ой фронт почему не открыли? Полегче бы нам было. Жуков один раз проучил их, американцев. Около Эльбы дал залп по ним. Когда его стали спрашивать наши, почему он так сделал, он ответил, что посчитал их за немцев. Ну и ничего, все в порядке.
Расскажите, какие у вас есть фронтовые награды и за что они были получены?
Орден Отечественной войны 2-й степени получен за участие в Берлине. Медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Первая медаль «За оборону Сталинграда». Потом в юбилей – орден Отечественной войны 1-й степени дали. «За боевые заслуги» дали за то, что выполняешь все команды. За это дают. Дали после училища. Залп дашь по немцам, все – награждают.
Интервью и лит. обработка А. Бровцин
Жидков Ростислав Иванович
Я обыкновенный, стандартный парень того времени. Любил технику и занимался в кружках: авиамодельном, радио. Тогда было так: чтобы поступить в кружок, надо было показать дневник: плохо учишься – тебя не возьмут или если двойку получил – гуляй, пока не исправишь. В футбол играли улица на улицу. Камера была. Каждый по неделе отвечал за мяч: чинил его – это очень ответственное занятие. Кожа – ее надо шить, а если стянешь, то мяч огурцом будет, и ребята тебе морду набьют. Инвентаря не было. Продукты были. Питались нормально. Велосипед, карманные часы и сетевой приемник – вот предметы роскоши и зависти тех дней. В Туле на первом месте был велосипед.
Мужики ходили в цирк на борьбу. Цирк в Туле еще Поддубный построил. На первые два отделения мастеровые, рабочие отдавали билеты нам, мальчишкам, и мы смотрели на выступления актеров и зверей, а перед третьим отделением, в котором должна была быть борьба, мы выходили на улицу и отдавали билеты. Вот такой цикл жизни. Потом нас взяли в спортивное общество «Пищевик» в детскую футбольную команду. Одели: форма, гетры, бутсы. Играли уже на стадионе. Потом я попал в юношескую команду. У меня получалось по правому краю. Сдавали нормативы ГТО, БСО, ЮВСО (юный Ворошиловский стрелок) – это было развито.
Я окончил десятилетку в 1940 году, и в том же году вышло постановление Совнаркома о том, что тех, кто окончил 10 классов или первые 3 курса института, взять в армию. Начиналось скрытое развертывание армии. У нас была альтернатива: либо первой ротой идти в армию (ускоренная подготовка офицеров запаса), или поступить в военно-учебное заведение. Я сам – туляк-оружейник, и я поступил в оружейно-техническое училище. Никто нас не гнал. Надо так надо.
Сначала война в Эфиопии, потом Финская. Нарастало ощущение надвигающейся войны. Проводились «Ворошиловские броски» – зимой 25 километров в полной выкладке (20 килограмм) на лыжах. Зачет ставился «повзводно», то есть по первому и по последнему. Последних тащили на ремнях. Это было зверство. Первый раз пошли – четверо в больнице оказались.
С января 41-го года нам в училище начали менять график занятий. Матанализ, английский убрали, зато увеличили количество практических часов. С января 41-го начали ходить в патруль на железную дорогу: пошли эшелоны с войсками. Останавливались, не доезжая до станции, выводили лошадей, а мы оцепляли место. Вместо 6 лекционных часов стало 8—10. Мы почти спали сидя. В конце мая с нашей учебной роты выпустили человек 12 досрочно, присвоив звание лейтенантов. Выехали под Владимир. Там уже были лагеря, в которых были люди, призванные на сборы. Мы переподготавливали запасников. Пошли тогда АВС, СВТ, пулеметы СГ и ротные 50-миллиметровые минометы. СВТ – очень нежная. Там шток: чуть песок попал – его заедало. Нежные. Когда мы отступали, каждый старался их выкинуть и на мосинку поменять. Те, кто снайперил с оптикой, те ее держали, а так – нет. «Максим» – сложный пулемет. У него лента матерчатая: отсыреет – перекашивается. Тяжелый был, но безотказный. ДШК – хороший, безотказный. 50-миллиметровый миномет – их на деревья все повесили: дальность небольшая, толку мало. СГ мало было. ДП – хороший пулемет. Это винтовка. У немцев пулеметы были лучше. Я из них стрелял. У меня потом в машине и немецкая снайперская винтовка лежала – хорошая вещь. Но мы из нее больше по уткам стреляли. Один раз прибил двух, а они нырковые, их и есть нельзя. Зря загубил. Оптика там стояла отличная. Немецкие бинокли были отличные. А наши перед войной выпустили, а там в устройстве подгонки окуляров использовали силумин – ломался в две секунды. Радиостанции у них были лучше. Наши 6-ПК… Я же сам радиолюбитель был! Открываешь ее, а там все на соплях! Даже блоки не смонтированы! Ой-ей-ей! Вот РБ и РБМ – это нормальные станции, 15–20 километров берет. Мы же с нуля войну начали… Как мы выскочили, я не знаю… Если бы дикие усилия не применили после Финской – конец нам!
Те дивизии, что под Владимиром формировались, были крепкие, хорошо вооруженные. Когда объявили войну, нас погрузили в эшелон и мы поползли на фронт. С песнями через Москву. Встречали нас с криками «Ура! Через 2 недели в Берлине будем!» Только выехали за Москву – начали попадаться разбитые платформы, беженцы, эшелоны с ранеными. Петь мы перестали – насторожились. А потом за Ржевом нас высадили, и мы вошли в лес. Там рядом кавалерийский полк стоял. Первый налет Ю-87-х. Я не помню, как я влез в поленницу, которая там стояла. Долбили нас минут 20. Волнами. Вылез – гарь, дым. Особенно тяжело было смотреть на бьющихся лошадей. Вот так началась моя встреча с войной.
Дело уже под Смоленском было. Июль месяц. Командир нашего 922-го полка 250-й дивизии 30-й армии Кузнецов собрал сводный пулеметный взвод 6–7 пулеметов. Все ж на конной тяге! Я училище заканчивал, так нас учили устройству и управлению тягача СТЗ-5. Они скоростные, но центр тяжести высоко, и они кувыркались. А на фронте – только лошади.
Первые недели четыре как в тумане – ничего не помню. Потом меня вызывает Кузнецов: «Ты знаешь сорокапятки?» – «Да». – «Вот тебе батарея – иди, принимай: комбата убило». Встречает меня старшина. Мне еще и 20 нет, а ему за 30, с усами. Подводит коня. Дончак, танцует. Ой! Я же не кавалерист. Я люблю животных, и они меня, но… Тут он посмотрел на меня: «Да-а-а… Ты комбат це не конник». – «Нет…» Очень ему не понравилось, но он достал мне подрессоренный тарантасик. Сена бросили – хорошо. Лошадку мне привели маленького роста, смирную. Она была контужена и, когда слышала звук самолетов, начинала дрожать и шерстка дыбом становилась. Взгромоздился я на нее в седло. Три дня проскакал. Сошел – ходить не могу. Солдаты хихикают: они конники, а командир-мальчишка и ездить не умеет. Презрение. Потом отходили за Смоленск. Бомбили нас непрерывно – только к ночи передышка. Танки нас, как собак, гоняли. Все разбегутся. Потом слышат стук кухни – смотришь, собираются. Вышли к городу Белому. Там были тяжелые бои. Под Белым нас трое суток бомбили без перерыва. Представляешь, какое месиво там было? Осталось два орудия. Я стрелял. Машину сожгли. Стреляли по бронетранспортеру… Черт его знает, по-моему, он загорелся. Бедлам. Стрельнул, передки к орудию – и дальше. Один раз по танкам стреляли, но никого не подожгли.
Вот там меня застала телеграмма с приказом откомандировать меня в Москву. Как в этой каше меня нашли? Не знаю. Собрались нас трое, все с технических училищ. Приехали в Москву, и нас направили на формирование частей «катюш». Меня назначили в опергруппу Брянского фронта. Опергруппа – это как штаб при фронте, при котором формируются части. Когда Гудериан прорвался, мы покатились на Восток – мимо Орла, Мценска. Случалось так, что впереди идет немецкая колонна и сзади, а мы машину «Скорой помощи» подобрали и ехали посередине. Там все перемешалось. Не заметили они нас, потому что сами ехали на всем, что двигалось, в том числе и на наших машинах.
В 41-м было ли ощущение, что победим, несмотря ни на что?
Бежали мы на рысях… Под Смоленском у них в воскресенье выходной был. Это потом уж мы научили их «родину любить». Трудно было. Но что немцы могут победить – такой мысли не было. Кто постарше, те, может быть, и подумывали, а мы, молодежь, – нет. А когти рвали – будь уверен.
Там такой еще случай был. В одном месте ранило одного командира. Его принесли в крайнюю хату. Попросили: «Подержите, ночью заберем». А сами отошли в лес в километре или полутора. Смотрим, идут немцы. Хозяйка из избы выбежала – и к ним. Во сука какая! Немцы вытащили раненого, которого мы оставили, и расстреляли. Дождались темноты. Командир вызвал добровольцев, я просился, но он меня не пустил. Собралось их пять человек. Блядь, всех перестреляли и избу сожгли! Я бы и сейчас их пристрелил! Просто не попал я в эту группу!
Еще помню, как нас прижали к Черной переправе или «переправе смерти», как ее называли. Это от Смоленска к Брянску. Там речка жалкая какая-то, заболоченная. В ней вода была буро-красная от крови…
Проскочили Тулу, Москву и погнали в Горький. Здесь из нас сформировали впоследствии 10-й Гвардейский Кенигсбергский ордена Богдана Хмельницкого дивизион. Дали нам 4 или 5 машин ЗИС-6 с установками М-8, командиром назначили генерала Дегтярева. Меня назначили старшим арттехником. И поехали назад. Это был октябрь. В Москву приехали 6—8-го числа. Матчасть учили на ходу. В конце октября нас выдвинули на Волоколамское шоссе. Там в обороне были, потихонечку кувыркались. Потом 4 декабря. Боюсь на день-два соврать. Командира вызвали в Кремль, мы снялись с позиций, всю ночь гнали и приехали на юг в Михайлов под Рязанью. Нас подчинили 10-й армии. На всю армию мы были одни. Нас уже доукомплектовали до штатных восьми машин. Две батареи. Машины были с Воронежского завода. Направляющие сделаны из дюрали. Мы их «флейтами» называли, по 36 штук на машину. Вот там первый залп дали. Пошли вперед – очень трудно. ЗИС-6 – только задние ведущие. Людей запрягали, тащили их через снег. Немец остановил нас под Сухиничами.
Раз приехал я в Москву, и тут, первый раз в своей жизни, я украл. Я был в «доме номер два», где размещалось управление артиллерией. Тут же располагались интенданты и управление тыла. Нас к этому времени не переодели в зимнее, а мороз был лютый. Зашел в столовую, и так мне обидно стало: я в тонкой шинели, пилотка, елки-палки! Сам маленький, а тут все в полушубках! Я шинельку повесил, пообедал, оделся в полушубок, шапку – и бегом к машине и в часть. Дрожал, как кролик, пока километров на 20 не отъехали. На войне я так не трясся. Там сначала дня два кланяешься каждому взрыву, потом избирательно – знаешь, что не твой. Приехал – полушубок мне велик. Я рассказал, что и как. Вскоре и нам стали выдавать. Водку выдавали, но никто не напивался. Не хватало витаминов: офицерам и наводчикам давали жидкие витамины, потому что начала появляться куриная слепота, а солдатам врачи делали хвойный отвар. Темно-зеленый, густой, противный. Вот стоит фельдшер на кухне: пока 100 грамм этого отвара не выпьешь – еды не будет. Солдаты у нас отобраны были – во! Золото! Мужик давится, но выпивает – получай 100 грамм и еду…