– Ну, и что было потом? – от долгого молчания голос у Алексея охрип. Он потянулся к сигарете, слегка задев ее плечо локтем.
– Ничего. Я никому ничего не сказала. Боялась...
– А он? – Катя почувствовала, что Алексей старается быть равнодушным, но что-то мешает. Обида. Он закурил. – Это... еще повторилось?
Ей вспомнились большое тяжелое тело, боль, страх и смеющиеся темные глаза.
– Нет, на следующий день он уехал, – соврала Катя. Ей снова стало страшно. Не так, как тогда, но в животе заныло от неприятных подозрений. – Зря я это рассказала!
Прижавшись к нему, она почувствовала его жесткое плечо и какое-то еле ощутимое сопротивление ее обьятиям.
Алексей молчал. Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. В полумраке зарождающегося утра его лицо казалось более худым и злым. Взгляд неподвижно застыл на одной точке впереди. Почувствовав, что Катя смотрит на него, он закрыл глаза.
– Ты чего? – обиженно спросила она.
Алексей по-прежнему молчал. Катя откатилась от него на край кровати, завернувшись в простыню, села.
Какой же надо быть дурой, чтобы вот так все испортить! Какого черта меня потянуло исповедоваться?! – ругала она себя. – Теперь он возненавидит меня. Будет презирать, или еще хуже – жалеть! Идиотка! Кто за язык тянул?! Ведь дала себе слово: никогда и никому! И держала же слово. До сих пор. Так тебе и надо!Чтоб не думала: Алешка не такой, как все, он умный, чуткий! И потом, они же любят друг друга, при чем же здесь кто-то, кто был раньше?!
– Я никому об этом не рассказывала. Только тебе...– неожиданно для себя сказала Катя и почувствовала, что глаза наполнились слезами.
– Что же, мне тебе за это орден дать? – вдруг грубо ответил он.
– Алешка, ты что?..
– Ничего... – лениво протянул он и, наигранно зевнув, добавил: – Спать охота, утро уже...
Алексей отвернулся и накрылся одеялом с головой.
Обхватив себя руками за коленки, Катя сидела на кровати и чувствовала, как слезы текут по щекам. Она старалась не двигаться и дышать ровно, чтобы не выдать себя. Минут через пять она услышала его легкий храп. Она поднялась и, осторожно ступая, пошла в туалет. Сев на унитаз, Катя наклонилась, обхватила голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, заплакала.
Злость, обида, стыд, жалость к себе выходили из нее волнами, ослабив тело, согнули его пополам, бросили на пол, словно изношенную одежду. И чем больше она пыталась ухватиться за какой-то выступ, удержаться, найти точку опоры, где можно было бы набраться желания жить дальше и заставить тело быть снова сильным и упругим, тем резче была волна отлива. Влажная слабость окатывала ее с ног до головы, вопли становились протяжнее, и она испытывала непонятную радость, слыша себя издалека.
– Ты что? – руки Алексея жестко впились в ее плечи, пытаясь поднять с пола. – Что ты так воешь? С ума сошла?
– Уйди! – слабо сопротивлялась она. – Пусти!
Он, как ей казалось, брезгливо морщась, подхватил ее на руки, внес в комнату, опустил на кровать, подняв простыню, одним движением накрыл. Сам сел с другой стороны и закурил сигарету. Ее стал трясти озноб. Она потянулась за одеялом. Он даже не повернулся, чтобы помочь. Ей захотелось ударить его, так сильно, чтобы с его лица слетела эта хмурая сосредоточенность и брезгливость. Куда исчез веселый, стеснительный, по уши влюбленный в нее Лешка из параллельного класса?! Где его обещания, что через месяц они закончат школу и вместе поступят в один институт, женятся, родят пятерых детей?!
Сейчас рядом на кровати сидел чужой полумужчина-полумальчик, которого она обидела. Он не мог ей простить – что?! В чем она виновата перед ним? В том, что ее, тринадцатилетнюю девчонку, изнасиловал взрослый сосед по даче? И она не могла дать ему отпор? Или, может быть, ему противно, что после года его приставаний она в конце концов решилась и легла с ним постель? Но она же полюбила его! Или только казалось, что полюбила...
После пяти лет слез, ненависти и презрения к себе она так мечтала влюбиться! В кого угодно. Кому она могла признаться, что в тринадцать лет потеряла невинность?! Что встречи с соседом продолжались все лето, и какие встречи! Если бы Алексей знал, что этот взрослый любовник заставлял ее делать и делал сам, доставляя ей головокружительное удовольствие, наверняка не только презирал бы ее, а просто избил до полусмерти. Хотя бы за то, что целый год не позволяла даже обнять себя.
Катя встала, сбросив простыню, начала одеваться.
– Куда ты? – не поворачиваясь, спросил Алексей.
– Ухожу.
– Куда? Сейчас полпятого. Метро закрыто...
– Ничего, прогуляюсь.
Он продолжал сидеть спиной. Его острые лопатки, сутулые плечи, карикатурно тонкая шея, спутавшиеся на затылке птичьим гнездом темные волосы вызвали в ней отвращение и удивление. Нет, она не понимает мужчин. Не понимает, что в них вызывает жалость, любовь, нежность, презрение. Ведь Алексей плакал, когда признавался ей в любви! А как он жалобно, словно ребенок, просил поцелуя, умолял разрешения обнять ее!
И она верила ему. Как верила тому, у кого были такие горячие жадные губы, большие ласковые руки и тяжелое тело. Он ведь тоже плакал, тоже клялся, что любит и страдает от того, что развращает ее в таком юном возрасте. А через минуту, забыв о муках раскаяния, влажно целовал каждую родинку на ее шее, каждый изгиб, каждую бледную прожилку на ее животе, выступающие косточки на бедрах и особенно медленно и нежно розовую, скрытую под золотистыми колечками узенькую щель между ногами, чем приводил ее в затуманенное полузабытье...
– Я не пущу тебя, – Алексей встал между нею и дверью. – Не понимаю, куда ты сейчас идешь..
– Подрастешь – поймешь! – резко сказала Катя. – Отойди. Какая тебе разница, сейчас я уйду или позже? Все равно уйду.
– Подожди пока метро откроется, – с его лица исчезла хмурость, глаза растерянно бегали, губы дрожали.
– Нет, я хочу сейчас!
Он стал ей неприятен, хотелось поскорее выйти из душного коридора, давящего ободранными, уходящими в бесконечность стенами, а главное – Катя не могла видеть унизительной трусости в глазах Алексея. Рыдания опять подкатили к горлу.
Она с силой толкнула его в грудь, повернув замок, открыла дверь и вышла на лестницу.
ГЛАВА 25
Утро еще только начиналось, солнце, просвечивая откуда-то издалека, обещало переменчивый весенний день. Улица Герцена сонно утопала в свежей, недавно распустившейся зелени деревьев. У соседнего дома одинокий дворник монотонно елозил метлой по асфальту. Катя с удовольствием вдохнула и выдохнула ломкий майский воздух, вздрогнув от неожиданной прохлады, несколько раз подпрыгнула, чтобы разогреться, и торопливо пошла в сторону метро.
Как замечательно чувствовать себя свободной. Никто ей не нужен. Она прекрасно проживет одна, без этих глупых мальчишек. Что он воображает о себе, этот дурак Алешка?! Она таких, как он, найдет десяток! Только и знает, что умничает, хвастается, сколько книг прочел, как его хвалил какой-то профессор за работу, которую он тому послал. Да и ни черта не умеет, тычется своей штукой куда попало, а потом – дотронулся, и готов. Вот и все удовольствие! Знал бы хоть немного из того, что умел ее взрослый сосед по даче, к которому приревновал! Тот так хорошо ее изучил, так просто и быстро делал ей приятно. Ей и себе.
Валентин. Все это время она старалась о нем не вспоминать. И почти забыла. До сегодняшней ночи.
Рядом остановилось непонятно откуда взявшееся такси. Усталый, заросший ночной щетиной шофер лет пятидесяти, высунувшись в окно, спросил:
– Куда ехать?
– На «Сокол».
– Далеко, – задумчиво почесал затылок, посчитав что-то и мельком глянув на часы, предложил: – Четыреста рублей.
– Ой, как дорого. Ну ладно, только у меня с собой денег нет, но если вы подождете, я поднимусь домой и возьму...
– А не обманешь? – он добродушно улыбнулся.
– Ну зачем же? – Катя открыла дверь и довольная села на заднее сидение. – Можем вместе к дверям моей квартиры подойти.
Таксист, не отвечая, тронулся с места.
– Откуда ты в такую рань? В твоем возрасте девочки должны спать, – все так же добродушно поинтересовался таксист.
– У друга была.
– А родители тебе разрешают? Я вот своей... Тебе сколько? Семнадцать, восемнадцать?
– Двадцать, – соврала Катя.
– А моей девятнадцать, но я ей все равно не разрешаю позже двенадцати домой возвращаться. Если опоздает, я ей такое устраиваю...
– У вас выпить есть что-нибудь? – прервала его Катя.
Таксист внимательно посмотрел на нее в переднее зеркало и деловито спросил:
– А что ты хочешь?
– Все равно, – ей действительно было все равно, хотелось хоть на секунду заглушить обиду.
Он молча протянул ей начатую бутылку водки.
– А стакан? – растерянно спросила Катя. – Или из горла?
Увидев, что таксист согласно кивнул, Катя брезгливо отвинтила крышку и сделала глоток. Водка обожгла губы, горло и расплавленной лавиной двинулась вглубь. Почти сразу она почувствовала головокружение, ноги стали тяжелыми, а голова, наоборот, легкой, захотелось смеяться. Она выпила еще и, закрыв глаза, откинулась на спинку.
– Легче? – насмешливо спросил таксист.
– М-м-угу... – не открывая рта, промычала Катя, словно боялась, что приятное ощущение легкости исчезнет.
– Ну, рассказывай, что произошло. Может быть, я тебе помогу.
– Ничего не произошло, – грубо ответила она.
Еще не хватало ей откровенничать с этим дядькой.
– Но я же вижу, что с тобой что-то не в порядке, – не отставал он. – Ты расстроена чем-то. Тебя обидели?
Катя видела в зеркало усталые глаза таксиста, который внимательно смотрел на нее. Ей вспомнился Алешка, его влюбленный взгляд, его улыбка, их первый поцелуй...
Это произошло за углом школы, во дворе, где, возвращаясь домой после уроков, они часто курили. В тот день все как-то быстро разошлись, они остались вдвоем, и Алешка, который под общие насмешки увивался за ней уже почти год, долго молчал, потом вдруг подошел и поцеловал. Он ей не очень нравился, был слишком для нее умным, увлекался физикой, всегда ходил с книгой и в коротких брюках. Но его настойчивое обожание в конце концов стало нравиться Кате, и она с интересом ждала, когда он ее куда-нибудь пригласит. Но этого не происходило. А тут вдруг подошел и поцеловал!
Какого черта она вспомнила о нем? С ним все кончено, она его придумала, никакой он не добрый, и не красивый, и совсем не умный. Пусть только в понедельник в школе приблизится к ней, она ему такое скажет! Его, видите ли, обидело, что у нее кто-то до него был. Да, был, и еще сто других будет!
– Остановите машину! – вдруг резко попросила она.
Таксист вопросительно взглянул на нее.
– Мы еще не доехали. Ты же сказала, тебе нужно на «Сокол».
– Остановите! – зло приказала она.
Машина остановилась, таксист повернулся к ней.
– Что, плохо стало?
– Нет, хорошо. Мне очень хорошо, – преувеличенно развязно сказала Катя. – Хочу, чтобы и вам стало хорошо. Идите ко мне. Идите, тут места на двоих вполне хватит...
Таксист засмеялся.
– Да, сильно тебе в голову ударило.
Он пересел к ней.
– Ну, что будем делать? – насмешливо спросил он.
У него было потное небритое лицо, в уголках губ запеклись остатки пищи. Катя снова вспомнила Алешку. Да, он – правильный, он себя берег для единственной. Для той, которую полюбит. И он прав: она для него слишком плохая, слишком грязная. А вот для этого вонючего старика в самую пору!
Катя расстегнула кофточку и сбросила ее.
– Я вам нравлюсь? Правда, я вполне ничего?
Его лицо потемнело, черты заострились, он какое-то время внимательно разглядывал ее, затем молча протянул руку и больно сжал ей грудь.
Катя, в секунду протрезвев, испугалась. Что она делает, зачем позвала его, зачем разделась перед этим чужим неприятным человеком?
Она отпрянула и прижалась к двери.
Он придвинулся к ней, обхватил ее за шею и потянул голову к себе.
Катя упиралась. Тогда он рванул ее на себя, мокрыми жесткими губами впился ей в шею, опустился ниже, и, сорвав лифчик, стал кусать за грудь. Катя закричала от боли. Он зажал ей рот рукой, другой обхватил за затылок. Вырываясь, она укусила его за палец. Таксист схватил ее за плечи и с силой тряхнул.
– Не сопротивляйся, сука! Вы же, бляди, это дело любите! Ишь, прикинулась школьницей! Ну-ка, расставь ноги пошире, еще... Так я и знал, вся мокрая уже, так хочешь!
Смешавшиеся запахи водки, сигаретного дыма, мужского тела затуманили ее сознание, Кате стало казаться, что она снова на даче, как пять лет назад, и Валентин никуда не исчез, а, как тогда, заламывает ей руки и стонет от удовольствия.
Одним движением таксист поднял ей юбку, нащупал трусики и с силой рванул. Затем, потянув Катю за руки, усадил на свой обнаженный пах.
Внизу живота ее пронзила сильная боль. Она громко застонала.
– Что, сука, хорошо?! У-у-у, какая же ты там маленькая и горячая!
Он стал с силой поднимать ее над собой и снова насаживать. Ей было больно, она с трудом сдерживалась, чтобы не кричать, пыталась сползти в сторону или поднятся вверх, но таксист крепко держал ее двумя руками. Катя попыталась оторвать его пальцы от себя, но они намертво вцепились в ее бедра, тогда она с силой провела ногтями по его рукам. Он злобно застонал и с размаху ударил ее по лицу.
Катя на миг оглохла. Она схватилась за щеку, из глаз потекли слезы. Таксист выгнулся на лопатках, опять крепко прижав ее к своему паху. Его движения стали быстрыми, он часто и громко дышал, широко открыв рот. Катя, продолжая плакать, снова попыталась приподняться и двинуться от него в сторону, Новый удар пришелся ей в шею. Она, обмякнув, упала таксисту на грудь. Тот обхватил ее за шею одной рукой, а другой продолжал держать за бедро, ритмично двигаясь вверх и вниз.
Катя перестала чувствовать боль, вместо этого по телу потянулась мучительно сладостная волна, достигла замороженных пальцев ног и вернулась к низу живота, чтобы оттуда уже с удвоенной силой окатить ее всю жаром.
Катя с трудом повернула прижатое его тяжелой мокрой рукой лицо и, приподнявшись, уткнулась губами в его открытый рот. Он жадно ответил на ее поцелуй и громко застонал, подкидывая вверх прижавшееся к нему и ставшее, наконец, покорным легкое девчоночье тело...