В каких условиях вы жили в Сталинграде?
В Сталинграде мы жили в жутких условиях. Во-первых, это открытое место, кругом песчаная степь. Во-вторых, морозы были сильные. Пойдет дождик небольшой, потом мороз как ударит! Даже до 43 градусов доходило. Но мы были молодежью сильной, здоровой, все терпели. Рыли землянки для личного состава. В балках прятались, там их много было, балка – это ведь, по сути, ров обыкновенный, заросший кустарниками. Тяжело, конечно, было. Правда, в начале 1943-го нам всем, наконец, выдали теплое белье, а командирскому составу – даже шубы, рядовым – теплые шинели. Кроме того, валенки выдали и портупеи с ремнем. Шубы у нас были хорошие, из белой овчины.
Я слышал, что немецкие снайперы как раз охотились за «белошубниками», понимали, что это командиры, и уничтожали их в первую очередь. Сталкивались с этим в Сталинграде?
Нет, в Сталинграде немецкие снайперы на передовой работали. А мы ведь всегда позади передовых позиций находились. Вот когда мы уже после битвы с пленными фашистами сталкивались, они, как увидят белую шубу, называли нас «адскими командирами». Ну, я уже рассказывал про «адскую машину». Надо сказать, и без снайперов немцы постоянно следили за «катюшами». Мне и смершевец наш Хохол постоянно об этом говорил. Расстался я с ним в январе 1943-го. Попали мы с ним под бомбежку. Ивана Ивановича ранило. Его медики подобрали, а мне на батарею нужно было бежать. Потом узнавал про него, оказалось, в медсанбат его отправили. Я пробовал его искать, но ведь медсанбаты постоянно перемещались. Да и нашу батарею вскоре перебросили из-под Сталинграда. Правда, у Ивана Ивановича был мой прежний адрес. Я надеялся, что все с ним нормально и он спишется со мной после войны. Но когда я приезжал после войны к себе в Белоруссию, спрашивал, никаких писем не было.
Что еще интересно. В нашем местечке Ленино директором школы был Московский Владимир Иванович. Он был очень толковым мужиком и во время оккупации оказался в числе руководителей местечка. Авторитетом у немцев пользовался, но при этом и за жителей всегда заступался, берег их, помогал чем мог. И когда наши пришли, все местечко было за него, поэтому ничего ему не сделали, никак не наказали. Вот, значит, и так вот бывало.
А вы сами за время войны получали ранения или вам везло в этом отношении?
В Сталинграде я контузию получил. И тоже как раз в январе 1943-го. Возвращался я с НП на батарею и вдруг вижу «Фоккевульф» в небе. А батарея моя уже на огневой позиции находилась, готовилась дать залп. И как-то этот немец прорвался, хотя к этому времени наши самолеты обычно уже не давали им прорываться. Сбросил он бомбу. Ну, думаю, как раз на мою батарею. А бомба вовсе не на батарею, а в десяти метрах от меня упала. Меня сразу землею засыпало, одна голова торчала. К счастью, разведчики с наших огневых позиций увидели. Закричали: «Командира убило!» – побежали ко мне. Увидели, что я живой, обрадовались, откопали меня быстро. Спрашивают: «В медсанбат?» «Нет, на батарею», – говорю, а у самого голова гудит, к тому же промерз весь. Тогда ведь мороз был – под сорок градусов! На батарее меня сразу в спальный мешок положили, я целый час отогревался, пока более-менее нормально себя почувствовал. Вот так я получил контузию, но батарею не бросил.
Охрана все время была с «катюшами»?
Охрана существовала, когда батарея стоит на огневой позиции. А когда выезжали… ну, брали несколько человек для быстроты зарядки, там ведь за 5–7 минут в каждую установку нужно было по 16 снарядов заложить.
Остальную часть войны вы прошли командиром батареи?
Да. Я тогда вообще-то не гнался ни за званиями, ни за наградами. Думал только о том, как больше немцев побить. Я ждал, когда будет выезд, не мог сидеть без дела. Чем как раз плохо было под Сталинградом – «катюш» еще мало было, снарядов к ним тоже не хватало. Берегли нас, и меня постоянно держали на НП. Нечасто нам давали возможность по немцам ударить. Вот когда меня из Сталинграда на 4-й Украинский фронт направили, там я уже спокойнее себя чувствовал. А в Сталинграде по немцам дальняя, ближняя артиллерия долбила. Нас вызывали, только когда артиллерия ничего сделать не могла. Но после Сталинграда мы с «катюшами» уже, как положено, давали немцам прикурить.
И вот что, насчет должностей. Когда мы приехали на 4-й Украинский фронт, меня вызвали в оперативную группу фронта. Говорят:
– Товарищ командир, мы готовим вас на другую должность.
– Ну что, в разведку опять? – спрашиваю.
– Нет, командиром дивизиона.
Я говорю:
– Отказаться я не могу, но мнение мое вы обязаны выслушать.
– А какое может быть ваше мнение? Нам нужен командир дивизиона. У нас нет кадров, вы как раз подходите!
А что такое быть командиром дивизиона? Там ведь взвод разведки, взвод связи, три батареи. И за огонь каждой батареи ты отвечаешь. Чуть что не так, к стенке тебя поставят, а не командира батареи. Времена-то какие были! К тому же я знал, что командир батареи я толковый, а как дивизионом буду командовать, еще неизвестно. Поэтому говорю им: «От назначения отказаться не могу. Готов действовать везде, куда бы меня командование ни отправило. Но выслушайте меня, в батарее я больше пользу принесу, чем в дивизионе». Они меня послушали. Полковник Шмаков из оперативной группы говорит: «Ох, хитер ты, комбат. Но, ладно, против воли назначать тебя мы не будем. Но запомни, твоя батарея будет особого назначения. 5–6 месяцев здесь, потом на новое место». И действительно, бросали меня потом с одного места на другое. Но я везде свое дело знал, ко мне претензий не было.
С полковником Шмаковым я потом уже снова виделся, когда закончились бои на Южном фронте. Выпили мы с ним немного в честь успешного наступления, он говорит: «Умный ты малый. Куда тебя ни отправь, везде от тебя есть толк». Кстати, когда меня с 4-го Украинского перебросили на Карельский фронт, это тоже его идея была. Так и получилось, что за четыре года я побывал на четырех фронтах.
Расскажите, как вы воевали на Южном фронте в составе 4-го Украинского фронта?
Наша отдельная батарея тогда входила в состав 44-го гвардейского минометного Таманского Краснознаменного и ордена Красной Звезды полка. Мы освобождали Крымский полуостров, то есть Керчь, Севастополь, Симферополь, другие более мелкие населенные пункты. Там была обычная огневая работа. Выходим на позицию по приказу командования, бьем по немцам.
Единственное, что особенно запомнилось, так это освобождение Севастополя. Там моя батарея оказала помощь в продвижении 2-й Гвардейской армии Захарова, когда она продвигалась на Сапун-гору. Это была ключевая позиция на подступах к Севастополю. Там немцы были кругом. И мы ночью туда тихо подъехали. Постоянно боялись, что прямо в лапы противнику угодим. Но бог миловал. И мы прямо ночью нанесли удар по врагу. У немцев и техника горела, и солдаты их просто с ума сходили. И сразу пехота из армии Захарова продвигаться вперед начала. Меня за эту операцию к ордену Ленина представили. Но так я его и не получил. Тогда считали, что награда всегда найдет солдата, и кого награждали, а кого и не спешили.
В составе 4-го Украинского фронта я пробыл около полугода, а когда Крымский полуостров освободили, так меня вместе с 44-м полком на Карельский фронт перебросили.
Чем вам запомнился Карельский фронт?
Там я хватил горя, как никогда. Там была лесистая местность, болота, и фашисты кругом! А моя батарея отдельная, я сам себе хозяин, а значит, сам за все отвечаю. У меня в распоряжении был взвод автоматчиков и пять машин ЗИС-5, которые подвозили снаряды. А наши «катюши» к этому моменту уже не на ЗИС-6 были, а на «студебеккерах».
Если сравнивать ЗИС-6 и «студебеккер», какая машина лучше была?
Откровенно говоря, «студебеккер», конечно, лучше. ЗИСы были двухосными, глохли, если дорога плохая. А «студебеккеры» – это ж вездеходы, там и передние, и задние колеса были ведущими. Они и более маневренными были. На болотах Карелии «студебеккеры» как раз кстати пришлись.
Помню, моей батарее перед атакой нужно было преодолеть три километра по лесисто-болотистой местности и выйти к населенному пункту Панежево-Сосово, находившемуся на подступах к городу Петрозаводску. Всего три километра! Но по болотам у нас на это целые сутки ушли. Кругом фашисты. Нам только один маршрут оставался для продвижения. Как раз по самым болотам. У нас основную часть снарядов уже не ЗИСы, а лошади тащили. Так эти лошади то и дело проваливались в трясину по грудь. Нам их постоянно вытаскивать приходилось. А чтобы машины продвигались, мы на пути небольшие деревья срубленные устилали. Чтобы эти деревья срубить, примерно на пятьдесят метров от нашего маршрута бегать каждый раз приходилось. Вот так и ехали весь день и всю ночь.
При этом в Карелии нам снайперы финские покоя не давали. «Кукушки», как мы их прозвали. Они часто на деревьях позиции выбирали. И вот, когда ночью тогда продвигались, я вдруг увидел вспышку, а звука выстрела не было. Ясно сразу стало, что это финский снайпер выстрелил, у них бесшумные винтовки были. Ну, думаю, кого-то убило. И точно, приходит ко мне старшина, говорит, наводчик наш погиб Василий Кульбачко. Это мой самый лучший наводчик был. Меня такая злость взяла, чуть не до слез. Я сразу отправил на задание всех своих разведчиков. Дал им команду во что бы то ни стало снайпера разыскать и уничтожить или привести живым. Мы продолжали продвигаться, а разведчики всемером начали лес прочесывать. Засекли его на дереве, подстрелили, но не убили, а только ранили. Раненный, он сразу с дерева свалился вместе со своей снайперской винтовкой, но она у него даже из рук выпала. Привели его к нам. Старшина вместе с разведчиками допросил снайпера. Он сказал, что уже не один десяток наших уничтожил и гордится этим. Упорный такой фашист был, убежденный. Старшина доложил мне о его рассказе. Спрашивает:
– Что с ним делать?
– Растерзать!