[32]? Малоросс Родзянко? И эти люди начертали на своем знамени светлые лозунги русской славы! Национальной государственности! Так кто же, собственно, был русским в вашей Белой армии, господин де Лурье?
Де Лурье — если так действительно звали нотариуса — побледнел, казалось, стал стройнее и выше, пока слушал доктора, и со всей серьезностью возразил:
— Будь вы дворянином, я бы за такие речи с вами дуэлировал!
Борменталь продолжал все тем же горьковато-ироничным тоном:
— О, дуэли! Такое романтическое пристрастие! Александр Дмитриевич, я вам как большому ценителю старины хочу поведать одну поучительную историю. Будучи начинающим медиком, я пользовал некоего корнета, который едва не погиб на дуэли. Представьте себе, он фехтовал на эспадронах со студентом-гуманитарием, то ли историком, то ли географом, а может быть, даже востоковедом. Корнет почитал своего соперника легкой жертвой, не предполагая, что тот владеет оружием столь мастерски.
— Можно полюбопытствовать, что явилось причиной такого серьезного раздора? Благосклонность Шамаханской царицы? Или точность координат острова Врангеля? — в тон Борменталю спросил Саша.
— Счастье совершить путешествие к тайнам мироздания, если мне не изменяет память…
По всей видимости, Борменталь был серьезно настроен развивать дуэльную тему и дальше, но нотариус мужественно проигнорировал новое глумление над его святынями со стороны доктора, зато неожиданно зло осадил Баева:
— Коль скоро вы хотите принять участие в нашей дискуссии, принесите сперва пару кавалерийских сабель из вашей богатой семейной коллекции! Хотя я предпочел бы их вновь скрестить с вашим прославленным родителем… Благо покойник-комиссар далеко не из пролетариев происходил! Куда уж нам, пришлым французикам, пусть даже под таким гордым девизом, как «Покорители и стражи», с потомками думных бояр тягаться! Только едва ли ваш названый батюшка своей невообразимой гордыней и упрямством достойный пример для подражания вам, да и прочему юношеству, подавал!
Вот это новость. Прошкин, уже начавший приходить в себя после первого шока, снова чуть не съехал по дверному косяку на пол. Товарищ Деев, заслуженный комдив РККА, легендарный борец за торжество коммунистического равенства всех людей, без чинов и званий, дворянин? В голове у Прошкина тихо щелкнула какая-то потайная пружинка, и свет нового знания озарил могильный камень с надписью «Кавалер Ордена». И то правда: чтобы стать кавалером такого Ордена, нужно родиться дворянином как минимум в третьем колене… Вот, значит, какой бумаги не досчитался Саша в обнаруженной Прошкиным связке документов — дворянской грамоты приемного отца…
— С глубокой признательностью, — недобро улыбнулся Баев, и первостатейной чистоты аристократическая кровь прилила к его бледным щекам, — я давно не фехтовал! Тем более Дмитрий Алексеевич в собственном смысле не был комиссаром, то есть политическим работником или агитатором. Он был командующим дивизией, то есть, выражаясь вашим языком, строевым офицером!
— Офицеры носят погоны и командуют войсками, а не сбродом! Офицеры служат Родине и Государю, а не собственным амбициям! Офицеры понимают, что такое иерархия и дисциплина! — торжественно продекламировал штабс-ротмистр.
— Офицеры, сознающие силу приказа, не летят со своим эскадроном много километров без всякой стратегической надобности, чтобы свести давнишние личные счеты с другим вздорным юнцом! — снова присоединился к разговору Борменталь.
Бровь штабс-ротмистра от такого комментария опять стала подергиваться: похоже, упомянутое доктором недавнее лечение мало ему помогло…
— Борменталь, вы мещанин! Где уж вам понять, что такое честь дворянина и офицера!
При этих словах Прошкин вздохнул с облегчением: он всерьез начал опасаться, что хорошо осведомленный о юношеских проказах корнета де Лурье доктор еще один фон-барон, убежденный адепт князя Дракулы или тайный отпрыск герцога Альбы.
Корнев, который так и продолжал измерять шагами периметр комнаты, остановился у кровати — как раз между штабс-ротмистром и Баевым, оттащил Сашу от окна, отобрал у него сигареты и едва не силком засунул его под одеяло:
— Вам, Александр Дмитриевич, не то что фехтовать или курить, а даже с кровати подниматься, по мнению врачей, еще не время! Для пользы вашего же здоровья! — и продолжил, обращаясь уже к Борменталю: — Правильно я говорю, Георгий Владимирович?
Доктор кивнул, а Корнев продолжал:
— А каково ваше мнение, Георгий Владимирович, о состоянии товарища Мазура, раз уж вы его лечили… Я имею в виду его патологический интерес к личности некоего де Лурье. Евгений Аверьянович на государственной службе состоит! Может ли он отвечать за свои действия? Следует ли воспринимать его как человека вменяемого и адекватного?
Нотариус из мертвенно бледного превратился в совершенно алого за считанные секунды, его кулаки сжались, а корпус непроизвольно развернулся в сторону Корнева. Теперь уже доктор, примерив личину миролюбца и взяв в руку стакан с водой, двинулся к давнишнему пациенту:
— Евгений Аверьянович! Уж коли выбрали путь, так имейте мужество с него не сворачивать! Выпейте и успокойтесь! — он сунул стакан в руки Мазура с такой силой, что часть содержимого выплеснулась, и продолжал, обращаясь к Корневу: — Он адекватен, более, чем вы можете предположить! Просто, как человек интеллигентный, Евгений Аверьянович длительное время испытывал внутренний конфликт из-за частных документов, невольно оказавшихся в его распоряжении и принадлежавших, предположительно, ротмистру де Лурье. Причиной конфликта явилось его ложное понимание «благородства», в силу которого он до сих пор не передал эти документы представителям государства, с одной стороны, и гипертрофированной ответственности в отношении к служебным обязанностям, которые исполняет товарищ Мазур в должности государственного нотариуса, — с другой. Смею вас уверить как психиатр, что товарищ Мазур вполне здоров — он просто переутомился.
— Все мы тут переутомились! — в подтверждение Корнев грузно уселся на хлипкий стульчик, испуганно скрипнувший от такого натиска. — Вы бы нам хоть капель принесли каких-нибудь от нервов!
Борменталь с готовностью вышел из палаты, а Владимир Митрофанович продолжал ровным, усталым голосом:
— Поскольку документы, которыми случайно располагает товарищ Мазур, несмотря на их частный характер, могут представлять научную или историческую ценность, наш долг — избавить Евгения Аверьяновича от бремени, связанного с их хранением, и дать ему возможность вернуться к полноценному исполнению служебных обязанностей. Товарищ Субботский как представитель науки пусть съездит за документами вместе с товарищем Мазуром и привезет их сюда. Мне лично в руки сдадите — составим опись… Мы лишний раз Евгения Аверьяновича беспокоить не станем, что там надо подписать в связи с наследством и дарственной на дом, пусть Александр Дмитриевич сразу подпишет, пока мы все здесь собрались.
Снова застучала пишущая машинка, скрипнула автоматическая ручка, и на свет появился документ, именуемый «Доверенностью». Это, в общем-то рядовое, событие совершенно угасило оптимизм Прошкина, потому что именно его, гражданина Прошкина Н. П., имеющего паспорт и проживающего по строго зафиксированному там адресу, документ уполномочивал повсеместно представлять интересы Баева А. Д., тоже гражданина с паспортом и адресом прописки, в связи с оформлением перехода прав собственности на отдельно стоящее жилое сооружение, расположенное по адресу: город Н., улица Садового товарищества, дом 7, в том числе направлять запросы, истребовать документы иного содержания…
Прошкин пробежал глазами текст, стараясь не вдумываться в прочитанное, зато расписывался медленно и старательно, почти физически ощущая, как за непропечатавшимися уголками машинописных букв и причудливыми загогулинами Сашиной личной подписи маячат таинственные и неотвратимые отравители, сухопарые интриганы и злобные наемники темных сил… Мокро шлепнула печать, и светлое будущее захлопнулось перед Николаем Павловичем, как тюремные ворота за преступником после оглашения приговора. Прошкина одолевали скверные предчувствия.
Субботский тут же с энтузиазмом истинного первопроходца, жаждущего поскорее отыскать легендарную Атлантиду, ухватил Мазура за перепачканные штемпельной краской пальцы и потащил за двери.
27
Долгожданную тишину полуопустевшей палаты перечеркнул звук шаркнувшей о коробок спички: Корнев прикурил иностранную сигарету из отнятой у Саши желтой пачки и не столько по делу, сколько просто из желания снять избыточное нервное напряжение принялся отчитывать присутствующих:
— Николай, скажи-ка мне, что у нас в Управлении происходит с текущей работой? Вы по колхозникам отчитались?
— Угу, — кивнул Прошкин.
— А по указникам?
За текущую работу Прошкин был спокоен и с гордостью отрапортовал:
— До пятнадцатого числа всю статистику сдали! Отчитались как положено! За три дня до установленного срока.
— А раз отчитались, так чего вы их до сих пор в Управлении держите?!
Прошкин недоуменно развел руками:
— Так ведь указаний же не было никаких… Куда же нам их девать…
— Вот и передал бы их Паникареву в область — пусть у него голова болит, куда их девать, раз тебе указаний нету! — Корнев несколько повысил голос. — А что, замок в двадцать восьмой поменять тоже указания ждете? Моего слова, значит, уже не достаточно стало? Думаете, Советское правительство специальное постановление на эту тему издаст? Ну, хорошо, допустим, сейчас обошлось, а в дальнейшем? Где ты задержанных размещать собрался? На колени к себе сажать? Или, может, в моем рабочем кабинете запирать будем? Как дети малые — за всем я лично следить вынужден! Арестовывать мы научились, отчеты писать мастера, а, случись что серьезное, цепляемся за указания, как за мамкин подол!
Товарищ Корнев был абсолютно прав, и Прошкин виновато потупился. Отчасти утешало только то, что от руководства досталось и Баеву: