— Куда? — наивно осведомился Леба.
— В Эльзас.
— А, в Эльзас… Но почему в Эльзас?
— В миссию. Мы должны обеспечить победу Рейнской армии.
Только тут до Филиппа начал доходить смысл услышанного. Лицо его приняло сосредоточенное выражение.
— Позволь, значит, это надолго?
— Очевидно.
— А как же Элиза?
— Подождет. Ведь с ней останется твоя сестра.
Вид у Леба был растерянный. Сен-Жюсту стало жаль его. Но перерешать что-либо было поздно. Он вручил другу мандат.
Леба читал рассеянно, не вникая в прочитанное. Наконец поднял глаза на Сен-Жюста.
— Ты знаешь… — он запнулся. — Элиза… Ну словом, она беременна…
Сен-Жюст послал проклятие Робеспьеру. Ведь Неподкупному-то наверняка было известно об этом от Дюпле! Но он не пощадил их. Революция требует жертв…
— Революция требует жертв, — спокойно сказал он Филиппу.
— Да, понимаю, — заторопился тот. — А когда нам выезжать?
— Я ведь сказал тебе, да ты и сам видел число на мандате: сегодня.
— Сегодня? — переспросил Леба, В голосе его слышалось подавленное отчаяние.
Сен-Жюст, сделав вид, будто ничего не заметил, сказал:
— Мы выедем к вечеру, и поэтому у тебя есть время собраться.
Двое других прислушивались к разговору. Вадье, который считал себя первым лицом в Комитете, рискнул вмешаться.
— Позвольте, граждане коллеги, куда это вы собираетесь?
Не отвечая, Сен-Жюст протянул мандат.
— Но это же черт знает что такое! — заорал Вадье. — С нами совсем перестали считаться! У нас нет людей, все время толкуем об этом, и вот новый сюрприз. Мы не отпустим Леба!
Старый Вадье трясся от ярости. Его горбатый гасконский нос стал похож на клюв хищной птицы.
Сен-Жюст, не говоря ни слова, вышел.
Он вернулся в свой Комитет. В общем зале Робеспьера не оказалось. Тогда он поднялся в кабинет на втором этаже.
— Ты что, сердишься на меня? — спросил он Максимильена.
Тот часто заморгал близорукими глазами.
— А на самом деле сердиться-то должен я, — продолжал Сен-Жюст. — Почему ты не сказал мне, что Элиза беременна?
— А какое это имеет значение? — пожал плечами Робеспьер.
— Большое. Мне жаль ее. Мне жаль Филиппа. Надо было выбрать кого-то другого. Скажем, Девиля, с которым я уже ездил.
— Девиль не принадлежит к нашим комитетам, и мы о нем ничего не знаем. Что до Леба, то я ведь объяснил причину своего выбора, и ты со мной согласился. А об Элизе не беспокойся: здесь у нее столько опекунов и помощниц, что исчезновения мужа она почти не заметит.
— Ну прощай, — сухо сказал Сен-Жюст.
— Стой! — крикнул Робеспьер. Он подошел к другу и крепко обнял его. Так неподвижно простояли они несколько секунд.
— Иди, — тихо сказал Робеспьер, отстраняя Антуана, — спасай республику. Но при этом береги себя. И береги Филиппа, — его будущее дитя не должно остаться сиротой.
Сен-Жюст с удивлением смотрел на друга. Глаза Робеспьера были полны слез.
14
«1-го числа 2-го месяца. Солдатам Рейнской армии.
Мы прибыли и клянемся от имени армии, что враг будет разбит. Если есть среди вас предатели или люди, равнодушные к делу народа, то мы имеем меч, чтобы их покарать. Солдаты! Мы пришли, чтобы отомстить за вас и дать начальников, которые приведут вас к победе. Мы решили отыскивать, вознаграждать и повышать в чинах достойных и преследовать за преступления, кто бы их ни совершил. Мужайся, храбрая Рейнская армия, отныне тебе будет сопутствовать удача, и ты победишь».
Сен-Жюст отложил перо и передал листок секретарю.
— Поскорее в типографию, и чтобы завтра — на двух языках.
Он повернулся к Леба.
— Пусть это будет нашей первой прокламацией и нашей программой. Когда события развернутся, все узнáют, что мы не бросаем слов на ветер.
Филипп кивнул. Впрочем, лицо его не выражало полной уверенности. Лицо было сонным: он страшно устал и был готов согласиться со всем, лишь бы его оставили к покое.
Сен-Жюст понимал товарища. Он и сам чувствовал себя не лучше.
— Иди-ка вздремни, мой друг, — ласково сказал он.
— А ты?
— Еще посижу немного. Надо составить реляцию для Комитета.
Филипп замялся.
— Иди же, сейчас ты мне не нужен. И не забывай, что завтра рано утром мы отправляемся в Страсбург.
Убежденный, Филипп поплелся в соседнюю комнату.
Сен-Жюст помассировал виски и снова сел к столу. Разыскал среди груды бумаг рабочий блокнот, открыл записи последних дней…
…Эти два дня дали ему много. Недаром, загоняя коня, мчась сквозь леса и равнины, двадцать раз рискуя сломать шею и нарваться на вражеский патруль, он облетел все позиции и теперь представлял себе линию фронта Рейнской армии лучше, чем мог бы сделать это с помощью подробной карты. Он понял, что Саверн, расположенный у главного перевала через горную цепь Бьема,[23] — заветная цель для противника: это ключ к Страсбургу и департаменту Верхний Рейн. Именно поэтому против Саверна, у Буксвиллера, Вурмзер расположил свои главные силы; именно поэтому и нам, прежде чем думать о контрнаступлении, нужны значительные силы для прикрытия Савернского ущелья и соседних перевалов.
Значительные силы… Но их-то как раз и не было!
Сен-Жюст воочию убедился в том, о чем раньше догадывался: там, в Париже, знали далеко не всё и подменяли иной раз жизнь схемами и дутыми цифрами. Сам Карно, профессионал, крупнейший специалист, безапелляционно утверждал, что Рейнская армия имеет сто тысяч бойцов, хотя в действительности нет и половины этого… После отступления от Виссамбурских линий многие батальоны потеряли до трети, а то и до двух третей состава. Ну а те, кто остался, — да разве можно назвать их армией? Это голая и голодная орда, покинутая офицерами, обглоданная интендантами, сбитая с толку тайной агентурой врага. На этих солдат нельзя смотреть без скорби и боли: их мундиры утратили цвет и покрой, а обувь — ее зачастую и вовсе нет. И это в преддверии зимы! Разве удивительно, что они поносят своих командиров? И что это за командиры! Недаром командующих Рейнской армией, всех одинаково безвольных и недееспособных, одного за другим смещали и отдавали в Трибунал: Шауенбурга, Дельма, Мунье, Карлана… Они ведь все из «бывших», и даже те из них, кто не предавал явно, оставались равнодушными к судьбам республики…
«…Мы имеем меч, чтобы их покарать…»
Нет, это не пустые слова.
Сен-Жюст пододвинул один из листков, лежавших на столе. Это был его «Приказ № 1», данный здесь, в Саверне. Отныне комиссия из пяти патриотов будет арестовывать, судить и расстреливать военных и гражданских лиц, виновных в преступлениях против родины. До полного изгнания врага. И так будет повсюду.
Сен-Жюст записал в блокноте:
«1. Одеть, обуть и накормить солдат.
2. Установить дисциплину и наказать предателей.
3. Потребовать у Комитета 12 батальонов для создания ударного корпуса в Саверне».
Он хотел было закрыть блокнот, но не закрыл: что-то еще беспокоило его, что-то важное… Наконец вспомнил.
Едва очутившись в Эльзасе, они с Леба были неприятно поражены множеством народных представителей, болтавшихся вокруг. Кроме Лакоста и Малларме здесь находились отправленные в разное время Конвентом Мийо, Гюйардан, Ниу, Рюам, Бори, Субрани, Генц, Кюссе и Эрман, не считая Эро де Сешеля, «наблюдавшего за резервами». Все эти посланцы (большинство их было известно Сен-Жюсту лишь по имени), мешая друг другу, издавали противоречивые приказы и только ухудшали дело.
Сен-Жюст написал:
«4. Добиться немедленного отзыва всех прочих представителей, которые не дают нам возможности проводить единую линию».
Ну, теперь, кажется, все. Можно приступать и к реляции…
Страсбург. Аргенторат древних галлов. Вольный город в эпоху средневековья. Столица Эльзаса. Один из своеобразнейших городов Франции — самый странный из тех, что довелось видеть Сен-Жюсту.
«Партикуляризм, — думал молодой комиссар, впервые проезжая по городу и с изумлением рассматривая сверкающие витрины магазинов, степенных бюргеров, что-то говорящих на своем языке, тут и там мелькавших офицеров, которым надо бы находиться при своих частях, чинных лакеев на запятках карет, занимавших всю ширину улицы, — партикуляризм, обособленность, полное безразличие к республике — вот что прежде всего характеризует столицу Эльзаса и ее обитателей. Они словно живут не в революционной стране, судорожно бьющейся за свою независимость, не в прифронтовой полосе, где днем и ночью слышатся артиллерийские залпы, а так, в некотором царстве, в тридесятом государстве».
В Страсбурге комиссары пробыли почти безвыездно со 2 по 25 брюмера.
Первые десять дней ушли на знакомство с положением в столице Эльзаса. И на самые срочные меры: организацию армии, контроль над командным составом, разрешение главных хозяйственных трудностей, заботу о безопасности города и — в связи со всем этим — проверку работы администрации. За эти дни Сен-Жюст и Леба издали десятки прокламаций, распоряжений, приказов. Они реквизировали обувь и проверяли солдатские пайки, вникали в работу лазаретов и обследовали артиллерийские парки, создавали комиссии для выявления подозрительных и налагали дисциплинарные взыскания на нерадивых офицеров. Помогали комиссарам верные Тюилье и Гато, проводившие реквизицию продовольствия и фуража в соседних департаментах и часто наезжавшие в Страсбург.
Сен-Жюст делил население Страсбурга на три группы.
В первую входило подавляющее большинство: поденщики и мастеровые, малоимущие и неимущие санкюлоты, бедняки, замордованные патрициями, сбитые с толку войной и голодом.
Второй группой были сознательные патриоты якобинского настроя, те, на кого можно было опереться, единомышленники.
К третьей относились патриции, недоброжелатели и идейные враги, те, кого следовало подавить или во всяком случае обезвредить.
Бедноту нужно было накормить, одеть и просветить. Она могла бы стать оплотом и силой, способной обеспечить победу: ведь именно она составляла людскую массу, из которой предстояло набирать солдат местного призыва, те резервы, которые при отсутствии подкреплений из центра — а в них Сен-Жюст верил все меньше — должны были в решающий момент поразить и отбросить врага.