Правда, еще до этого я хотел уйти в партизаны. Я с двумя друзьями приехал в свою деревню, три дня там прожили, а потом нас заметил комендант и хотел направить на трудовой фронт, но мы сумели убежать и вернуться в Москву, на завод.
В июне 1942 года меня призвали в армию и направили в Ленинград. В Ленинграде я пробыл 2 месяца, а потом меня направили в лагерь под Йошкар-Олу. Там мы пробыли месяц. Кормили там ужасно. Приехали мы туда на праздник, и вроде нормально было. А потом началось… Мы после занятий приходили и даже в столовую не могли идти.
Из лагерей нас направили в Москву и разместили в Октябрьских казармах. Тогда там формировались дивизионы «катюш», и я попал в такой дивизион, командиром расчета боевой установки М-30/31. К нам в казармы пришел такой майор или полковник. Смотрит на нас и говорит: «Куда мне вас девать? Вас кормить 3 месяца надо!» А потом прошел вдоль строя и каждого в грудь толкал. Устоял – отойди, упал – не подходишь. Те, кто устоял, попали в дивизион и остались в Октябрьских казармах, а непрошедших увезли куда-то в другое место.
Кроме нашего дивизиона, в Москве было еще 3 дивизиона, и вот эти 4 дивизиона были объединены в бригаду, и осенью 1942 года бригаду направили на Западный фронт, к Жукову.
Наша бригада освобождала Калужскую область, Орловскую область, Белгород, Смоленск, Ржев. Дошла до Орши. С ходу мы взять Оршу не смогли, у немцев была мощная авиация, они получили подкрепление. Но ко второму наступлению мы здорово подготовились. К нам поступило пополнение, ребята 1925 года.
Огневые позиции нашей бригады размещались справа и слева от дороги, и вот когда наша пехота, в первую очередь штрафники, ворвались в Оршу, то там они и завязли. Подкрепления не было, наши танки подбили, а немцы нанесли удар по позициям нашей бригады. В результате этого обстрела было разбито много машин, погибло много солдат, и нашу бригаду отправили в Москву на формировку.
В ноябре 1943 года мы приехали в Балашиху. Мы получали пополнение и готовились. Пробыли мы там до февраля 1944 года, получили новые машины, рамы, а потом нас отправили в Кандалакшу.
Приехали туда, а там везде сопки, леса. Неделю мы ждали, пока нам расчистят дорогу, после чего выехали на огневые позиции. За ночь оборудовали позиции, притащили туда боеприпасы, зарядили и замаскировали установки и легли отдыхать. Рядом с нами офицеры были, у них палатка трофейная была, а мы тут разговорились, кто как в Москве отдыхал. А утром команда: «Сняться с огневых!» Ну что, мы начали разряжать установки, чтобы отвезти снаряды, нам дали лошадей.
Батарея с позиций снялась, а я остался, проверил огневые, взял всякую мелочь, которую ребята забыли, и поехал в тыл. Вдруг летят штук 6 самолетов. Я лошадь бросил и под камень, а в это время начальник штаба и замполит решили отметить день рождения в той самой трофейной палатке. Ну и палатку разбило… Меня из-за камня выкинуло, я метров на 150 отлетел. Очухался, гляжу – все черно… Все наши огневые разбиты… Я стал выползать и наткнулся на начальника штаба, он в живот был ранен. Он мне все говорил: «Бубнов, пристрели меня». А я говорю: «Товарищ капитан, будете живы». Я его как-то до дороги дотащил, а там погрузил на сани, и его отправили в госпиталь. В результате этой бомбежки погибло человек 50.
Потом нам прислали пополнение, и с Кандалакши нашу бригаду перебросили на Петрозаводск, там готовилось наступление. Наша бригада участвовала в освобождении Карелии, а когда мы подошли к норвежской границе, нас дальше не пустили. Мы какое-то время еще пробыли там, ездили в Мурманск разгружать пароходы, а потом нашу бригаду опять отвели в Москву.
Разместились мы в Люберцах. Там мы получили новые установки, уже на машинах. Причем сперва мы получили рамы, а машины в Ярославле задержались. Потом они пришли, и мы монтировали на них рамы. Пока получали машины, у нас шли разговоры. Все понимали, что мы снова на фронт поедем, но говорили: «Если влево поедете – то в Японию поедете, а если прямо – то на Западный фронт». В конце концов, мы получили машины, пополнение, погрузились в эшелон и отправились на запад, в Польшу.
В Польшу мы прибыли к Новому году, тогда как раз Висло-Одерская операция готовилась. В это время пришел приказ направить меня в офицерское училище. Но я сам не пошел, потому что боялся, что копнут, узнают про арест отца, и я послал своего наводчика.
Мы были на 1-м Белорусском фронте, которым тогда командовал Жуков, и он приезжал на позиции нашей бригады. Во время наступления мы прошли Польшу, вышли к Одеру и остановились, западнее Кенигсберга немцы смогли задержать наши войска, и нам приказали оказать им помощь. Какое-то время пробыли там, а потом нас опять на Одер вернули. Там тогда столько войск собралось, чувствовалась подготовка.
В конце концов мы перешли в наступление. Причем, что интересно, мы обычно на рассвете залп давали, а тут ночью. Жуков придумал хитрость с прожекторами. Мы дали залп, а потом включились прожектора, немцев ослепили, и мы пошли. 1 мая 1945 года мы были уже в Берлине. Последний залп мы дали в 2 часа ночи по Рейхстагу. Приехали, дали зал, а утром все закончилось, немецкий гарнизон капитулировал.
3 дня пленные шли, а на 4-й нас по тревоге подняли и на станцию, грузиться в Японию. Простояли мы там до 9 мая и в Японию так и не поехали, остались служить в Германии. Сперва мы близ Франкфурта-на-Одере стояли, а потом, в сентябре, нас перебросили в Бранденбург. Тут началась демобилизация, из армии увольнялись старшие возраста, и некоторые части расформировывались. Попала под расформирование и наша 25-я отдельная гвардейская ордена Суворова, ордена Кутузова, тяжелая минометная бригада. Меня и еще 10 человек перевели в Особую бригаду, которая была сформирована на базе 92-го минометного полка. Эта бригада занималась ракетами ФАУ-1 и ФАУ-2, которые мы у немцев захватили. В задачу солдат входила переброска этих ракет и оборудование пусковых столов. В Германии мы произвели два залпа. Один удался, а второй нет, ракету пришлось расстрелять. К нам еще Королев приезжал, несколько ракет в Москву увез. Так я и продолжал служить в Германии до демобилизации в 1948 году.
Спасибо, Александр Михайлович. Еще несколько вопросов. Когда вы узнали о начале войны – какое было ощущение: что война будет быстрой и победоносной или было ощущение, что война будет тяжелой?
Тяжелой. Потому что техника у нас была не та, тяжелая промышленность, станкостроение хуже немецких работали.
Многие ветераны вспоминают, что в начале войны молодые люди непризывного возраста шли в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Вы с этим сталкивались?
Да. Я сразу же пошел в военкомат, но меня направили не на фронт, а в штаб пожарной охраны.
В пожарной охране у вас какое-то оборудование было?
Ничего не было у нас. А на заводе – ну обычный пожарный щит на каждом посту был.
Немецкая авиация сильно Москву бомбила?
Сильно. Особенно сильно бомбили Ленинградское шоссе.
Александр Михайлович, в 1942 году вы попали в Ленинград. Не могли бы сравнить паек мирного населения Ленинграда и войск?
Паек был одинаковый. Когда нас привезли, нам выдавали три сухаря и 70 грамм селедки. И все.
Когда вы попали в лагеря, не было отношения к постоянному составу, что они там окопались, чтобы на фронт не попасть?
Нет.
В гвардейских минометах вы попали на установку БМ-30/31?
Да. Такая рама на 4 снаряда. Поднималась градусов на 35–40 и так стреляли.
Первоначально мы стояли прямо за пехотой. Снаряд М-30, который тогда у нас был, бил всего на 1600 метров. Мы ночью сзади пехоты установки ставили и маскировали. Команда и залп.
Позже к нам стали поступать снаряды М-31, они уже до 6 км били, и нас уже во втором эшелоне стали размещать.
Машины у вас в бригаде были?
Да, ЗИЛ-5. Они предназначались для перевозки снарядов, рам. К передовой машины не подходили и, когда у нас М-30 были, мы километра 3–4 на плечах снаряды тащили.
Встречается упоминание, что немцы открывали сильный ответный огонь по позициям «катюш».
А как же, открывали. Но особых потерь у нас не было. Во время артподготовки мы давали первый залп, потом подключалась ствольная артиллерия, а мы перезаряжали установки и еще залп. И так всю артподготовку, а она часа 2 длилась.
Сколько человек в расчете?
Семь. Командир, наводчик, четыре заряжающих и водитель.
Какой был средний возраст расчета?
Ровесники. Может, на 2–3 года постарше.
А национальный состав?
Все были, и казаки были, и татары, и евреи, всякие.
Я встречал оценку солдат-азиатов, что они не очень хорошо воевали? Вот как ваша оценка?
Все рвались защитить родину.
У вашего расчета какое было личное вооружение?
Карабин или автомат.
Приходилось личное оружие применять?
Нет. Куда их применять. Они только мешали, и мы их снимали. Один раз случай был. Мы работали, карабины сняли, и тут тревога. Кто-то побежал, все оружие на машину побросал и уехал. Я к старшине приехал, говорю: «Давай меня на передний край. Надо же что-то искать, заменить».
За утерю оружия наказывали?
Конечно. Я потому и просился на передний край, чтобы заменить карабин. Нашел там, мне старшина номер переписал. А в конце войны мы обзавелись немецкими автоматами.
Перед Висло-Одерской операцией вы получили установки на машинах. Какие это машины были?
«Студебеккеры». Они по сравнению с нашими – небо и земля. У нас до этого ЗИЛ-5 были, так у нее проходимость никакая. Ее, чтобы вытащить из грязи, – танк нужен.
Встречается упоминание, что мобильные установки минировали. Это так?
Первое время, когда только появились, да, минировали. В случае чего подрывали. Но у нас этого уже не было.
Садились в машину и ехали. Когда машина готова – брезент собирается, поступает команда – градус такой-то, поворот. Устанавливаешь все это, садишься в кабину и открываешь огонь. Я водителя выгонял, лучше уж одному погибнуть.