Машина остановилась, таксист повернулся к ней.
– Что, плохо стало?
– Нет, хорошо. Мне очень хорошо, – преувеличенно развязно сказала Катя. – Хочу, чтобы и вам стало хорошо. Идите ко мне. Идите, тут места на двоих вполне хватит…
Таксист засмеялся.
– Да, сильно тебе в голову ударило.
Он пересел к ней.
– Ну, что будем делать? – насмешливо спросил он.
У него было потное небритое лицо, в уголках губ запеклись остатки пищи. Катя снова вспомнила Алешку. Да, он – правильный, он себя берег для единственной. Для той, которую полюбит. И он прав: она для него слишком плохая, слишком грязная. А вот для этого вонючего старика в самую пору!
Катя расстегнула кофточку и сбросила ее.
– Я вам нравлюсь? Правда, я вполне ничего?
Его лицо потемнело, черты заострились, он какое-то время внимательно разглядывал ее, затем молча протянул руку и больно сжал ей грудь.
Катя, в секунду протрезвев, испугалась. Что она делает, зачем позвала его, зачем разделась перед этим чужим неприятным человеком?
Она отпрянула и прижалась к двери.
Он придвинулся к ней, обхватил ее за шею и потянул голову к себе.
Катя упиралась. Тогда он рванул ее на себя, мокрыми жесткими губами впился ей в шею, опустился ниже, и, сорвав лифчик, стал кусать за грудь. Катя закричала от боли. Он зажал ей рот рукой, другой обхватил за затылок. Вырываясь, она укусила его за палец. Таксист схватил ее за плечи и с силой тряхнул.
– Не сопротивляйся, сука! Вы же, бляди, это дело любите! Ишь, прикинулась школьницей! Ну-ка, расставь ноги пошире, еще… Так я и знал, вся мокрая уже, так хочешь!
Смешавшиеся запахи водки, сигаретного дыма, мужского тела затуманили ее сознание, Кате стало казаться, что она снова на даче, как пять лет назад, и Валентин никуда не исчез, а, как тогда, заламывает ей руки и стонет от удовольствия.
Одним движением таксист поднял ей юбку, нащупал трусики и с силой рванул. Затем, потянув Катю за руки, усадил на свой обнаженный пах.
Внизу живота ее пронзила сильная боль. Она громко застонала.
– Что, сука, хорошо?! У-у-у, какая же ты там маленькая и горячая!
Он стал с силой поднимать ее над собой и снова насаживать. Ей было больно, она с трудом сдерживалась, чтобы не кричать, пыталась сползти в сторону или поднятся вверх, но таксист крепко держал ее двумя руками. Катя попыталась оторвать его пальцы от себя, но они намертво вцепились в ее бедра, тогда она с силой провела ногтями по его рукам. Он злобно застонал и с размаху ударил ее по лицу.
Катя на миг оглохла. Она схватилась за щеку, из глаз потекли слезы. Таксист выгнулся на лопатках, опять крепко прижав ее к своему паху. Его движения стали быстрыми, он часто и громко дышал, широко открыв рот. Катя, продолжая плакать, снова попыталась приподняться и двинуться от него в сторону, Новый удар пришелся ей в шею. Она, обмякнув, упала таксисту на грудь. Тот обхватил ее за шею одной рукой, а другой продолжал держать за бедро, ритмично двигаясь вверх и вниз.
Катя перестала чувствовать боль, вместо этого по телу потянулась мучительно сладостная волна, достигла замороженных пальцев ног и вернулась к низу живота, чтобы оттуда уже с удвоенной силой окатить ее всю жаром.
Катя с трудом повернула прижатое его тяжелой мокрой рукой лицо и, приподнявшись, уткнулась губами в его открытый рот. Он жадно ответил на ее поцелуй и громко застонал, подкидывая вверх прижавшееся к нему и ставшее, наконец, покорным легкое девчоночье тело…
ГЛАВА 26
Нам дали номер на первом этаже, угловой, с круглым, во всю стену окном и раздвижной стекляной дверью, откуда было видно озеро и дальний густой лес. Вокруг воды парами стояли ивы. Трудно было понять, искусственно их так посадили или они сами со временем стали тянуться друг к другу, стыдливо обнимаясь и отворачивая листву от любопытных. Можно было открыть дверь, побежать по зеленой, аккуратно подстриженной траве к воде и с разбегу броситься в это завороженно сонное отражение небес.
О, мой глупый, мой чудный мальчик! Ты смеялся надо мной, увидев постельное белье, которое я, пока ты обследовал эту гостиницу, плавал в озере и болтал с работающим здесь парнем, успела купить в местном торговом центре. Но я не могла позволить нам провести пускай всего несколько часов вместе на застиранных гостиничных простынях. На них валялся бог знает кто, даже не подозревая о том, что постель – это священный алтарь!
Надо же, как глупеет человек от самого прекрасного на свете чувства!
Вернувшись в номер, мокрый и оживленный Дэвид увидел, что я перестилаю постель.
– Сумасшедшая! Ты собираешься пробыть здесь вечность?! – презрительно спросил он.
А разве это не было бы прекрасно, мой любимый, если бы мы могли с тобой встретить здесь Вечность? – мелькнуло у меня, но я ничего не сказала, а толкнула тебя на кровать и стала снимать мокрые плавки. Ты дурачился, делал вид, что сопротивляешься, отталкивая меня ногами, а затем схватил за руку и потянул к себе.
О, мой дивный, мой прилежный ученик, как изменился ты за то время, что мы вместе! Как уверенны и глубоки твои поцелуи, как нежны и чутки твои пальцы, как восхитительно медленны и законченны твои движения – вверх, вниз, вправо, влево. Ты словно благославляешь меня. И вот я уже рвусь тебе навстречу…
Твое спящее лицо на синем шелке подушки бледно и расплывчато. Меня неодолимо, до ломоты в суставах, тянет провести кончиком пальца по розовым прожилкам на твоих широко раскинутых руках. Мои высохшие губы все еще чувствуют солоноватый вкус твоей кожи, я гоню жизнь из своего воспаленного тела, я запрещаю сердцу громко биться…
Я молю Всевышнего отвернуться от нас.
Твои пальцы слегка шевелятся на моей груди. Словно попрощавшись, ты слегка сжимаешь ее, забираешь руку и отворачиваешься от меня. Теперь я вижу только твою спину. Ты поджимаешь колени под себя, обе руки роняешь вдоль тела. Ты спишь.
Теперь мне не так страшно дотронуться до тебя. Я касаюсь твоих волос, перебираю их пальцами, затем, приблизившись, прижимаюсь к тебе и, став твоей тенью, затихаю.
Ты говорил о Вечности, мой любимый. Вот она – Вечность…
Кто-то прошел мимо нашего окна. Тень скользнула по стене и скрылась. Мне не хотелось двигаться. Не хотелось отрываться от теплой спины Дэвида, вставать, задергивать штору. Дверь была приоткрыта, с озера шел прохладный запах воды и свежестриженной травы.
Кто в это время дня мог там ходить? Садовник? Или толстая неулыбчивая администраторша делает очередной обход и проверяет работу своих подопечных?
Тень снова медленно перечертила стену и застыла на краю. Еле слышный шорох легких шагов по гравию затих. Кто-то остановился рядом с нашей стекляной дверью. Я приподняла голову и выглянула из-за спины Дэвида. Никого. Я снова опустилась и закрыла глаза. Нет, больше я не сделаю ни одного движения, иначе мой длиннорукий ангел проснется и выпорхнет из моих обьятий!
Ангел… Мне снова стало страшно. Господи, научи, что мне делать?! Ведь он прав, мы не можем быть здесь не только вечность, но даже остаться ночевать в этом номере невозможно. Ларри уже и так наверняка звонил сто раз домой, но ни меня, ни Дэвида нет. Правдоподобное объяснение нашему исчезновению придумать трудно. И неизвестно еще как поведет себя мой ангел, когда проснется. Он может обозлиться, закапризничать, говорить грубости и, что еще хуже, потребовать немедленно вернуться домой. Но я больше не в силах мотаться в тоске по улицам, надеясь, что мне повезет, я его встречу «случайно» и увезу правдами и неправдами в мастерскую.
Нет, лучше не думать о том, что произойдет через час или два. Пусть все будет так, как этому суждено быть. Сейчас, в эту минуту я счастлива. Я слышу его ровное дыхание рядом, чувствую тепло и шелковистость кожи, вдыхаю запах его ломких рассыпчатых волос. И этого так много. Мне кажется, что я смогу жить воспоминаниями об этом долго. До тех пор, пока он снова не заснет в моих обьятиях…
За окном опять послышался шелест гравия, там определенно кто-то был. Какая беспечность с моей стороны – не задвинуть шторы и оставить открытой стекляную дверь. Я осторожно откатилась от Дэвида, встала и, как была, голая, подошла к двери, ведущей к озеру. Подняв руку вверх, чтобы задернуть штору, я застыла, чувствуя, как мое тело в одну секунду покрылось жаркой волной ужаса. За стеклом стоял Стив и мрачно смотрел на меня.
Я рванулась к стекляной двери, чтобы задвинуть ее, но Стив оказался проворнее и успел вставить ногу, схватившись руками за края. Еще через секунду он протиснулся внутрь и вошел в номер. Вероятно, на моем лице был такой испуг, что он подошел ко мне вплотную, все так же хмуро глядя в глаза, провел ладонью по моей щеке, словно успокаивая, и укоризненно покачал головой.
Бесшумно ступая по мягкому ковру, он прошелся вокруг кровати, остановился на несколько секунд, задумчиво и с интересом рассматривая спящего Дэвида. А тот, когда я встала, перевернулся на спину и лежал теперь, бесстыдно широко раскинув руки и ноги, откинув голову назад, выдвинув вперед подбородок и совершенно не подозревая в своем глубоком сне, что кто-то кроме меня внимательно изучает его обнаженное тело.
Стив вернулся ко мне. В его глазах я видела уже знакомую темноту ярости. Демонстративно оглядев с ног до головы, поднял руку и погладил меня по щеке, пальцем дотронулся до губ, опустился ниже – к шее, груди. И вдруг размахнулся и с силой ударил. Удар пришелся куда-то сбоку, задев мое ухо, челюсть и шею. Не удержав равновесия, я упала. Боль была сильная, от резкого поворота головы что-то хрустнуло в затылке, тошнота подкатила к горлу. Я услышала свой крик откуда-то издалека. Нога в гигантском, как мне показалось снизу, ботинке ударила меня в бок. Перевернувшись, я откатилась к двери ванной и закрыла руками голову в ожидании следующего удара.
Но его не последовало. Вместо этого раздался чей-то крик, за ним послышался глухой удар, звон разбившегося стекла, падение тела и снова крик. Открыв глаза и подняв голову, я увидела в центре комнаты стоящего на полусогнутых ногах голого Дэвида. В руках у него был электрический шнур и еще какой-то предмет. Стив, похоже, сбежал. Только что он был здесь, я видела, как он в злобе склонился надо мной, чтобы в очередной раз ударить, теперь его нигде не было видно.