Как чаще ракеты запускали, по одной или залпом?
И так, и так приходилось. Когда по одной запускаешь, смотришь, накрыта ли цель. Поразил – значит, можно остановить стрельбу, чтобы снаряды не тратить. Но чаще все же залпом пускали: меньше вероятность, что самого накроют.
Сколько времени на залп требовалось?
Секунд десять, примерно. А если по одной пускать, то между пусками делали интервал примерно 8—10 секунд.
Сколько человек в расчете было? Кто и как осуществлял пуск?
Вообще пять, но мы справлялись втроем: командир экипажа, наводчик и водитель. Обычно водитель ехал в своей машине один, остальные в другой. Пуск производили из кабины, поворотом тумблера. Это любой из нас мог сделать.
Велика была вероятность попасть под ответный огонь после залпа?
Да, обычно начинался обстрел. Недолет, перелет… Чувствуешь, что берут в вилку. Но мы моментально уезжали.
Что для вас представляло наибольшую опасность? Артиллерия врага или авиация?
Артиллерия, конечно. Авиация – если случайно заметят. Только один раз, почти уже в Берлине, немецкая авиация нас по-настоящему напугала. Сбросили неподалеку десант, человек 20. Думаем, как же будем отбиваться… А потом оказалось, что это… картонные макеты с мешками на парашютах.
Отказы при пуске случались?
Бывало. То контакт оборвался, то в пусковом устройстве что-то, то ракета дефектная. Но залпы все равно давали – быстро находили решение. Не срывали задания.
Ночью приходилось стрелять?
Приходилось. Днем позицию выбирали, прицеливание проводили, маршруты готовили. Ночью подъезжаешь, а там уже специальный человек ждет. Но по ночам стреляли нечасто. Пламя позицию выдает.
А громко «катюша» бьет?
Страшный рев, когда ракета вылетает. Секунды три-четыре, наверное, ее слышишь, а потом звук уходит.
Запуск, насколько я знаю, был от электрических контактов. Надежно они работали?
Надежно. Мы называли эти контакты «папа-мама». Ток от автомобильной цепи.
Где вы находились при стрельбе?
Да тут же – в машине или рядом. При стрельбе опасности никакой. А после – надо удирать.
А наводчиком не приходилось работать?
Нет, но я мог это делать. По угломеру-квадранту навести, поправки на ветер учесть по таблицам.
Доводилось читать, что немцы говорили про ракетчиков, что «Иван ящиками стреляет». Откуда это?
Может, потому что в установках на ЗИС-6 ракеты в направляющие устанавливали, не распаковывая, прямо в ящиках – это четыре рейки, а ракета внутри, на пружинах. С этими рейками она и вылетала. Скорость позволяла заметить, что снаряд летит в ящике. А на наших установках так запускать было нельзя, потому что направляющие были поуже. И точность у наших была выше.
У вас служба лучше была, чем в других частях?
С бытовой точки зрения, конечно, было лучше. Всегда, например, был запас американских мясных консервов, галеты. Мы могли автономно жить дней десять.
А у вас было чувство превосходства над пехотинцами?
Было чувство… Может, как у человека с высшим образованием перед теми, у кого среднее или начальное…
У вас командующим фронтом Жуков был. Он считался у вас авторитетом?
Мы об этом не задумывались. Это слишком высоко для нас. Мы даже командира своей бригады редко видели.
Вы упоминали, что вас на Второй Прибалтийский фронт отправляли. Куда именно?
Запомнились названия городов Тукмус и Либава. Это, наверное, тысяча километров пути. Примерно в январе 45-го.
Никак немцев не могли выбить из четырех кирпичных зданий. Там же доты, дзоты. Артиллерия их не брала.
Мы прибыли на двух машинах, каждая дала по четыре пуска. И все, подавили. Потом нас построили, и представитель командования фронта выразил благодарность.
У них наступление в этом месте застопорилось, потери пошли, а мы выручили.
Первые «катюши» считались секретными, их даже минировали, чтобы взорвать при угрозе окружения – только бы не достались врагу. А во время вашей службы, наверное, это уже отменили?
Да глупостью было бы взрывать этот аппарат. Ничего особого в нем нет. Любой инженер глянет и сделает так же. А порох скопировать трудно.
Смерш за вами приглядывал?
В бригаде был начальник Смерш, капитан или майор, у которого, как мы знали, были неофициальные сотрудники. Мы их знали… Один из них – из Башкирии, из села Аксеново, что возле Белебея.
Они следили, чтобы не было мародерства, предательства, пессимистичных настроений. Но мы никогда не вели антисоветских разговоров – может, из чувства патриотизма… А ошибки командования… Да откуда мы знали, что принято стратегическое неверное решение…
Мы, рядовые, просто не могли анализировать такие вопросы. И даже командир дивизиона: получил задание – и выполняй. А общую задачу он мог и не знать.
С поляками были контакты? Как они к вам относились?
Довольно враждебно. Но прямых контактов особо не было. Политработники старались не допускать этого.
«Была команда взять Берлин к 1 мая»
Когда в Германию вступили, почувствовали, что сопротивление усилилось?
Да. Германия была сильнее укреплена. Доты, дзоты, вкопанные танки, рвы – все заранее подготовлено. Там залпы стали давать ежедневно, а ближе к Берлину – до четырех раз в сутки. Там старинные здания, как крепости. Артиллерия по ним бьет, бьет. Дырку пробьет, а здание стоит. А как наша «катюша» попадет – у-у-у, и все. Рухнуло.
Что можете сказать о потерях наших войск?
Говорили, что была команда взять Берлин к 1 мая. А командующие стремились еще и досрочно эту команду выполнить. Соревновались, кто первым в город войдет, Первый Белорусский или Первый Украинский фронт. Это все дорого нам обошлось. Можно было бы артиллерией поработать, доты-дзоты кончать, не пускать пехоту под огонь. Раньше ведь делали хорошую огневую подготовку. А в середине апреля началось… Настолько бессмысленно иногда людей губили, толпами гнали.
Приходилось слышать, как наши командиры возмущались: «Почему нас не пустили первыми? Мы же могли эту оборону пробить». И артиллерии было достаточно, просто ее надо было подтягивать. Я и сам видел на подходах к Берлину: идут наши под огонь и падают, падают… Или фаустник даст по танку – визг «ву-ву-ву», в броне трещина, и все, нет танка. Причем не то что в бок, а даже в лоб, где самая толстая броня. Мальчишки 15–16 лет стреляли, я их видел пленных. На домах надписи крупными буквами: «Берлин был и будет немецким городом!» Но 1-го в окнах начали вывешивать белые флаги, простыни… Окончательно взяли 2-го. А если бы, скажем, 10 мая, то потерь было бы в несколько раз меньше.
А у вас в дивизионе и бригаде были потери?
Были, но по сравнению с пехотой, конечно, несопоставимые. На моей памяти три машины у нас в бригаде подбило, убило человек 15. Артиллерия накрыла.
Смерти боялись?
Нет. Вообще, на войне «звереешь». Какое-то безразличие приходит. Лежит на дороге труп нашего солдата – уже не объезжаешь, а просто между колес его пропускаешь. И по отношению к себе тоже. Так устаешь, что иногда думаешь: «Лучше бы убило». На ногах стоять не можешь, постоянно спать хочется. А самое страшное было заснуть за рулем.
У вас к немцам была ненависть?
Да нет, особо не было. Смотришь на пленных… К офицерам, может, отвращение было. А к рядовым… Думаешь: «Ну что? А если бы меня заставили?»
А вы уже знали, что они творили на оккупированных территориях? На национальной основе ненависть не возникла?
Политработники рассказывали о зверствах врага. Но и какой-то национальной ненависти я не чувствовал. У нас вообще национальные различия не выделялись, хотя, наверное, 20 национальностей было. Так, иногда добродушно подшучивали друг над другом.
Есть у вас боевые награды?
Самая простая солдатская медаль – «За отвагу». Причем вручили уже на Дальнем Востоке, перед войной с Японией. Ну, еще медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За победу над Японией».
На какие темы чаще всего говорили в свободное время?
О женщинах… Что будем делать после войны… Еще с завистью говорили о немецкой жизни. Например, что к свинарнику ведет асфальтовая дорога. Какой у них порядок, какие аккуратные туалеты и кладбища.
Мирное население вас боялось?
Да, запуганы были. Сначала места безлюдными были. А километров за 50 до Берлина – потоки людей. Дороги запружены. И беженцы с тележками, и освобожденные из концлагерей… Голод не тетка – немцы стали к нам подходить. Развернем полевую кухню – подходят мальчик с девочкой маленькие, лет двух-трех. С тарелкой или консервной банкой. Дашь каши – хвать рукой, и нет ничего. Опять протягивают… Возле Берлина уже восьми-девятилетние стали подходить. Потом женщины… Мужчины – нет. В самом Берлине нам встречались в основном старики и больные, кто не мог ходить.
Большие жертвы были среди жителей города?
Трудно сказать. В городе была огромная сеть убежищ, люди там спасались.
Сейчас много говорят о массовых грабежах, изнасилованиях…
Я в это не верю. Армию держали в рамках. В нашей части никто грабежами не занимался, и в пехотных тоже не припомню. Может, где-то тыловые части, а те, что участвовали в боях, – нет. В дом зайдешь – немцы шифоньер открывают: бери что хочешь, только нас не трогай. Да нам ничего от них и не надо было. В сельской местности, где население из деревни ушло, а корова ревет, три-четыре дня не доенная, мы могли ее пристрелить на мясо. Или свинью там, курицу.
Дома не грабили. А трофеи – брали. 2 мая в Берлине поехали мы к Рейхстагу – наверное, всем дивизионом. В подвале – штабель бутылок с вином метра два высотой. Берешь 20-литровую канистру, горлышко отбил – и сливаешь. Отметили победу…