Интервью и лит. обработка Г. Койфман
Гуревич Павел Григорьевич
Родился я 15 ноября 1920 года в Белоруссии, в местечке Ленино Горецкого района Могилевской области. Родители мои по происхождению крестьяне. Отец работал на кирпичном заводе. Мать была домохозяйкой. У нас была своя хата, участок земли и лошадь. Я был старшим ребенком в семье, вслед за мной появились сестра и брат. Они погибли во время войны.
В детстве отец всегда говорил мне, что без образования теперь никуда. И я учился. Сначала окончил десять классов, потом в 1939 году поступил в Горецкий сельскохозяйственный институт. Но пробыл я там недолго. Уже в следующем году в институт пришел командир из военкомата (тогда офицеры назывались командирами). Объявил, что им нужны кадры для того, чтобы пополнить командирские школы. Мол, стране не хватает командиров. И вот таким образом я был отозван из института и направлен Горецким военкоматом в Лепельское артиллерийско-минометное училище, находившееся в Витебской области.
Воспринял я это нормально. Если страна нуждалась в командирах, то мы, конечно, должны были сделать все от нас зависящее, чтобы этими командирами стать. А о том, что скоро большая война может начаться и это для нее кадры готовят, тогда, в 1940-м, еще никто из нас не думал. И даже слухов в моей среде таких не ходило. Это уже перед самой войной вроде как начали поговаривать, что может начаться что-то такое. И, что интересно, я сам однажды в училище почти предсказал нашу судьбу. Как получилось. Курсанты проходили на полигоне стрелковую подготовку. Мы там учились вести огонь из 82-мм минометов и 122-мм гаубиц.
Это были гаубицы М-30, для своего времени очень хорошие орудия. У них ствол был установлен на лафете с раздвижными станинами и подрессоренным колесным ходом. То есть для транспортировки очень удобно. Но что самое главное – из них можно было вести огонь и с закрытых позиций, и прямой наводкой. Соответственно, многих из нас именно из этих гаубиц учили стрелять.
И вот я был грамотный малый, хорошо знал правила стрельбы. Нам на полигоне дали задание сделать полную подготовку данных для огня по мишени, находившейся в полутора километрах от нас. То есть и координаты нам дали для этого, и метеорологические условия.
Для полной подготовки нужно ведь также направление и силу ветра учитывать, температуру воздуха и все такое, чтобы рассчитать отклонение снаряда. Кроме того, у нас приборы были такие же самые, как на войне используются. Тот же хордовый угломер у меня сохранился до сих пор. И что вышло. Пока не было метеорологических данных, я решил не терять времени, а сокращенную подготовку сделать, то есть без учета погодных условий. Тем более что полтора километра – не такое большое расстояние, чтобы это могло как-то существенно повлиять на стрельбу.
И вот, все уже начали делать полную подготовку, а я сокращенную доделываю. Ко мне подходит один из командиров, с ухмылочкой говорит:
– Что ж вы, товарищ командир, отстаете? К полной подготовке надо приступать. Там точные данные, без них в цель не попадешь!
Я молодой был, горячий, вспылил:
– А зачем мне этим заниматься? Сокращенная и меньше времени занимает, и никаких метеорологических данных не требуется. Разве в боевых условиях нам эти данные будут давать? Но я и полную еще сделать успею, если так надо.
Время, отведенное на подготовку, закончилось. Нам приказали строиться. И слышу команду:
– Гуревич, выйти из строя! – Ну, думаю: «Сейчас будет мне за то, что умничал. На гауптвахту отправят, а то еще хуже что-нибудь». Стою я перед офицером, и тут начальник полигона подходит. Спрашивает:
– А этот чего из строя вышел?
– Да вот, наказание ему объявлять буду, – объясняет офицер. – Пререкается со мной. Говорит, дескать, полная подготовка не нужна. А что он еще может знать, сопляк ведь, только учиться начал! – Услышав это, я разозлился и снова начал спорить:
– А разве в боевых условиях полную подготовку делают?
Начальник полигона окинул меня оценивающим взглядом и говорит:
– Дайте ему сокращенную подготовку и половину времени. Пусть за три минуты подготовит и ведет стрельбу!
То есть вообще на подготовку пять минут было положено, но я и за три минуты уложился. Начальник полигона проверил мои расчеты и махнул рукой: «Давай, стреляй!» В гаубицу уже были снаряды заряжены. Я командую: «Огонь!» Цель представляла собой макет избушки, довольно небольшой. И вот, мой первый снаряд совсем немного не долетел до цели. Второй – перелет. А от третьего выстрела избушка буквально на воздух взлетела! Прямо в цель! «Молодец!» – похвалил меня начальник полигона. И больше он ничего не сказал. Я решил, что инцидент на этом и закончился. Вернулся в строй и вместе с другими курсантами пошел обратно в училище. В училище нас на следующий день выстроили по случаю какой-то знаменательной даты. И вдруг вижу, сам начальник нашего училища на меня смотрит. Не успел я это осмыслить, как слышу: «Курсант Гуревич! Выйти на три шага вперед». Я выхожу. Думаю, сейчас и объявят мне гауптвахту. Однако с удивлением слышу: «Курсант Павел Гуревич за отличную стрельбу награждается именными часами «Павел Бурэ». Они у меня до сих пор целы и, не поверите, даже сегодня отлично идут. Но что самое главное – факт моего награждения за стрельбу был внесен в личное дело, и это, наверное, сыграло решающую роль в том, что мне потом доверили гвардейский миномет «катюша».
Но вот уже после училища, сразу как только мы на фронт попали, мой земляк из Белоруссии Петька (его потом в другую часть перевели) сказал мне: «Ты как чувствовал, что война скоро, а там уж полная подготовка не понадобится».
А война как для вас началась?
Война застала нас прямо в училище. Мы тогда на полигоне как раз были. И вдруг появляется один из офицеров из нашего училища, расстроенный такой. Мы сразу поняли, что неладное что-то стряслось. А нам уже командуют: строиться и в училище. По пути в училище у нас, конечно, разные мысли в голове крутились. Но не верилось в плохое до конца. А там, смотрим, все остальные курсанты уже на плацу. Ну, мы тоже встали в строй. И вот, замполит выходит, фамилию уже не помню, он майором был. Говорит: «Дорогие товарищи! Началась война. Немцы вероломно напали на нашу Родину. Они уже бомбили Киев, Минск и другие города».
Что я в этот момент почувствовал? Безусловно, определенное смятение возникло. Но бравады было больше. Мы ведь, пацаны, все думали, что получится, как в песне, которую пели в те годы: «И на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом!» Однако размышлять некогда было. Нам быстро выдали имевшееся в училище оружие и приказали занять огневые позиции юго-западнее училища. Мы начали спешно рыть окопы. Перед нами стояла задача в случае появления немецких танков и пехоты любой ценой остановить их продвижение. Как я узнал позднее, дело было в следующем. В районе Лепеля располагались крупные военные склады. И вот, немецкая группа армий «Центр» уничтожила основные силы нашего Западного фронта в Белостокском и Минском «котлах». После этого фрицы стали продвигаться дальше, в том числе и двигались на Лепель. А наше училище находилось в поселке Боровка, это как раз под Лепелем и как раз на пути у немцев. Таким образом, мы оказались, по сути, единственными, кто должен был противостоять им на этом участке.
И вот нам уже вечером приказ окапываться отдали. За ночь мы вырыли хорошие траншеи, у нас ведь в училище много народу было. И ждем, когда появятся танки. При этом какое у нас оружие было? Винтовки, противотанковые гранаты, ручные гранаты, минометы, которыми мы еще толком пользоваться не научились. Кроме того, были еще пулеметы «Максим» времен Гражданской войны, да и тех штуки три или четыре. В общем, против немецких танков это было не оружие, а смех один. Плюс к тому проучиться мы успели вовсе не так уж много, танковые атаки отражать мы не умели даже в теории.
Под утро появились немецкие танки, сопровождаемые механизированной пехотой. Они шли буквально лавиной. У меня аж дух захватило! Но, думаю, ничего, остановим вас, гадов. У нас ведь глубокая оборона была – целых три линии. Я еще даже переживал, что в третьей линии оказался, и мне толком пострелять по немцам не доведется. Но потом как началось! Танки открыли огонь из пушек, из пулеметов. А мы что? Мы ж мальчишками еще были, каждому 18–19 лет всего. Нас только стрелять и успели научить. Чтобы прицелиться, курсанты из первых двух линий обороны буквально вылезали на бруствер. Конечно, немцы их тут же уничтожали. Но, знаете, даже в такие моменты почему-то еще не думалось, что тебя самого могут ранить или убить. И страха, как такового, не было. И только когда я услышал крики и вой раненых (а стали они отчетливо слышны в грохоте боя лишь к тому моменту, когда первые две линии нашей обороны были практически уничтожены), только тогда я понял, что такое война, только тогда мне стало страшно.
Но страшно-то страшно, а винтовку из рук не выпускаешь, не бежишь. Наоборот, злость охватывает, хочется стрелять и стрелять в этих фашистов. И вот, наши командиры из училища были с нами. Соответственно, отделением, в котором был я, командовал тот же старшина, что и в училище. Его фамилию за столько лет я, к сожалению, уже забыл. Но он казах такой был, усатый, колоритный. Хороший мужик. Во время этого боя все на нас орал, чтобы на самый бруствер не лезли. Хотел, чтобы хоть кто-то из нас остался жив. Но тут и немцы, уничтожив первые две линии, перестали вести огонь из пушек, только из пулеметов продолжали постреливать. Представьте только: огромные железные танки идут на тебя, грохочут гусеницами. Стреляют только из пулеметов, да и то больше для устрашения. Но кажется, что они специально снизили темп стрельбы, чтобы нас живых гусеницами раздавить. Как теперь я понимаю, у немцев, видимо, насчет нас другие планы были. Окружать они нас начали и, вероятно, живыми взять хотели. Мы ж курсанты, молодые, здоровые. Нас и для работы какой-то можно было использовать, в Германию отправить. А тогда, конечно, ужас охватывал. Мы, как могли, палили по ним из винтовок. Но что сделает винтовочная пуля танку? А тут еще вой раненых не утихает, танковые траки продолжают грохотать… Жуткое ощущение. Безусловно, мы не продержались бы долго. Однако командование сделало все, чтобы хоть часть курсантов сохранить. Нам на смену прислали стрелковую часть. Тут немецкие танки и пехота снова открыли огонь в полную силу. Нас уже под плотным обстрелом оттуда выводили. Но что самое удивительное – я отчетливо помню: мне и моим товарищам не хотелось уходить с поля боя, такая злость была. Отомстить за товарищей, уничтожить этих гадов – вот единственное желание. Но командование правильно решило, что заменило нас стрелковой частью. Нас ведь как ягнят перебили бы, а толку никакого от этого не было бы. А за товарищей мы немцам чуть позже отомстили, когда командирами стали.