{55}. В обществе пакт вначале вызвал подлинный взрыв. Печать заговорила о четвертом разделе Польши, излагая его условия весьма близко к тексту секретного приложения. Посол Шаронов сообщал 25 августа Молотову: «Пресса в целом пытается представить договор как „измену“ СССР „фронту мира“ и чуть ли не переход в группу держав „оси“, что оказало известное влияние на отношение к нам населения». Появились рассуждения о невозможности для Польши ведения войны на два фронта{56}. В существование подобной договоренности очень трудно было поверить, и пресса повторяла высказывание генерала Сикорского, что пакт, как «двусторонний политический обман», непрочен и недолговечен. Не зная о его подлинной сути, он полагал, что этот «шахматный ход» «не предрешит поведения СССР и Германии в грядущих событиях»{57}.
Это действительно был плутовской прием: договорившиеся о разделе добычи участники обоюдовыгодного сговора (каждый получил весомые территориальные приращения и свободу рук для неблаговидных дел) считали себя в выигрыше. Сталин после подписания пакта, по свидетельству Хрущева, чуть не плясал от радости: он «надул» Гитлера. Гитлер же, убедившись, что пакт с протоколом «на мази», в свою очередь, в восторге воскликнул: «Они у меня в кармане!», лишь слегка удивившись умеренности советских территориальных требований, не выходивших за пределы давней Российской империи. Риббентроп также пребывал в эйфории: «Было достигнуто соглашение, о котором я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог и которое наполнило меня величайшими надеждами»{58}.
Договоренность действительно далеко вышла за рамки пакта о ненападении. Риббентроп даже предложил назвать его договором о дружбе и ненападении. Сталин, по словам Павлова, не согласился, сказав, что нас не поймут с такой формулировкой. Через месяц фарисействовать и особо секретничать не было нужды. Собственно, уже при ратификации 31 августа Молотов говорил о развитии и расцвете дружбы народов СССР и Германии, о договоре как «поворотном пункте в истории Европы, да и не только Европы»{59}. Следующий договор, который уже готовился в МИДе, — от 28 сентября 1939 г. — официально квалифицировал межгосударственные отношения двух тоталитарных государств как «дружбу», что и было вынесено в его название{60}.
За все время действия советско-германских договоренностей 1939 г. всегда осторожный Сталин, привыкший скрывать истинную суть своих поступков, только один раз публично затронул тему «дружбы» с Германией — в телеграмме Гитлеру от 25 декабря 1939 г. в ответ на поздравление к 60-летию: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной»{61}.
Мировое общественное мнение с самых первых реакций на намерение и факт заключения советско-германского пакта было настроено сугубо негативно, воспринимая это, как сообщал 22 августа полпред И.М. Майский из Лондона, в качестве перехода СССР «на позицию абсолютного нейтралитета с предоставлением Германии свободы действий в Европе»{62}. Э. Бенеш говорил ему о своем убеждении, что, обеспечив нейтралитет СССР, Гитлер ударит на Польшу, разобьет ее за три недели и двинется на запад{63}.
Однако суть сговора была иной: по инициативе Сталина Гитлер получал гарантии в виде секретного дополнительного протокола о значительно более далеко идущем «разграничении сфер обоюдных интересов». Его второй пункт непосредственно касался Польши, закрепляя соучастие сторон в разделе и возможной перекройке польской территории. Он гласил: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Вислы и Сана». Даже эта первая фраза предрекала раздел Польского государства. Протокол оформлялся в крайней спешке, и разграничение определялось в основных чертах, что отразилось на второй части этого пункта: «Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимости Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия»{64}. Общий план действий в отношении Польши был согласован; за несколько дней до нападения Германии на Польшу, 27 и 29 августа Ф.В. Шуленбург встречался по этому поводу с Молотовым; детали сделки оставались пока не уточненными (кроме корректирования уже 28 августа линии границы по реке Писе), и это давало возможность делать их предметом дальнейшего торга, что вскоре и произошло.
Гитлер в тот момент не разменивался на такие мелочи. Убедившись в успешной реализации своего плана, он накануне подписания пакта говорил на совещании высшего командования рейха, что первейшая задача — уничтожение Польши, и не достижение войсками какой-то определенной линии, рубежа или границы, но «уничтожение врага»{65}. Эта задача остается первоочередной, даже если одновременно начнется война на западе. Двусторонние основы для успеха этой акции были заложены, оба участника сговора старались сохранить его в тайне долгие годы, хотя разведки знали свое дело, а американцы познакомились с секретным протоколом уже 24 августа 1939 г.
Гитлеровская армия, согласно плану, готовилась к вторжению в Польшу 26 августа. «Спровоцировать» его должно было польское выступление против гитлеровца Форстера, провозгласившего себя «главой государства» в Гданьске. Будет или нет убедительным пропагандистский предлог как причина начала войны, не имеет значения, говорил Гитлер на совещании командования. Во время войны победителей не судят. Однако Муссолини неожиданно сообщил 25 августа, что Италия не готова к войне и остается нейтральной. В тот же день пришла информация из Лондона: между Великобританией и Польшей заключено соглашение о взаимопомощи в случае агрессии «одной из европейских держав» — в тайном приложении прямо называлась Германия.
Гитлеру пришлось вступить в переговоры с англичанами, пытаясь убедить их в обоснованности претензий к Польше и склонить отказаться от данных Польше гарантий. Э. Даладье попытался поддержать англичан, направив Гитлеру письмо с предложением мирно урегулировать спор, но получил отказ с жестким перечнем «провинностей» Польши. Ж. Бонне и Н. Чемберлен были готовы искать любое мирное решение, вплоть до нового Мюнхена за счет польских территорий. Однако Ноэль развеял их надежды: поляки на уступки не пойдут.
Англо-германские переговоры шли несколько дней, которые были использованы немцами для концентрации армии и обеспечения нейтралитета Венгрии и Румынии, союз которой с Польшей был ограничен случаем нападения со стороны СССР.
Англичане взяли на себя инициативу посредничества, посредничать пытались Ватикан, президент США Рузвельт, от имени блока нейтральных стран Европы королева Голландии Вильгельмина... Все было напрасно, поскольку Гитлер уже принял подкрепленное сталинскими гарантиями решение. Согласие польской дипломатии на непосредственные переговоры подрывалось заведомо невыполнимыми нацистскими требованиями: уполномоченный подписать договор польский дипломат должен был приехать не позднее 30 августа, но диктуемые Польше условия не сообщались. Наконец, Риббентроп упомянул о якобы представленных 16 требованиях, которые предполагали немедленную аннексию Гданьска и такие условия плебисцита, которые обеспечивали занятие немцами польского Поморья.
31 августа Ю. Бек в 12.40 поручил послу в Берлине Ю. Липскому установить прямой контакт с Риббентропом. Именно в это время Гитлер уже подписывал приказ о нападении на Польшу на рассвете следующего дня. Когда ночью Липский зачитал Риббентропу инструкцию о намерении дать формальный ответ в ближайшие часы через правительство Великобритании «в благоприятном смысле», немец дважды жестко спросил, уполномочен ли он вести переговоры, напомнил о невыполненных условиях и о том, что «фюрер прождал целый день». Собственно, говорить было уже не о чем.
К тому времени в Москве закончилась сессия Верховного Совета СССР, начавшаяся с доклада В.М. Молотова о ратификации договора о ненападении с Германией. Молотов заявил: его подписание — результат того, что зашли в тупик англо-франко-советские переговоры, западные державы отказались от принципов взаимности и равных обязательств, а Польша — якобы неблагодарно действующая по указке Англии и Франции — от военной помощи СССР. Молотов характеризовал договор как результат поворота Германии в сторону добрососедских отношений с Советским Союзом и победы курса на устранение угрозы войны. Он скрыл существование секретного приложения, умолчал о подлинном содержании сговора, а при этом предостерег от «всякого рода догадок» и «вычитывания» из текста «больше, чем то, что там написано». Он отметал, ссылаясь на интервью Ворошилова газете «Известия», версию о заключении пакта как причине срыва переговоров военных миссий. Почти половину беседы Ворошилова занимали вопросы о потенциальной помощи Польше — сырьем, военными материалами. Вопрос о размещении Красной Армии на ее границе, а также о возможном занятии польской территории до начала военных действий вызвал гневную отповедь маршала{66}