Я стою перед стеклом и не могу отделаться от ощущения, что очень хорошо ее понимаю, ведь моя прежняя жизнь проходила в таком же духе, в ней все, вплоть до бытовых мелочей, было вот так же обнажено и выставлено на всеобщее обозрение, однако я не знаю, как и чем ей помочь. Чем? Разве что приветливым жестом — помахала на прощанье рукой, но она никак не отреагировала. Однако пора, на четыре часа мне назначена встреча — там, в клубе, где мощно дышат кондиционеры и помогают немного перевести дух после удушливого городского зноя. Этот клуб обставлен в классическом английском духе, потому здесь, разумеется, есть библиотека — прохладный сумрак, стеллажи до потолка, инкрустированные благородным красным деревом столики, глубокие кожаные кресла, в которых так хорошо отдыхать после обеда, потягивая шерри и дымя сигарой...
Там он и сидел — рюмка с шерри в одной руке, сигара—в другой, и так изящно перекликался густой тон напитка с густо-кровавым камнем в перстне на безымянном пальце. Именно этот человек представляет банк, которому принадлежит модельное агентство: то ли член совета директоров, то ли еще какая-то важная шишка.
— Мы с вами не встречались прежде, деточка?
Бог миловал. Видела его лишь однажды, года три назад, издалека, с подиума, на одном из показов — он сидел в первом ряду и беседовал с нашей хозяйкой. Поставил рюмку на столик рядом с креслом:
— Так о чем мы толкуем, деточка? Ах да, насколько я осведомлен о ваших отношениях...
Стоп-стоп, наши отношения с человеком из Канна никого не касаются. И если разговор об этом, то мне остается лишь уйти.
— Ой, да не кипятитесь вы, деточка! Успокойтесь, сядьте, сядьте... Но неужели вы полагаете, что я настолько бестактный человек, чтобы вторгаться в ваши личные отношения? Да полно вам, полно... — Взгляд ушел в сторону, скользит по золоченым корешкам выстроившихся на полках фолиантов, а пальцы нервно покручивают перстень. — Речь идет о другом. Речь, деточка, о бизнесе. Большом и солидном. А вы, насколько я понимаю, имеете влияние на Леню... Ну так убедите его, убедите!
Убедить? В чем.
— Да пустяки. В том, что он должен принять наше предложение. Понимаете? Его необходимо принять. Одно слово произнести: "да"! И всем будет хорошо. Просто скажите ему: надо предложение принять. И все. Он поймет, о чем речь, — ведь это именно то, что составляет его головную боль теперь. Зачем эта головная боль, деточка? Смягчите его, убедите в том, что нет смысла упираться, — он не потеряет ни цента, больше того — многое приобретет, если произнесет это короткое "да!".
Долгая пауза, сигарный дым стелется голубоватой струйкой, окутывая его лицо. Похоже, это все. Можно откланиваться.
— Да, кстати, От него вам маленький презент. Преподнесен он будет в несколько экзотической форме... Но тем заманчивей этот скромный подарок. Сегодня вечером. Клуб "Помойка". Знаете такой?
Знаю. Бывала пару раз. Стильное место.
— Вот там и получите. И не удивляйтесь, ради бога, той несколько странной форме, в какой подарок будет преподнесен... Как это наш Леонид любит повторять? Ах да, за все в этой жизни приходится драться. Ну, счастливо вам, деточка.
Ну и как, г-н редактор, мой первый писательский опыт?
Знаете, мне это занятие понравилось. А теперь извините, мне надо принять душ, привести себя в порядок и отправляться за подарком. Двадцать пятого я буду опять в Париже, там и поговорим. До встречи".
В конце файла была ссылка на электронный адрес, по которому ушло письмо, — взгляд на нее давал представление о вознаграждениях, упоминаемых Бэмби: это была одна из ячеек почтового ящика "Пари-матч".
Я сунул в дисковод вторую дискету — еще несколько текстовых файлов. Я грузил их, вглядываясь в наброски, сделанные Бэмби, и находил, что язык ее письма своеобразен, разве что руке ее недоставало уверенности. Это компенсировалось наблюдательностью, умением говорить ярко и точно.
Я видел девочку четырнадцати лет, вбежавшую в дом с глянцевым журналом, на обложке которого запечатлелось ее лицо, казавшееся не по годам взрослым: "Мама, мама, посмотри, меня напечатали!" А мама, школьная учительница начальных классов, гладила дочку по головке: какая ты у меня красавица! Потом первая победа на местном конкурсе красавиц, приглашение попробовать себя в качестве модели: однако, деточка, придется пойти на расходы, значица, так, триста долларов обучение, еще пятьдесят — за внесение в базу данных, ну и, разумеется, портфолио, это еще семьсот, если делать его у мастера вроде Влада Локтева, а можно и по минимуму — за двести, но это будет совсем не то... И вся мамина заначка на черный день ушла на это, все до копейки, но не хватило все равно, половину пришлось занять, а отдавалось трудно, в течение года, когда смогла немного заработать, — в основном в ночных клубах, называлось это — "работать по тусовке". Около одиннадцати вечера стой у входа в клуб, получай три флаейрса на бесплатные напитки в баре и слоняйся там в дыму часов до трех-чётырех ночи. Двадцать долларов за работу в качестве живого манекена во славу клубного имиджа: какие красотки у нас водятся! Кастинги, кастинги, редкие показы — трудная жизнь, совсем не та, что рисовалась в мечтах, но это только до тех пор, пока в одном из клубов не завязывается знакомство с черноволосой К. Она, эта К, предлагает нечто очень заманчивое: а что ты, деточка, думаешь про Париж?
Господи, что может девочка шестнадцати лет про это думать? Разумеется, да! Квартира на улице Поликарпова, своего рода "коммуна" для начинающих моделей, потом первый серьезный кастинг — не в задрипанном доме культуры, а в роскошном "Балчуге". Успех, успех! Деточка, мы оформляем тебе загранпаспорт, но ты же должна понимать, что мир моды суров, и вообще, за все в этой жизни приходится драться. Словом, чтобы никаких недомолвок и неясностей не оставалось, мы сейчас из "Балчуга" прокатимся за город.
Я плеснул себе в стакан текилы, глотнул, закурил, держа палец на кнопке прокрутки текста, — этот сюжет я имел случай наблюдать своими глазами всего несколько часов назад. А потом ослепление яркими красками Парижа — первые дефиле на заветном подиуме, первые радости, первая съемка для модного журнала — "ах, как жаль, что мама не видит...". Французский журнал отослан домой по почте. А потом — зима и первая командировка в Швейцарию — старый добрый Давос — в составе "ударного десанта" из пятнадцати модельных девочек: роскошный пятизвездочный отель, светские рауты, коктейли, приемы, на которых сплошь одни русские, — они приехали на всемирный экономический форум, днем они пыжатся во Дворце конгрессов, а вечерами отдыхают в обществе обворожительных соотечественниц, которые — ну надо же, какое совпадение! — завернули на этот уютный горный курорт проездом из Парижа...
Источник живительных сил иссяк с первым светом нарождавшегося дня. Я бросил бутылку из-под текилы в корзину для бумаг, выключил компьютер и сонно помотал головой:
— Да, если это появится в печати, то может быть большой скандал.
И дело не в том, что фирма занималась торговлей девочками с подиума. И даже не в том, что где-то оседал компромат на клиентов фирмы.
А в том товаре, который фирма получала и которым потом торговала: информация. И если верить словам той замарашки, что встретилась Бэмби на Монмартре, это была именно та информация, которая стоила очень больших денег.
— Мне жаль, Бэмби, но, боюсь, тебя ждет еще одно разочарование.
Олененок знал достаточно, но не видел главного. Того, что во главе бизнеса стоит именно человек из Канна. Тот самый, что в один прекрасный день возник на набережной Круазетт в красном "феррари" и увез ее в новую жизнь...
Я кое-как переполз от стола на кровать, сморенный сном. Последняя мысль, которая растаяла с первым солнечным лучом, проникшим в комнату, была такая: мне надо выспаться, чтобы к четырем часам быть в форме.
Ведь наступила пятница. А по пятницам после четырех некий любитель сигар, имевший привычку покручивать перстень на пальце, заходит в клубную библиотеку выпить рюмку шерри.
Будильник, заведенный на три часа дня, так и не успел вскрикнуть, разгоняя мой сон, — еще за час до срока, блуждая в потемках тягучего и бесформенного сновидения, наводненного бесплотными образами, среди которых плыл и некто, очень на меня похожий, настолько же призрачный и бесплотный, я вдруг начал чувствовать свое тело, вернее, желудок.
Я вдруг ощутил легкое бурление в животе, а в следующую секунду уже несся в туалет — рвотный позыв заставил меня пасть на колени перед унитазом. Выворачивало меня долго и, как говорится, наизнанку. Наконец, чувствуя одну лишь пустоту внутри себя, я собрался с силами и, пошатываясь от слабости, вернулся в комнату, с сомнением поглядывая на забытую рядом с аппаратом телефонную трубку: взять или нет? За минуту до приступа она позвонила, но, наверное, не дождалась и повесила трубку. Защитный рефлекс предупреждал — внимание, опасность! Ведь теплое дыхание неведомого мне зверька обладало странным свойством растворять в себе мои основные природные инстинкты, без которых на воле любая птица, даже та, что крупней, сильней и умней меня, не протянула бы и дня.
Она не ушла, послушно дожидалась моего возвращения.
— Что с тобой? — встревоженно спросила она. — Ты болен? У тебя голос какой-то...
Я отчего-то припомнил того голубя, которого видел не так давно на чердаке — хворого, анемичного, беспомощного, не способного удерживать крылья в широком распахе, — и поймал себя на том, что хочу вот так же, как он, сунуть голову под крыло и затихнуть, дожидаясь смерти.
— Да что с тобой, милый? Я чувствую, ты не в себе.
Хм, не в себе. Верное наблюдение. Твое теплое дыхание истребляет во мне так нужные для жизни инстинкты, но, прежде чем погибнуть, мне надо закончить важное дело: значит, надо отправляться на охоту.
— Извини, мне пора. Скоро четыре. Подходит время рюмки шерри после ланча.
— Нет, постой. Я тебя так не отпущу. Что у тебя на уме?
— Охота, я же сказал... По правде говоря, это браконьерство. Сезон утиной охоты еще не открыт, но мне до этого нет дела. Одним селезнем больше, одним меньше — какая разница, равновесия живой природы это