Слушай! На Западном фронте верблюдов прислали! Итить твою мать! Я не знаю, в какой они дивизии были?! Смотрю – идут! Мы рот разинули. Все экспериментировали… Под Сухиничами, в начале 42-го или в конце 41-го, я видел атаку аэросаней. Штук шесть их выскочило. Первый раз они что-то сделали, чесанули немцев. Отошли. А второй раз немцы тросики в снегу натянули: перекувырнулся – и конец. Прямо у нас на глазах… Наш народ православный ни хрена себя не жалел. Заставляли? Комиссары и энкавэдэшники?! Да брось ты! Да, если кто побежит – я сам пристрелю! Я комбат! У нас в дивизионе 250 человек по штату, один контрразведчик и два комиссара. Кого они могут заставить?
Со снарядами были проблемы?
Конечно. Жесткий режим экономии. Должен оставаться запас в два залпа. Вот когда Курская началась, и у нас уже были М-13, там снарядов было вдоволь.
Потери были?
Были. Самые большие потери были под Кенигсбергом. Там полдивизиона погибло. В рейд пошли. Нас там как зажали! Там что произошло. Мы прорвались и шли с 89-й бригадой. Фланг-то открыт. Нас отсекли, и мы попали. Опустили передки и отстреливались прямой наводкой. Под утро прислали штук 10 Т-34, но поздно. Я орден Красного Знамени за этот бой получил.
У меня был замполит Иван Пирожков. До войны он был преподаватель из Рязани. Настоящий мужик. Сидели в ночь как раз перед этими событиями. У него часы были серебряные. Он говорит: «Слушай, Ростислав, когда меня убьют, отправь все это жене». Я говорю: «Как так?! Мы же всю войну вместе!» А уже конец войны, тяжело… И вот ночью нас прижали танки, что прорывались к своим. Раненых человек 8 набилось в санитарную машину. Надо было проскочить. Он говорит: «Я поеду через пригорок и в медсанбат». Только они поднялись – вышел танк и расстрелял машину. Там на горе их и похоронили.
Самое тягостное впечатление у меня осталось от эпизода, случившегося весной 42-го. У нас был начальник штаба, Женя Преображенский, выходец из аристократии. Красивый парень, высокий. Он отличался от всех нас. Какая-то в нем породистость была. Я помню, еще снег кое-где лежал. Его ранило. Мы его вытащили, посадили к березке. Он сидит. Очнулся. Врач сказал: «Не надо вести, не поможет». Открыл глаза и говорит: «А знаете, ребята, я ведь ни одной девочки за всю жизнь не поцеловал», – и умер. Под березкой этой мы его и похоронили.
В 41-м году потери тоже были. Дальность-то у М-8 – 4700 метров. Значит, подтягивали близко к переднему краю. Конечно, закапывались. Делали запасные позиции. Например, весной по дорогам было запрещено ездить, а нам разрешалось. Мы как сумасшедшие мчались за 25–30 километров. Фронт был редкий, только к лету 42-го он стал насыщаться. Попадало и от артиллерии, и от авиации. В основном авиация. В летней кампании под Брянском – я уже командиром батареи был – за нами немцы просто гонялись. «Рама» как нас засечет, так над нами и ползает. Это значит – каждые тридцать минут бомбежка. Спаслись – врассыпную. На дивизион давался зенитный взвод. В нем должно было быть 2 орудия 37 мм и 2 ДШК. ДШК были, а пушек не было. А что эти пулеметы могли сделать? В основном спасали лопаты. Солдаты были хорошие, все понимали. Если они видели, что мы их стараемся беречь, то и они тебя берегут. По уму позицию выберешь – он жив будет. Я не говорю, что я был какой-то хороший. Нормальный офицер. Отношения были очень хорошие.
Вот почти так и было на фронте.
Стреляли и сразу уезжали?
Не обязательно – чепуха это. Вот когда были в 10-й армии, так командующий сказал: стрельнете – и на другой фланг, а это 80 километров! В 42-м году появились кочующие установки. Огневые оттянуты в тыл километра на 4. Выбирали какую-нибудь цель. Подъезжали ночью вплоть до нейтральной полосы, шарахнули – и ходу! За кочевку давали дополнительно 150 грамм спирта. Всего 250 грамм! Этим пользовались начпроды. Напишут в ведомости: «На кочевку выезжало 40 человек», а я с собой всего человек 12 брал. Прикрытие пехотное, конечно, было. Ну, и половинку маржи – нам, конечно. Так что у нашего старшины (хороший мужик из Нижнего, мы его звали Тыща, потому что он произносил не «тысяча», а «тыща») всегда было 2 фляжки запаса. Если кого ранит или что… Вот один раз мы с этим кочующим здорово стрельнули. Потом уже нам донесли, что мы у немцев публичный дом в лесу разнесли. Так рады были. Всем солдатам медали дали. (Байка про «катюши», накрывшие публичный дом, видимо, была довольно распространенной на фронте. Она встречается и в воспоминаниях Ю. И. Корякина (связист), воевавшего на Карельском фронте. – А.Д.)
Я командовал второй батареей, а первой – Саша Воронин, хороший парень, высокий, интеллигентный. Хотел с кочующим выехать. Он зашел ко мне, а я отдыхал. У меня был спирт. «Сашка, выпьешь на дорожку?» – «Давай». Зима была. Летом водку не давали. Только с 1 сентября или октября. После этого он выпил кружку воды, и его развезло. А он же стрелять едет! Я сел за него и его с собой взял. Приехали, отстрелялись. По нам стреляли. Получили несколько пробоин. Он даже не очнулся. Утром приходит «кум»: «Ростислав, говорят, Сашка вчера чего-то там…» – «Чего? Не знаю…» Все обошлось.
Вот что я тебе расскажу! Расскажу, как комиссары кончились. Был это 42-й год. Я уже был старший лейтенант и командовал батареей. Молоточки воентехника первого ранга с меня сняли. Комиссаром у меня был Андрей Павлович Гусак. Здоровый, высокий. По возрасту в два раза старше меня был. Мы, конечно, с ним в одном блиндаже были. Пошел он куда-то, приходит и говорит:
– Хер я на тебя положил!
– Ты чего?!
– Вот ты сидишь тут, таблицы рисуешь. – А я, действительно, сидел, заполнял таблицы данных для стрельб, вносил поправки на температуру, ветер. Например, чем выше температура, тем выше дальность. Исходные таблицы для стрельб делались при +15. Поправку надо было считать, но графики были. Какая-никакая, а математика. Он должен был карточку подписывать.
– Во тебе! Считай там свои угломеры, косинусы-синусы! Плевал я на тебя!
– Ты что, Андрей Палыч, пьяный напился?!
– А я теперь не комиссар!
Вот так отменили комиссаров и ввели институт замполитов. Он был доволен. Отчаянно доволен. Пирожков – был комиссаром другой батареи, – тот письмо написал Сталину: «Товарищ Сталин, отмена института комиссаров отрицательно скажется на боеспособности армии». Почему? Мой-то был из учителей, тот – политвоспитателем в лагерях. Потом его ко мне перевели. Мы с Андреем Павловичем хорошо ладили. Бомбежек он не выносил, потому что был контужен при бомбежке. Минометный обстрел, артиллерийский – нормально. Как только звук самолета – невменяем. В управление батареей он не влезал – это только дураки делали. Комиссары и замполиты были по возрасту старше. Ну что мне – 19–20 лет?! Какой у меня жизненный опыт?! Мало.
Я на НП был. Звонок: «Комбат, ЧП». – «Что такое?!» – «Приезжай». От огневой до НП километра два. Доехал до позиции. Оказалось, что связист Дюкин украл у солдата пайку хлеба. Вызвал я его. В блиндаже я, комиссар Пирожков и ординарец. Я его распекать: «Нельзя!.. Как можно!.».. Комиссар: «Дай, я поговорю». – «Хорошо». Спрашивает: «Брал?» – «Нет, товарищ комиссар!» Тот ему как даст в ухо – Дюкин этот кувырком: «Ты чего лежишь? Часовой может подумать, что товарищ комиссар тебя бьет». И еще раз ему. Для меня это было неожиданно. Говорит: «Ну, урка сопливый. Если еще что-нибудь… Ты веришь – я тебя лично на суку повешу!» – «Так точно товарищ комиссар!» Потом он мне говорит: «Что ты с ним? У меня таких 9000 было! Что ты нервы себе портишь!» Мы имели право списывать раз в две недели солдат. Его и отправили, но, чтобы его не убили, все это время держали под арестом.
Какие преимущества и недостатки установок М-8 и М-13 вы могли бы описать?
Когда нас ввели в состав 1-го танкового корпуса, нас одели с иголочки. Машины были только «Шевроле» и «студебеккеры». Сделали смешанный дивизион: одна батарея М-8, другая М-13. У нас уже были М-8 по 48 штук. Стояла установка на «студебеккере». В батарее было 4 боевые машины, восемь машин с боеприпасами и машина управления. У меня был «виллис». Установка поворачивалась на 270 градусов. Ну а теперь представь, что 4 орудия за несколько секунд выпускают 172 снаряда?!
В Жиздринской операции мы хорошо видели, каково это. Со мной был радист, два разведчика, ну, человек 5–6. Мы зашли в тыл немцам и навели наших. Дивизион влепил по пехоте, которая только в рощу вошла, из старых – по 36 снарядов – установок. В общем, там тихо стало…
А у М-13 дальность побольше при +15 – 8470 метров. Под конец войны пошли для М-13 снаряды УК, у них дальность 7900. У них сопла косо поставлены, что придавало им вращение и рассеивание уменьшалось раза в два.
У вас был взвод управления?
Взвод управления был в дивизионе. У нас было только отделение. Считалось, что отдельными батареями стрелять не имеет смысла: плотность огня невысокая, рассеивание значительное, так что чаще стреляли всем дивизионом. Машины ставили в линию или побатарейно.
Бывало, что ракета вообще не туда летела?
Бывало. Стабилизатор оторвется и уходит. Крепили-то их точечной сваркой.
По своим попадали?
Были случаи. У нас соседний дивизион стрельнул и частично попал по своим. Набили порядочно. Фронт был стабильный. Начальства понаехало! Генерал Нейловский приехал (он Героя получил еще в Финскую, командуя 203-мм орудиями особой мощности), промерили все разрывы. Он просчитал и доказал, что точка, которую дал командиру дивизиона командующий артиллерией, была неправильная и не учитывала рассеивания снарядов. Вообще, обычно метров 200–300 прибавишь на всякий случай. Вот почему на картах и карточках стояли подписи.
С ЭРСов стреляли по танкам. На моей было правило: подбили танк – рисовали ромбики. За каждый подбитый танк расчетам давали по 2000 рублей. 500 – командиру, 500 – наводчику. Остальные – в расчет. Рассчитывались всегда. Мы за войну 8 танков подбили.
На каких шасси стояли установки?