Вернулся к своим. Пока задания нет от командира полка, надо ребятам дать передышку, чтобы они хотя бы пообедали. Накормил их старшина. Старшина у меня был толковый – татарин Мингазов Мансур Мингазович. Он после войны жил в Татарстане, два года тому назад получил квартиру (президент Татарстана распорядился) и умер почти сразу после этого – через месяц. А до этого мы все время переписывались с моим старшиной. К слову, из Татарстана у меня был еще командир орудия Тахтаров. А шофер у меня был грузин Джаварнадзе. Разных национальностей были ребята, но все честные, ответственные, со мной считались. Я был так ими доволен, что иногда, когда чувствовал, что ребятам надо дать выпить, то даже свою водку им отдавал и старался, чтобы старшина им выдал что-то дополнительно. Он вообще у меня был скуп на это дело, особо водкой их не баловал. Смершевец в таких случаях говорил мне: «Ты поаккуратнее, мало ли что». «Ничего, сейчас можно», – я устраивал им такие праздники, только когда действительно было можно. Надо ж было ребят повеселить как-то. А со смершевцем мы оба отвечали за то, чтобы наши ребята не напивались. Случись что, нас обоих к стенке бы поставили, время ведь сталинское.
Но вернусь к своему рассказу. Накормил старшина ребят и даже по сто грамм им выдал – так доволен был, когда о результатах залпа узнал. Правда, тут даже я немного недоволен был. Все-таки нам в любую минуту могли дать команду новый залп готовить. Но ребята молодые были, им сто грамм – что слону дробина. Что еще сказать на эту тему. Водку мы выдавали бойцам не каждый день. Умные командиры вообще выдавали ее своим солдатам только перед атакой, перед наступлением, ну и в выходной день, если затишье. Водку старшина получал из стрелковой части, которую мы поддерживали. Он ездил туда раз в неделю. Продукты тоже оттуда привозил. Офицеры получали наркомовский паек – сахарный песок, масло сливочное, крупы, табак или папиросы: «Беломор-канал» или «Гвардейские», иногда «Казбек». Большую часть своего пайка я отдавал своим солдатам. Зачем мне все эти продукты были? – а они физически работали, снаряды таскали. Я чувствовал, что им это нужнее, а они за это берегли меня. Солдаты получали махорку. Насколько я помню, в Сталинграде это витебская махорка была. Солдат, надо сказать, мы кормили хорошо, старшина старался доставать.
Каким было окончание Сталинградской битвы? В последние месяцы советские войска уже начали как следует теснить немцев?
Да, уже в ноябре немцам очень здорово доставалось. 23 ноября Юго-Западный фронт должен был соединиться со Сталинградским около поселка Калач. Там мы как раз замыкали кольцо окружения, в котором оказались главные силы гитлеровской группировки. Мне об этом сообщили, когда я пришел на наблюдательный пункт. И пехота на нашем участке должна была пойти в атаку точно после залпа нашей батареи. Артподготовка тогда с нашей стороны была мощная – минут сорок длилась, аж было небо в зареве, как будто горит все! И вот через сорок минут я дал залп в глубь позиций противника. Я старался залп очень чувствительный дать, чтобы деморализовать немцев окончательно. Так и получилось – их ведь сначала артиллерия долбила, потом еще и «катюши». А после этого сразу пехота в атаку – по нашему сигналу. Причем пехотинцы даже с оркестром наступали, чтобы окончательно врага деморализовать. Знамена развеваются… И удалось тогда нашим пехотинцам разорвать южную и северную немецкие группировки под Сталинградом. Вот тут уже чувствовалось, что идет к победе.
Самое интересное, пригласили меня недавно выступать перед телевизионщиками в музей Великой Отечественной войны. А там вместе со мной выступал один подполковник. Оказалось, он как раз тогда в пехоте на моем участке служил. Он тогда так обрадовался: «Так, оказывается, это по сигналу твоей батареи мы в наступление пошли!»
Но, вообще, из-за дефицита снарядов нам удавалось производить залпы гораздо реже, чем хотелось. К примеру, за весь январь 1943-го моя батарея сделала только восемь залпов. 31 января 1943 года сдалась южная группировка и сам Паулюс. Гитлер как ни старался, подкрепления им бросал, воздушный мост организовал, но ничего у него не вышло, только самолетов много потерял. А когда 2 февраля уже и северная группировка была разбита, тут по всей Германии траур был. Пленные немцы шли колоннами, как стадо овец, обмороженные, напуганные. После их капитуляции под Сталинградом собрались мы с моими бойцами в большой землянке. Там горела коптилка бензиновая из гильзы. И один солдат мне говорит: «Товарищ комбат, вы нам рассказывали, что стихи писали, когда учились на гражданке. А может, напишете о нашей победе под Сталинградом?» Я согласился. Они мне помогали, и мы буквально за час создали стихотворение. Его начало было таким:
Сталинград. Победа нам в огне досталась.
Легендарная «катюша» помогла.
По полям, лесам, болотам пробиралась,
По тропинкам узким каждого села.
Бойцы очень просили меня, чтобы я из него сделал песню. Исполнил их наказ я только в 60 лет. В газете мне случайно попалась фамилия самодеятельного композитора Аркадия Гуревича. Я списался с ним, оказалось, что он мне не родственник, а просто однофамилец. Но он проникся моими стихами и написал песню. Ее впервые исполнили в 2005 году в Рославльской гимназии, но моим сослуживцам уже было не суждено ее услышать.
После капитуляции немцев под Сталинградом вы там еще долго оставались?
После окончания битвы я оставался в Сталинграде еще около двух месяцев, чтобы добивать остатки войск противника. Некоторые фашисты были такими упертыми, что даже в этих обстоятельствах не хотели сдаваться.
Самый опасный эпизод из тех боев случился, если мне не изменяет память, 7 или 8 февраля. Наша батарея по-прежнему размещалась в районе поселка Калач. К этому моменту небо над городом уже патрулировали наши самолеты, и мне доложили, что в трех километрах от нашей батареи в засаде стоят замаскированные немецкие танки. Я тут же послал туда батарейную разведку. Они вскоре подтвердили, что, действительно, немецкие танки в засаде. И тут меня вызывают на наблюдательный пункт штаба. Ну, благо он рядом, бегу туда. Там начальник артиллерии меня спрашивает:
– Ты уже в курсе дела?
– Да, – говорю, – моя разведка уже подтвердила. Немецкие танки в засаде.
– Хорошо. Тогда беги на батарею. Танки вечно стоять не будут, в конце концов, они на вас пойдут. И ты имей в виду – выбор у вас один: жизнь или смерть. Гвардейцы твои стойкие ребята. Можешь объяснить им, что находитесь в таком положении. Готовь поточнее данные. Но и технику готовь к взрыву.
Здесь надо сказать, у нас приказ такой был: если что – «катюши» взрывать, чтобы они врагу не достались. И в каждой машине у нас было взрывное устройство. Остаются командир орудия в машине и шофер, держат машину на газу. Я своим заранее команду дал: в случае промаха все должны уйти, отстреливаться. А командир орудия вместе с шофером должны были поджечь бикфордов шнур. Ну, он десять сантиметров в кабине, быстро горит. Коснулся огонь контактов – сразу взрыв, и все взлетает в воздух вместе с теми, кто в машинах. И у нас уже все были готовы к этому. Я сам стоял возле первой установки. Если что, взорвался бы вместе с ней. Но умирать, конечно, не хотелось.
Подготовил я данные, перепроверил десять раз. Пересмотрел все четыре установки. Спросил у каждого из наводчиков, готовы ли они. Сам стал у первой машины. «Ну, – думаю, – теперь уж от нас самих наша судьба будет зависеть». Слышу по рации, мне кричат с командного пункта: «Идут!» Тут я даже не ответил, сосредоточился. И вижу: шесть танков, не спеша, грохочут гусеницами. «Тигры». Там песчаная почва была, они не могли особо разогнаться. Я пропустил их немного вперед, а потом кричу: «Огонь!» И через 5–7 секунд сразу как вылетело 64 снаряда осколочного и фугасного действия, чтобы и танки уничтожить, и пехоту, которая их сопровождала.
Пять танков сразу загорелись, как свечки, и буквально взлетели на воздух, у них боекомплект сдетонировал. Шестой танк задымил и, отстреливаясь, свалился в ров. Наши добили его гранатами. Правда, один снаряд из пушки этого танка все-таки угодил в 3-ю машину нашей батареи.
В результате был смертельно ранен командир огневого взвода лейтенант В. И. Сафонов, тяжело ранен командир орудия, ранены водитель машины и наводчик. Но, тем не менее, уничтожили мы эти шесть танков. Уже 10 февраля (всего через три дня!) меня вызывали в штаб армии и вручили за уничтожение танков орден Боевого Красного Знамени. Сафонова посмертно наградили орденом Отечественной войны 1-й степени. Весь остальной состав батареи также получил ордена и медали.
После этого я, как уже говорил, еще долго оставался в Сталинграде. Весь город посмотрел, как его немцы разрушили. Видел и Дом Павлова, там тогда одна коробка оставалась.
Это здание уже называлось тогда Домом Павлова?
Нет, во время битвы это здание Домом Павлова никто не называл. Такое название потом уже появилось. Но Павлов – герой, он с небольшой группой дом захватил. А до этого там ведь немцы располагались. Из этого здания вся площадь 9 января простреливалась, очень важный был объект, серьезно помог он в нашей победе. Поэтому правильно назвали Домом Павлова.
И вот, после официального окончания битвы моей батареи приходилось уничтожать узкие укрепленные точки, доты, дзоты. Там отборные были головорезы, несмотря ни на что, сопротивлялись, гады. У меня тогда был приказ экономить снаряды. Действительно, даже на мощный дзот достаточно 16 снарядов. Я готовил данные очень точно, чтобы наверняка попасть. Перед укреплениями у них, конечно, охрана была. Но я очень быстро подъезжал почти вплотную, «катюша» уже заряжена была, и как стебану! Снаряды были поставлены на фугас – от укреплений противника только щепки летели! И вот так я около двух месяцев их добивал. Как ударишь, живого места не остается.
Среди сопротивлявшихся до конца были и румыны. Помню, когда их взяли в плен, один из них говорит: «Покажите адскую машину, которая по нам так ударила. Увидим, там не страшно и умирать будет!» Когда мы добили остатки сопротивлявшихся гитлеровцев, я получил команду собрать батарею и приготовиться к отбытию на Крымский полуостров. Там нам предстояло освобождать Севастополь, Симферополь и ряд других городов.