узкого гостиничного номера с допотопной мебелью и застиранными простынями, пахнущими лекарствами.
Стив этого не понимал, моя пассивность вызывала в нем еще большую страсть. Он медленно и тягуче целовал меня, иногда замирал, затем вдруг переворачивал, злобно сгибал и закидывал мои ноги себе на плечи.
Мне было больно, я стонала, но, как ни странно, эти резкие грубые движения вывели меня из оцепенения, и довольно скоро я уже сама впивалась в его губы, с силой прижималась к горячей влажной груди, животу...
Вместо предполагаемого одного часа я пробыла с ним три. Наспех приведя себя в порядок, мы попрощались у выхода из номера. По его глазам и спокойному нежному поцелую я поняла: он не сомневается в том, что вернул меня, и теперь все пойдет по-прежнему. Стало жаль его, себя, и подумалось, что скорее всего мы были близки с ним последний раз.
Задыхаясь в разогретой на солнце машине, я помчалась в свою мастерскую. Мне никого не хотелось видеть, особенно Ларри, пришлось бы наверняка выяснять отношения. Не понимаю, что со мной происходит, меня все раздражает, и особенно Ларри с его «откровенными, честными» беседами, обещаниями не обманывать друг друга, а главное, ежедневными настойчивыми попытками развлекаться!
Мне показалось, что за мной на расстоянии двадцати метров едет знакомый серый «мерседес» Ларри. У меня от страха остановилось дыхание! Если он видел нас со Стивом входящими в мотель, нам всем конец! Я сильно нажала на газ, машина рванулась с места и помчалась, «мерседес» ненадолго отстал, но затем тоже прибавил скорость.
А может быть, это и не Ларри, успокаивала я себя, мало ли у кого есть серый «мерседес»?! Что я так распсиховалась? Если он следит за мной, значит, все знает. В таком случае лучше встретиться с ним лицом к лицу и все отрицать. Никто никогда до конца не уверен, пока сам не увидит, а Ларри, как говорится, свечку не держал, когда мы были наедине со Стивом! Я встретилась с хозяином галереи, чтобы обсудить мою будущую выставку. Почему в мотеле? Там у него было свидание с кем-то... с любовницей, и после этого ему надо было куда-то мчаться, или... А, черт, что нибудь придумаю, главное не признаваться!
Снизив скорость, я остановилась у обочины, поджидая, пока «мерседес» поравняется со мной. Серый автомобиль приблизился и вдруг, резко прибавив скорость, пролетел мимо. Увидеть, кто сидел за рулем, не удалось, но мелькнуло что-то белое, и мне покзалось, что это женщина в шляпе. Бог знает какие киноужасы могут привидеться, когда чувствуешь себя виноватым. Хотя раньше я не обращала внимания на серые «мерседесы» последнего выпуска. И потом, жизнь ведь полна неожиданных совпадений!
Может быть, Ларри прав, и я действительно изменилась, но в чем, как это проявляется? Мне кажется, что я такая, как прежде. Люблю проводить время у себя в мастерской. Хочу ходить в ресторан тогда, когда у меня появляется желание, а не когда кто-то этого хочет. Предпочитаю встречаться с приятелями тогда, когда у меня есть в этом необходимость, а не для того, чтобы просто убить время!
Ларри не настолько глуп, чтобы лишить меня свободы передвижения просто так, из прихоти или желания привязать к себе. Он почувствовал во мне перемены и насторожился. Его испугало это. Он не знает, что происходит, но старается меня закрутить, заговорить, не дать ни в коем случае осознать, уйти в себя и принять какое-то решение...
Какая-то еще раздражающая мысль вертелась в голове, словно жужжащая пчела, а я от нее отмахивалась. Нет, не может быть, все это несерьезно. Отношения с Дэвидом для меня – очереднаяя блажь, еще одна игрушка. Острота от обладания этим славным, с легкостью покорившимся котенком притупится довольно скоро, со мной уже так бывало. Правда, я никогда не спала с семнадцатилетним мальчишкой, но увлечения были и со временем, к сожалению, проходили.
Неужели мое отношение к Дэвиду более серьезно, чем я думаю?! А может быть, я влюблена в него? В этого угловатого смазливого подростка, которому впору рекламировать крем от прыщей или зубную пасту! Ерунда. Конечно, приятно ласкать нежное, сладковатое, словно пропитанное ванильным сахаром, тело! Чувствовать его неутомимость и готовность каждую минуту ответить на ласку! Но мне не о чем с ним разговаривать, невозможно же двадцать четыре часа находится в постели и не произнести ни слова. Более того, этот эгоистичный, не всегда опрятный подросток еще совсем недавно доводил меня до бешенства. Уверена, что если бы не дурацкие обстоятельства, при которых я не могу в любой момент обнять, затормошить, бросить в постель, раздеть и, прощупав каждую косточку, целовать золотистое тело, поражаясь и возбуждаясь от его стонов, я бы забыла о существовании Дэвида довольно быстро...
Приезд Ларри – своего рода знак свыше, и я думала об этом в последнее время часто. Мы должны прекратить безумие, Дэвид – ребенок, пусть порочный, пусть невероятно сооблазнительный, но он сын моего мужа. А у меня уже достаточно опыта, чтобы уметь руководить своими прихотями. Надо начать работать, занятся делом, в мастерской стоит несколько начатых картин, к которым я давно не прикасаюсь. На них нужно заново посмотреть, освежить то, что хотелось сделать раньше. А лучше всего – уехать на пару недель в Нью-Йорк, походить по галереям, встретиться с друзьями, которых давно не видела.
До мастерской оставалось еще пара улиц. Я почувствовала прилив энергии, вспомнила, что почти ничего не ела за завтраком, а сейчас уже три часа дня. Надо было бы по дороге купить что-нибудь перекусить. Я знала в этом районе небольшое кафе, где делали хорошие бутеброды, поэтому, проехав вход в мастерскую, свернула на соседнюю улицу. Через несколько минут, не доехав до кафе, я резко остановила машину.
Впереди на углу стоял Дэвид, а рядом с ним – девчонка.
ГЛАВА 19
У нее были длинные рыжие волосы, вьющиеся мелкими колечками, открытый белый лоб, широко поставленные круглые глаза и яркий рот, казавшийся огромным из-за блестящей розовой памады. Она была в слишком коротких обтягивающих шортах и открывающей плоский живот майке. Непонятно, сколько ей было лет: четырнадцать или все двадцать. Дэвид что-то говорил, пританцовывая вокруг нее, словно очерчивая круг, за который никого не хотел пускать, а она внимательно слушала, завороженно поворачиваясь за ним всем телом.
Мне стало грустно. Я понимала, что глупо сейчас начинать выяснять отношения, нужно проехать мимо, не привлекая к себе внимания, и потом, в удобной ситуации, когда мы с ним будем вдвоем, спросить...
Но это было выше моих сил.
Я открыла окно и позвала Дэвида. Он оглянулся, увидев меня, недовольно раскачиваясь из стороны в сторону, подошел к машине.
– Что? – грубо спросил он.
– Кто это?
– Твое какое дело?
– Просто спрашиваю. Ты ко мне шел?
– Нет.
– Что же ты здесь делаешь?
– Ее мать сюда в парикмахерскую приехала. Она ждет... а я с ней.
Последние слова он произнес уже с явным раздражением.
– А где отец? Вы же с ним собирались куда-то... – Мне не хотелось ссроиться с ним, хотя я с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить из машины, схватить его и надавать подзатыльников.
– Он отменил. Сказал, что-то срочное...
– Когда вернется?
– Не знаю.
– А кто эта девица?
– Знакомая...
– У нее есть имя?
– Тебе что? Сэм. Саманта.
– Хочешь ко мне в мастерскую? Сейчас... – небрежно предложила я.
– Зачем? – он искоса посматривал на девчонку.
– Покажу тебе свои работы...
– Я их уже видел.
– У меня есть кое-что новое. И потом, мы можем... провести вместе время, – многозначительно улыбнувшись, предложила я. – Нам никто бы не мешал...
– Нет. Не сейчас, – в его глазах появилась нерешительность. – Позже...
– Когда позже? У нас не так много времени...
– Через полчаса.
– Хорошо, я пока приму душ...
Он вернулся к девчонке, что-то ей сказал. Она засмеялась. Неужели надо мной?
Я сидела в машине, смотрела на них, пытаясь представить, о чем они говорят. Он хотел ей понравиться, это было слишком заметно. Поэтому крутился вокруг нее, что-то говорил, размахивал руками и смешно подпрыгивал вверх. А она не отводила от него глаз, часто смеялась, обнажая ровный ряд крупных белых зубов, казавшихся еще белее из-за темных больших губ. Иногда девчонка проводила рукой по майке, касаясь довольно большой для ее комплекции груди, по голому животу, поправляла джинсы на узких бедрах. У нее была хорошая фигура, и она, судя по тому, как держалась, знала об этом.
Продолжать следить за ними было глупо. Дэвид уже несколько раз поворачивался и смотрел в мою сторону. Я завела машину, развернулась и, забыв о том, что хотела есть, поехала в мастерскую.
Настроение было испорчено. Мне не верилось, что он придет. Тем не менее я разделась и пошла в душ. Прохладные струи воды, словно слезы, текли по моему лицу, я вытирала их, но они не кончались.
Мне послышалось, что стукнула дверь.
– Дэвид? Это ты? – радостно позвала я.
– Нет, это я, – в ванной стоял Ларри. – Душ? Сейчас? Ты куда-то собираешься? Или ждешь любовника?
Он улыбался, словно утром ничего не произошло.
– Пожалуйста, не начинай с бессмысленных вопросов, – я раздраженно закрыла воду. – У меня и без этого плохое настроение.
– Почему? – он шел за мной почти вплотную.
– Очень жарко...
– Но здесь же прохладно... – он внимательно оглядывался вокруг. – Ты видела Дэвида? Он пропал с утра, как и ты. Кстати, а где ты была? Я заезжал сюда пару раз...
– Ездила за город.
– Просто так?
Я внимательно посмотрела на него. Может быть, это был все-таки он – в том «мерседесе», который промчался мимо меня?! Ларри спокойно встретил мой взгляд и улыбнулся.
– Мне нужно было побыть одной, – я накинула просторную белую блузу. – А твой сынок развлекается в компании какой-то девицы. Я их видела недалеко отсюда.
– Хорошенькая?
– Это все, что тебя интересует? Для определенных нужд вполне годится!..
– Бедняга Дэвид! Я в семнадцать лет постоянно хотел женщину, иногда казалось, что от желания мог взорваться, лопнуть, разлететься на куски, – эти слова, повторившие, как эхо, признание Дэвида, болью отозвались в сердце.
– Помню, одновременно был сразу с пятью или шестью. После одной бежал к другой, и сразу же после нее мог успешно провести несколько часов с третьей. Откуда только силы брались? Хорошо, что вокруг были добрые души, особенно среди замужних женщин! Девчонки моего возраста в основном дрожали за свою невинность, – он сел на стул, не спуская с меня настороженного взгляда. – Ты не наденешь что-нибудь еще? Если Дэвид зайдет, он уже не ребенок...
– Послушай, мне надоели твои намеки, твоя борьба за мою нравственность, – я понимала, что меня несет, что это несправедливо, но уже не могла сдержать накопившегося раздражения. – А как обстоит дело с твоей моралью? Или с моралью твоего сыночка? Немудрено, что тебя не волнует, как он проводит время! И почему ты вдруг начал следить за тем, что я надеваю, где бываю, с кем и как разговариваю? Лучше последи за своим сыном!
– Кэтрин, что с тобой происходит? Почему тебя так раздражает все, что я говорю? – в тон мне, зло заговорил он. – Раньше ты была более терпимой. А теперь реакция на любые мои слова одинаковая: вначале удивленный подъем бровей, затем злобный взгляд, а потом ты разражаешься яростной тирадой, перчисляя мои недостатки. А себя ты считаешь идеальной?
– Но я, во всяком случае, не слежу за тобой, не делаю глупых замечаний, не стараюсь искусственно тебя веселить и развлекать. Ты думаешь, приятно чувствовать, что за тобой каждую минуту следят?
– С чего ты взяла, что я за тобой слежу? – он встал со стула и раздраженно толкнул его ногой. – У тебя что – паранойя? Или просто совесть не чиста? Если я хочу больше быть с тобой, это не значит, что я слежу. Если я спрашиваю, где ты была, то проявляю обычное любопытство идиота-мужа, который давно с тобой живет и привык, что ты делишься с ним любыми мелочами. Так было раньше. Но что-то явно изменилось, и я за этим не поспеваю!
Он говорил с такой искренней обидой, что мне стало стыдно. Это правда, его и раньше интересовало, где я бывала, что делала в течение дня, но он всегда спрашивал об этом ненавязчиво, рассеянно, не останавливаясь на деталях. Сейчас его, возможно, чуть больше интересует моя жизнь, но ведь и это нормально. Мы не виделись почти месяц. Потом, я всегда замечала, что когда он не работал, то переключал всю энергию на меня. Раньше это забавляло нас, а сейчас, он прав, меня откровенно раздражает все, что с ним связано...
Я упрямо уткнулась в раскрытый журнал. Он меня не понимает и никогда не понимал, у него недостаточно чуткости и деликатности, чтобы почувствовать мое настроение. Мне надо побыть одной, хочется тишины и полумрака, а ему нравятся яркий свет и громкие голоса. Мы столько раз в прошлом обсуждали разницу наших желаний, говорили об уважении к ним, терпимости. И все равно, в какой-то момент не выдерживаем, с разбегу упираемся в стену, от которой совсем недавно отползли в разные стороны, зализываем раны, чтобы с новой силой удариться тем же кровоточащим местом.
Я посмотрела на часы. Прошло уже больше получаса, Дэвид не пришел.
– Ларри, – попросила я примирительно, – пожалуйста, не торопи меня. Дай мне время, не пытай меня, не загоняй в угол. Не старайся анализировать, я все равно не могу тебе сказать, что со мной происходит. Я сама толком ничего не понимаю, но ты меня знаешь: я разберусь. Может быть, это возрастная хандра... или биологические изменения. Не знаю. Я впервые проживаю свои тридцать три года, у меня нет предыдущего опыта, а чужой, как известно, не учит. Я запуталась. Дай мне время. И не мучай себя! У меня никого нет, мои чувства к тебе, поверь, не изменились.
Эта ложь была необходима не только ему, но и мне. С другой стороны, в последней фразе содержалась правда. Я по-прежнему чувствовала к Ларри привязанность, родственную близость и нежность. Но страсть – и сейчас это стало мне особенно понятно – я испытывала к другому.
Он пристально смотрел на меня, несколько раз его брови удивленно вздрагивали, а уголки губ грустно опускались вниз. Никогда прежде я не видела его таким растерянно-печальным.
После длинной паузы он встал, подошел ко мне, поднял руку , чтобы погладить по щеке, но передумал, отвел ее за спину и тихо сказал:
– Хорошо, разбирайся... Только будь осторожна. И поторопись, жизнь ведь не такая длинная, как казалось раньше.
Он не спеша пошел к двери.
– Ларри, – позвала я.
Он повернулся с такой быстротой и с такой надеждой в глазах, что я снова почувствовала стыд.
– Спасибо, – единственное, что я пока могла ему сказать.
– Да брось ты! – он повернулся и тихо закрыл за собой дверь.