лись к генералу Камера. Мы стали выполнять его поручения. Чем старше командир, тем сложнее было задание. Вот, например, майор Солнцев – его задание: на У-2 вылететь в окруженные части под Вязьмой, найти там артиллерийские полки и выдать им маршрут выхода. Улетел он, и больше мы его не видели.
У меня были какие поручения? В районе Александрова формируется артиллерийский дивизион. Привезти его и поставить за Кубинкой на прямую наводку. До 15 ноября я терпел. Голодный, холодный, в пилотке. Все было в стадии отхода, и тылы еще не развернуты были. Еще ничего. Как раз поступил приказ Сталина откомандировать командиров, которые командовали эскадронами и конными батареями для формирования легких кавалерийских корпусов. Тогда появились кавалерийские корпуса Доватора, Осляковского. Здесь, под Москвой, Крюков очень хорошо воевал со своим корпусом. Эти легкие корпуса обычно состояли из двух дивизий. Дивизия – 1000–1500 всадников. Я сразу пишу рапорт Камере с просьбой направить меня в такой корпус, поскольку я командовал конно-артиллерийским дивизионом. Он выполнил приказ. Меня в Москву. На Красной площади был второй дом Наркомата обороны. Вот я туда прибыл. Там кадровики направили на формировку новых, особо секретных частей, которые вооружались новым оружием, а каким – так и не сказали. Так я попал в 205-й отдельный гвардейский минометный дивизион М-13, на тракторах. Меня хотели направить командиром дивизиона, но я отказался и пошел командиром батареи. Через месяц был уже начальником штаба дивизиона. А через два месяца меня отозвали. Я в Сокольниках формировал отдельный дивизион, с котором пошел на Сталинградский фронт. Это я потом расскажу.
Было ли ощущение, что все-таки прорвемся, сможем победить?
Мы были уверены. Ни уныния, ни паники – ничего этого не было. В этом отношении русский народ какой-то особенный. Мы до Волги доотступали, а все равно верили. Потому что мы видели, что постепенно уже немец становится не тот, сил не хватает.
После того как я перебежал от генерала Камера, я уже говорил, что стал командиром батареи, а потом и начальником штаба 205-го отдельного. Нас бросили под Москву. Под Новый, 1942 год по Селигеру перешли на западный берег. Пошли на Молвотицы, Холм, Великие Луки и должны были наступать на Вязьму. Мы поддерживали 3-ю ударную армию генерала Пуркаева. Она должна была замыкать, по замыслу Жукова, большое кольцо вокруг немецкой группы армий «Центр». Мы сначала застряли под Холмом, потом под Великими Луками. Снежная зима, тяжелая. Там я заработал цингу. Хорошо, меня отозвали в Москву, формировать отдельный дивизион.
Так вот, Селигер перешли по льду с установками, начали наступать на Холм. Подошли к селу Молвотицы, которое находилось на перекрестке дорог. Немцы его укрепили, страшный холод был, снег, они сидели по населенным пунктам. Пехота взять село не могла. Пехота даже в цепь не могла идти – снег по грудь! Танки не идут. Трактора буксуют. Командующий нашей 3-й ударной армией принимает решение обойти с юга Молвотицы и продолжать движение на Холм. Повернули, по карте смотрим – какие-то просеки, дорожки. Я веду дивизион, моя батарея головная. Внезапно первая установка начинает погружаться. Мы попали в незамерзающее болото. Там в Калининской губернии таких болот много. Установка уходит, гусеницы уже ушли. Мимо проходил артиллерийский полк на тракторах ЧТЗ – у них широкая гусеница, не такая, как у НАТИ. Попросил. Командир разрешил: «Берите. «Катюшу» надо вытащить». Трос подцепили, раз-два, взяли, смотрим, и он пошел под воду. Больше нам, конечно, не дали. Отругали. Поехали дальше. Задерживать колонну мы не имели права. Приезжал начальник артиллерии 3-й ударной полковник Стрельбицкий, приказал установку бросить, поставить возле нее охранение и, если немцы будут приближаться, – взорвать! А дивизиону продолжать выполнять боевую задачу. Оставили несколько солдат. Я им дал немного продуктов и автоматы. Дней через 15 прибывают под Холм, докладывают: «Прибыл». – «Как прибыл?» – «Я установку выморозил». – «Как выморозил?!» – «Мороз минус 35, ночью до 40. А вода замерзает снизу. Если срубить сантиметров 15 льда, то он будет образовываться ниже. Самое главное – не выпустить воду. И так я 7 или 8 дней срубал. Вырубил – и сутки ни в коем случае не подходить, не колоть, чтобы воду не выпустить. Потом свалили деревья под гусеницы, нагрели воды, завели и потихоньку вышла машина». И прибыли к нам. Мы наградной лист сразу к Стрельбицкому повезли. Он: «Завтра же будет приказ». Первую медаль в дивизионе «За боевые заслуги» получил этот командир орудия. Вот какие были люди.
А какие трактора были?
СТЗ-5 – НАТИ. Высокий! Гусеница, к сожалению, узкая, противная. И сама база узкая. Беда была в том, что у нас же установка тяжелая: рама, ферма, направляющие. И как только уклон 20–30 градусов, так он падает. Потому что сделан он был неправильно. Вот ЧТЗ – хороший. У него база и гусеницы широкие. В 41-м установки монтировали на чем только можно. На ЗИС-6, трехоска. Мы тогда его называли «ЗИС-стоп». Он буксовал, и у него очень слабое было сцепление. Феррадо летело. Монтировали на НАТИ, монтировали на танке Т-60. У нас же очень мало было автомобилей, плохо была развита тракторная промышленность. Она ведь только зарождалась перед войной. Мы мучились до 42-го года. В 42-м году по ленд-лизу пошли «студебеккеры»: все три оси ведущие, каждая четвертая машина имела впереди барабан и лебедку. Вот «студебеккер» – он проходим, надежен, он нас выручил, как, впрочем, всю ствольную и общевойсковую артиллерию. Ведь и полки подвоза – все-все на «студебеккерах».
Действительно, мне говорили, что чем ближе к фронту, тем меньше наших грузовиков? То есть фактически всю фронтовую работу выполняли именно американские по ленд-лизу «студебеккеры», «Шевроле»?
«Шевроле», «Форд», «Форд-марман» – это слабые машины. Самой сильной машиной был «студебеккер». У нас 115 полков ГМЧ было – все на «студебеккерах». А вот подвоз – на ЗИСах. Потому что не хватало. «Студебеккеры» еще давали общевойсковым артиллеристам, затем артиллерии резерва. Были полки с СВГК по 100–150 «студебеккеров» – это где нужно было. Допустим, фронт наступает, и ему срочно нужно подать боеприпасы и бензин. Вот такой полк мог обеспечить сразу целую армию боеприпасами. Затем у летчиков на аэродромах нужно было несколько штук. Это, конечно, обобщение такое – чем ближе к фронту, тем больше. Надо сказать проще, что американская машина выручила нас, и очень даже выручила.
Наградные часы ЦК ВЛКСМ, 1943 г.
Как я уже говорил, после битвы под Москвой мне было поручено сформировать отдельный дивизион. Стояли в Сокольниках. Там недалеко от метро есть 364-я школа. Вот мы в ней располагались. А боевые установки стояли в парке Сокольники, там мы тренировали расчеты. Когда немцы прорвались к Дону, нас подняли по тревоге и на Сталинградский фронт. Я с июля 1942 года и до 2 февраля 1943 года прошел 200 дней и ночей Сталинградской битвы.
Сначала мы сдерживали немцев, все время отходя к Дону. Я дважды переправился через Дон. Тут не обошлось без его превосходительства Счастья. Мы подошли к переправе. Все забито. Я уже приказал готовить к взрыву установки, но тут бежит командир батареи Шестернин Виталий: «Товарищ капитан, там подали паромы, а тридцатьчетверка их топит». Я сразу флажками: «За мной!» Колонну вывел. Докладываю начальнику переправы: «Это же секретное оружие!» Он: «Я знаю, знаю. На первые же паромы грузите». Вот так выскочили. А второй раз успел к мосту у Трехостровской. Там так получилось. Только дивизион подошел к мосту – летят 9 штук – пикировщики, «лапотники», как мы их называли. Пикировали отвесно, бомбили точно. Я флажками показал: «Дивизион, рассредоточиться!» Рассредоточились. А сам не успел уйти. Лег около моста на песке. Слышу, уже свистит. Бомба просвистела рядом и ушла глубоко в песок и взорвалась там. Но пошли не осколки, а масса песка вместе со мной. Меня отбросило метров на 5. Оглушило, ничего не слышу, уши заложены. Это у артиллеристов называется камуфлет – взрыв под землей. Он меня спас. Чудо и везение. Потом мы держали оборону на Дону, но недолго: 23 августа мы уже оказались в Сталинграде на Волге.
А у вас установки какие были?
Установки у меня были на «студебеккерах». Новенькие совсем. А до этого под Воронежем были на Т-60. Но они быстро выходили из строя. Танкетка Т-60 имела двигатель на авиационном бензине. Запас хода всего 600 моточасов, а потом надо двигатель менять, то есть отправлять в капитальный ремонт вместе с установкой.
Под Сталинградом у меня наблюдательный пункт был в районе Кузьмичей. Разведчики врезались лопатами в вал Анны Иоанновны. На карте он четко весь был показан. Высокий… очень удобно было вкопать установки и спасаться от бомбежек и артобстрелов. Но в остальном-то – степь, все просматривается, а у меня связь телефонная. Радиостанций тогда мало было. В основном телефоны. Только начинается день – обстрел. Перебивает кабель, связи нет. Связист бегом на линию. Или гибнет, или ранение получает. Дня два-три мучился я. Вдруг целый день связь работает прекрасно. Я спрашиваю сержанта: «Что такое, что сегодня у нас»? – «Товарищ капитан, тут такое мы придумали, что у вас связь будет теперь все время работать»! – «Расскажите». – «От вас провод идет, а в том месте, которое простреливается, мы ночью проложили до оврага семь проводов, там всего-то метров 50–70 открытых, которые немцы видят и простреливают. Если один перебьют, второй перебьют, все семь-то не перебьют. Мы их разнесли». Вот это боец!
У меня ординарцем был Журавлев Анатолий. Идем на наблюдательный пункт, он должен быть на высоте, с которой хорошо виден противник. Но эта высота, очевидно, видна и противнику. Следовательно, машину оставляешь в овраге или леске, а дальше идешь пешком. Командир идет всегда с ординарцем. Немцы это знали. Раз идут двое – один обязательно командир. Тем более ординарец всегда из почтения идет сзади. Так вот, Журавлев знал это: «Товарищ капитан, вы идите, а я отстану». Потом возьмет или котелок, или мешок и изображает рядового. Снайпер не будет себя открывать (ведь выстрелом он себя открывает): он бьет по целям серьезным, ему нужен командир или пулеметчик – вот его цель. И я прохожу. Только не надо показывать ордена, как у нас погиб распрекрасный командир дивизиона майор Новиков. Он ордена, да еще начищенные, всегда носил. Мы наступали, а он выехал на высоту – блеск, ордена – ясно, офицер. Ему не пожалели снаряда. Погиб. В г. Карачеве его могила.