— Твоя правда, — согласился Селиванов. — Надо посмотреть информацию по угонам.
— А что нам это даст? — недовольным голосом поинтересовался Колокольчиков.
— А я не знаю, что нам это даст! — взбеленился майор. — Я никак не могу понять, что у них там происходит, из-за чего они вдруг стали жрать друг друга, как пауки в банке! Я не могу понять, при чем тут Прудников, и при чем тут Скворцова, я тоже не понимаю! Я не понимаю, какое отношение имеет к ним обоим Банкир. Я даже не понимаю, кто из них преступник, а кто потерпевший... Слушай, Колокольчиков, — с надеждой спросил он, — а это не ты их всех замочил?
— Не, — сказал Колокольчиков, — не я. Если пообещаете носить передачи, могу взять на себя. У Алевтины Даниловны такие пирожки...
— Ишь, чего захотел, — остывая, буркнул майор. — Тебя, пожалуй, прокормишь, этакого бугая... Уж лучше я буду дальше с этим делом мучиться.
Он положил трубку и со вздохом сгреб в кучу разбросанные по столу фотографии, стараясь не вглядываться в то, что было на них изображено. “Все-таки старые фотографии были лучше, — подумал он, убирая расползающуюся пачку в ящик стола. — А это уже чересчур... Или я к старости становлюсь слабонервным? Все дело в том, что Студент мне нравился, хотя и был негодяем и чего-то недоговаривал. И Катя Скворцова мне нравилась, славная была девчонка, самостоятельная... Неужели она работает на Банкира? Не может этого быть, ведь Банкир пытался ее убить. Или ей опять повезло отбиться? Вряд ли, такое только в кино бывает, причем в дрянном кино. И потом, она тоже мне врала. Что-то она знала, но что? И причем здесь Прудников? У Прудникова были какие-то дела со Студентом. У Кати была фотография Прудникова. Каким-то образом Студент вышел на Катю после исчезновения Прудникова. Они скрылись вместе, уехали на машине Панина, оставив позади растерзанный труп профессионального мокрушника Костика. Что все это может означать?”
Майор почувствовал, что окончательно запутался. Ему катастрофически не хватало фактов. То есть, как раз фактов в этом деле было предостаточно, но все они противоречили друг другу и нуждались в грамотной интерпретации. Нужен был хотя бы один свидетель, и не доброхот, вдохновенно выдумывающий показания из головы прямо по ходу допроса, а грамотный, настоящий свидетель в здравом уме и твердой памяти, лучше всего — страдающий бессонницей пенсионер с биноклем и блокнотом.
— Хватит, — сказал он вслух. — Пора домой.
Только теперь он заметил, что за окном окончательно стемнело. В конусе света, отбрасываемого настольной лампой, тяжелыми слоями плавал табачный дым, утыканная окурками пепельница смахивала на диковинного ежа, а углы кабинета тонули в полумраке. Майор вдруг снова ощутил приступ тоскливого беспокойства, а желание хоть как-то закрыть это дело и свалить его с плеч долой в архив, на помойку, к чертовой бабушке вдруг сделалось непреодолимым. Майор был полон дурных предчувствий.
“А может, это просто сердчишко начинает пошаливать? — подумал он вдруг. — Где-то я читал, что такое состояние не редкость у сердечников и свидетельствует о приближении приступа. А что, сейчас неплохо было бы полежать в больнице, только так, чтобы сильно не болело и можно было самостоятельно добраться до туалета. А Прудникова пускай ищет Колокольчиков — он молодой, здоровый, ему расти надо — и с профессиональной точки зрения, и в смысле карьеры...”
Он открыл протяжно заскрипевшую дверцу шкафа и снял с вешалки свою старенькую куртку с матерчатым верхом и видавшую виды фетровую шляпу, над которой, как ему было доподлинно известно, любили втихаря потешаться его подчиненные. И тут снова зазвонил телефон.
Это опять был Колокольчиков.
— Сан Саныч, — сказал он, трудно дыша в трубку, — не вели казнить. Нашел я этого дачника.
— Какого дачника?
— А у которого Студент со Скворцовой гостили. Ты прапорщика Мороза помнишь?
— Какого еще прапорщика? Погоди, это, что ли, тот, который под Паниным живет? Который его алиби подтверждал?
— Он самый. Дача у него в Дубовке и старый “запорожец”. “Запорожец”, между прочим, уже два дня стоит перед крыльцом дачи. Никто не видел, как он туда попал. И это при том, что в день, когда был убит Панин, прапорщик Мороз находился на службе.
— Выходит, Студент привез туда Скворцову на принадлежащем прапорщику “запорожце”, — констатировал майор. — Ну, а сам-то прапорщик что говорит?
— А он, Сан Саныч, ни хрена не говорит, — с каким-то мрачным удовлетворением сообщил Колокольчиков. — По нем. Сан Саныч, мухи ползают. Я просто диву даюсь: ну откуда в октябре мухи? А?
— Черт их знает, — сказал майор Селиванов, неторопливо усаживаясь на место и разминая очередную папиросу. — Ну ладно, рассказывай.
Глава 10
Катя вышла из магазина, нагруженная двумя большими полиэтиленовыми пакетами. Один из них она немедленно затолкала в урну, что стояла у входа в магазин. В этом пакете лежали туго свернутые джинсы и свитер — те самые, в которых она водила дружбу с Костиком. У нее было сильное желание сменить заодно и ботинки, но ботинок она пожалела — уж очень были хороши, да и новые стоили недешево, а Катя теперь, будучи отрезанной от всех источников финансирования, отнюдь не ощущала себя родственницей барона Ротшильда. Обновки пробили в ее бюджете дыру размером с Цимлянское водохранилище, залатать которую в ее нынешних обстоятельствах можно было разве что с помощью вульгарного грабежа.
Новая куртка свежо и пронзительно воняла кожгалантереей, так что у Кати временами начинала кружиться голова, но была зато прочна и удобна, а главным ее достоинством Катя считала просторный внутренний карман, свободно вместивший пистолет. Она затянула молнию до подбородка, поправила на лице очки с темными стеклами, купленные неизвестно зачем — это был каприз чистой воды, но Катя решила, что уж в такой-то мелочи может позволить себе покапризничать, — перебросила в левую руку пакет с дождевиком прапорщика Мороза и неторопливо двинулась по улице, мгновенно и неотличимо слившись с толпой, наводнявшей в это время суток тротуары.
Зайдя в какую-то чебуречную, явно государственную, судя как по общей убогости интерьера, так и по резвому таракану, которого ей удалось засечь во время короткой перебежки от блюдца с салатом до подноса с пустыми стаканами. Катя набрала целый поднос еды и в нерешительности остановилась, отыскивая глазами свободный столик. Зал был не то чтобы переполнен, но весьма близок к полному аншлагу: за всеми столиками торопливо насыщались, пили, курили и разговаривали аборигены и гости города. Голоса, стук ложек и вилок, звон и грохот посуды в мойке, тарахтенье кассового аппарата и зычные окрики монументальных теток, стоявших на раздаче, сливались в общий невнятный гул, который вкупе с теплым влажным воздухом, пропитанным ароматами скверной кухни, дешевого табака, лизола и водочного перегара создавал неповторимую, всегда и всюду узнаваемую атмосферу, присущую только предприятиям общепита.
Пристроив свою ношу на угол столика, заставленного грязными подносами, Катя подняла темные очки на лоб и огляделась еще раз. Свободное место обнаружилось как раз напротив, у занавешенного пыльной портьерой окна. Там, положив кудлатую голову на грязный столик в опасной близости от тарелки с недоеденным чебуреком, дремал какой-то засаленный гуманоид. Рядом с тарелкой стоял граненый стакан. Поискав глазами, Катя обнаружила пустую бутылку там, где ей и следовало находиться, а именно под столом. Гуманоида обходили.
Катя неопределенно дернула плечом и решительно направилась к столику, за которым спал пьяный. Выгрузив провиант, она отнесла на место поднос и, вернувшись, обнаружила, что гуманоид пробудился к активности. Активность эта выражалась в том, что он придвинул к себе Катину тарелку с пельменями и уже нацелился туда давно не мытой скрюченной щепотью — вилку он не то проигнорировал, не то попросту не заметил.
Катя ускорила шаг и поспела к столику как раз вовремя, чтобы отвести угрозу от своей еды. Из-за неизбежной спешки, которой сопровождалось это действие, угроза была отведена чересчур резко, и гуманоид обиделся.
— Че, с-сука, за две пельмени человека убить готова? — взревел он совершенно пьяным голосом.
— Это мои пельмени, — спокойно сказала Катя. — Я за них заплатила.
— Запл-тила она, блин, — сказал гуманоид и снова полез пальцами в тарелку. — Знаем, чем вы платите...
Катя снова ударила его по руке, на этот раз немного сильнее, в то же время с интересом прислушиваясь к собственным ощущениям. Впрочем, никаких особенных ощущений она не испытывала. Было только непривычное онемение во всем теле, словно ее по уши накачали новокаином, да странная уверенность, что все происходящее — не более, чем бредовый сон, навеянный глядящей в окно полной луной.
— Уймись, мужик, — сквозь зубы сказала она, — дай поесть. Она тут же пожалела о сказанном: по правде говоря, ей вовсе не хотелось, чтобы этот испитой мозгляк унимался. Она испытывала настоятельную потребность разрядиться, потому что заниматься делом в таком состоянии было бы просто самоубийством — это она понимала даже при всей своей неопытности в подобного рода делах. Если бы этот вонючий охотник за чужими пельменями сейчас угомонился, ей пришлось бы чинно-благородно подсесть к загаженному столу и начать запихивать в себя кусок за куском. Именно запихивать, потому что есть ей внезапно расхотелось напрочь.
— Слышь, ты, паскуда, — не унимался гуманоид, — ты что, падла, не видишь, что рабочий человек похавать хочет? Ты что, блин, не пельменях определилась? Ты кому, сука, по рукам даешь?
— Девушка, — сказал кто-то у нее за спиной солидным, совершенно трезвым баритоном, — ну прекратите же, наконец, хулиганить! Дайте людям спокойно поесть! Чего вы там не поделили?
Катя не стала оборачиваться — обладатель этого раздраженного баритона вполне мог немного подождать. Гуманоид же ждать не мог — он уже воздвигся над столом на подгибающихся ногах, готовый умереть за правое дело, только красного флага не хватало. Катя не стала дожидаться его следующей реплики — в ушах все равно шумело, раздавался какой-то как бы приглушенный расстоянием рев и что-то вроде невнятных фраз на неизвестном языке, и все это на фоне ровно пульсирующей барабанной дроби, и Катя поняла, что это и есть пульс, ее собственный пульс, и тогда она коротко