НЕ БЫЛИ ПРИНЯТЫ РЕШЕНИЯ Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Судьба документов, по которым отсутствовало положительное решение, не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.
Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущевым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой . Но его так и не зарегистрировали. Все становится логичным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято . Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.
«Рукописи не горят!»
До сих пор достоверно не установлено, что последовало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что Хрущев дал устное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожжены по личному указанию Шелепина.
Этот факт подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейтенантом А.А.Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании « указания А.Шелепина … два сотрудника (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохранения секретности не составлялось» (С.Филатов. Кольцо «А». № 34, 2005, с. 118).
В дополнение к информации генерала Краюшкина, в исследовании «Катынский синдром…» сообщается, что 18 апреля 1996 г. следователь ГВП С.Шаламаев допросил «бывшего сотрудника архива КГБ И.Смирнова, который подтвердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов» (Катынский синдром… С. 396). В разговоре с авторами С.Шаламаев добавил, что бывшие сотрудники архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских военнопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.
Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако, все это напоминает известный миф о Гохране, откуда руководители Советского государства без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностранным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали расписок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничтожения сверхсекретных документов подход был аналогичным. Акт об уничтожение документов « в целях сохранения секретности» , был необходим, прежде всего, для прикрытия самих исполнителей.
Более абсурдную ситуацию, нежели с уничтожением учетных дел польских военнопленных в КГБ, трудно представить. Для того, чтобы уничтожить эти дела потребовалось разрешение главы советского государства. А решение об уничтожении этих сверхсекретных катынских документов без оформления каких-либо актов якобы было принято в КГБ на уровне работников архивной службы ?! Удивительно, но этот факт не вызвал вопросов у следователей Главной военной прокуратуры.
В итоге так и не ясно, уничтожены эти документы или нет? Официального акта ведь нет. В этой связи напомним высказывание А.Прокопенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что в начале 1990-х годов лучшей тактикой сокрытия секретных документов было заявление о том, что они сгорели, или их украли . Непонятно, за что в 1992 г. некоторым военным следователям платили зарплату? Если бы подобным образом расследовались бы дела о шпионаже, то все вражеские агенты были бы оправданы за недостаточностью улик.
Однако история с «сожжением» катынских документов получила продолжение, когда выяснилось, что Хрущев весной 1959 г. не давал согласия на уничтожение учетных дел . Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей Шелепина, бывший второй секретарь ЦК Компартии Литвы валерий Иннокентьевич Харазов. Многолетняя дружба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в книге Л.Млечина «Железный Шурик».
По словам Харазова, в начале 1960-х годов Шелепин после ухода из КГБ, уже будучи Секретарем ЦК КПСС, в доверительной беседе заявил ему, тогда работнику ЦК КПСС, что: « Хрущев, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть» (Швед. Игра в поддавки. «Фельдпочта» № 11/117, 2006).
Поводом для разговора друзей о Катынском деле послужила какая-то ситуация в Польше. Шелепин высказал серьезную обеспокоенность тем, что в результате очередного непродуманного решения Хрущева были сохранены документы расстрелянных в 1940 г. поляков, которые в будущем могут стать источником серьезных проблем для СССР. Харазов запомнил этот разговор, так как его поразило, что Шелепин говорил о расстрелянных пленных польских офицерах.
Считать, что катынские документы были уничтожены без согласия Хрущева только по личному распоряжению Шелепина, как утверждается в справке ФСБ, абсурдно. Надо помнить, что Шелепин был «выдвиженцем» Хрущева и зарекомендовал себя ярым его сторонником в борьбе против «антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича» в 1957 г.
В 1959 г. Шелепин еще был искренне предан Хрущеву и не предпринимал никаких серьезных действий без его согласия. Помимо этого, Шелепин хорошо понимал, что в Комитете наверняка найдется «доброжелатель», который обеспечит поступление «наверх» информации о самоуправстве председателя. В случае, если бы Хрущев дал согласие на уничтожение учетных дел, Шелепин не позволил бы уничтожить их без акта, и, как уже говорилось, лично проконтролировал бы исполнение .
Проблематично полагать, что катынские документы уничтожили в период работы Владимира Ефимовича Семичастного Председателем КГБ. Известно, что А.Шелепин и В.Семичастный с комсомольских времен являлись очень близкими друзьями и жили в одном доме. Если бы учетные дела польских военнопленных были уничтожены при Семичастном, то Шелепин, вероятно, об этом знал бы. О доверительности отношений Шелепина и Семичастного свидетельствует тот факт, что Шелепин дал согласие на встречу со следователем ГВП РФ А.Яблоковым в декабре 1992 г. только в присутствии Семичастного.
Объяснить поведение Шелепина, заявившего на допросе в 1992 г., что Хрущев дал согласие на уничтожение катынских документов, не сложно. Старый аппаратчик, повидавший на своем веку много резких поворотов судьбы, предпочел в «неопределенное, смутное» время придерживаться версии военной прокуратуры. Тем более что она обеспечивала минимум вопросов.
Это подтверждает и поведение Шелепина и Семичастного во время допроса. Следователь Яблоков писал: «У меня сложилось впечатление, что оба старика находились в состоянии какого-то беспокойства по поводу происходящего в стране… В ходе допроса по их настоянию делались перерывы для просмотра всех информационных новостей по всем телевизионным каналам, которые они жадно впитывали в обстановке полной тишины и напряженного внимания» (Катынский синдром… С. 396).
Кто дал указание об уничтожении документов по Катыни из архива КГБ и когда они были уничтожены и были ли они уничтожены вообще – остается очередной катынской тайной.
«Проклятое прошлое» и борьба за власть в Кремле
Некоторые исследователи полагают, что катынские документы впервые подверглись «корректировки» в период хрущевского правления. И, хотя основные свидетельства говорят о том, что, вероятнее всего, фальсификация этих документов произошла в 1992 г., тем не менее, рассмотрим возможность корректировки катынских документов в период хрущевской кампании развенчивания культа личности Сталина.
Однако сколь бы серьезны не были сомнения в подлинности документов, объявленных «историческими», они разбиваются о неизбежный в данной ситуации вопрос: зачем и кому понадобилось их фальсифицировать в период рассвета СССР ? Если бы в них обелялась деятельность НКВД и ЦК, подобное было бы понятным и логичным, Но в данном случае эффект достигался прямо противоположный : «исторические документы» документы возлагали на руководство Советского Союза полноту ответственности за катынское преступление.
Кто в здравом уме решился бы на такое – и не где-нибудь в Варшаве, Вашингтоне или Лондоне, где обосновалась польская эмиграция, а в Москве, в аппарате того самого ЦК, который и оказался в результате главным обвиняемым по Катынскому делу. Выходило, что сведения, содержавшиеся в «закрытом пакете» «Особой папки» правдивы. «Главные злодеи» сами признались в своих преступлениях – что же тут обсуждать?
Логика вроде бы железная. Если только не учитывать лихорадочную, сумасшедшую борьбу за власть, время от времени сотрясавшую Кремль. В этом войне жертвовали всем – интересами соратников, партии, страны и, прежде всего, историей, которая в очередной раз объявлялась «проклятым прошлым» и подлежала радикальному преодолению.
После смерти Сталина управление советским государством некоторое время носило коллективный характер. До середины 1957 г. Никита Сергеевич Хрущев, ставший в сентябре 1953 года Первым секретарем ЦК КПСС, делил власть с Маленковым Георгием Максимилиановичем, Председателем Совета Министров СССР, т. е. юридическим главой государства, и Булганиным Николаем Александровичем, первым зам Председателя Совмина, а с февраля 1955 г – Председателем Совмина СССР.
Хрущев, используя традиции партийного руководства, сложившиеся при Сталине, постепенно перетянул «одеяло власти» на себя. Этому во многом способствовало то, что система взаимоотношений, сложившаяся между партийными и советскими органами, не была пересмотрена.
Однако полновластия, подобного сталинскому, Хрущева добиться не удалось. Сталинская когорта стойко отстаивала свои позиции. Дело дошло до того, что 19 июня 1957 г. Президиум ЦК КПСС по инициативе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова