– Нет, это уж будет чересчур, – возразил он, немного смешавшись. – Что же касается вас и ваших товарищей…
И осекся, оборвал себя на полуслове. Но капитан понял, что он хотел сказать. В Венеции вдруг собралось слишком много испанцев. С одной стороны – арест ускока, с другой – дипломатические новости… И вот капитан Алатристе и его люди, которые только что были полезным инструментом, стали головной болью. Бочонками с порохом, готовыми рвануть от первой же искры. Неудивительно, что дипломат был несколько растерян и чувствовал себя не вполне ловко. Должно быть, перед самым приходом он получил из Милана весьма требовательные письма.
– Так что же – продолжаем или сыграть отбой?
Спрошено было с безразличием солдата, которому все равно, какой приказ выполнять. И в качестве первого ответа Сааведра Фахардо сделал вроде бы неопределенный, но на самом деле тщательно выверенный жест. Из разряда тех, что в канцеляриях и кабинетах в большом ходу.
– Пока нет инструкций на этот счет. Ни подтверждения, ни отмены. Хотя, исходя из положения дел, благоразумнее было бы все остановить. Такого мнения придерживается господин посол, и я это мнение разделяю. Что же до герцога Мантуанского…
– Герцог Мантуанский, кардинал Ришелье или сам Тамерлан – мне, как говорится, вдоль подола, – не выбирая выражений, сказал капитан. – А вот не развяжет ли язык ваш падре – это интересней. В данную минуту.
Он отошел от окна и сделал несколько шагов по комнате. Внезапно и очень явственно потянуло ловушкой. Засадой. Провалом. Он не в первый раз чуял этот запашок и научился распознавать его издали, как давнего знакомца. И даже арест падре показался неслучайным.
– Малатеста очень важен, – сказал он, силясь собрать разбредающиеся мысли. – В отличие от вашего попа, он посвящен во все подробности нашей затеи.
Сааведра Фахардо согласился с этим. Но, подумав немного или только сделав вид, что думает, добавил:
– Однако этот ваш итальянец не производит впечатления человека, который легко дастся в руки. Его не то что голыми, а и никакими не возьмешь. – И замолчал, глядя на Алатристе с любопытством.
– Ваша милость, насколько я понял, хорошо с ним знаком.
– «Хорошо» – не то слово. Я бы так не сказал… Или сказал бы не так.
– И что же, как по-вашему, если возьмут – заговорит?
– Может продержаться несколько недель, а может выложить все через минуту. Смотря что он выиграет или что проиграет от этого… Вы уверены, что он еще на воле?
– Сейчас нет признаков того, что за ним следят.
Алатристе наклонил голову. Пришло время подумать о другом. О других. О себе. И о том, как уберечь их от гибели.
– А скажите-ка, сеньор Фахардо, нельзя ли вывезти нас из Венеции поскорее?
Дипломат пожал плечами. Казалось, он и сам немного успокоился при виде того, каким спокойным тоном задает его собеседник вполне разумные и уместные вопросы. Стало очевидно, что он ждал вспышки ярости с самыми непредвиденными последствиями.
– Не знаю, – ответил дипломат после краткого раздумья. – Попытаюсь сделать так, чтобы Паолуччо Маломбра забрал вас пораньше. Но не уверен, что получится… В любом случае и вам, и людям вашим сейчас надлежит затаиться.
Алатристе уже снова стоял у окна, глядя на зеленовато-серую воду маленького канала, на пепельное небо, на снег, круживший меж дымовых труб, так похожих на перевернутые колокола.
«Странно, – сказал он себе, – как странно, что мне, в сущности, все равно, уходить или оставаться. Не здесь меня прикончат, так еще где-нибудь».
Он вдруг поймал себя на том, что думает о нагом теле донны Ливии, и не без усилия заставил себя вновь погрузиться в размышления о близкой и неминуемой опасности. И сам немного испугался своего бесчувствия.
– Который час? – спросил он.
– Час «ангелюса».
– Впереди еще целый день. – Капитан провел двумя пальцами по усам. – Как там поживает дон Бальтасар?
– Пока не видел его. Сейчас отправляюсь в монастырь. Я счел нужным уведомить прежде всего вас – как командира.
Алатристе кивнул. Он мысленно расставлял предстоящие действия друг за другом по степени важности и, как военный человек, настраивался на успех, не забывая о вполне возможных опасностях. Одно из достоинств его странного ремесла заключалось в том, чтобы в подобных переделках действовать по старинным, намертво усвоенным правилам. Это избавляло от ненужных мыслей и облегчало дело. «Пусть солдат живет как может, а не как хочет», – любил повторять он.
– Надо бы и дона Бальтасара вытащить отсюда. Не в том он виде, чтобы самому о себе заботиться.
– Я займусь этим непременно, – пообещал Сааведра Фахардо. – А вы – своими людьми: тут вам и карты в руки.
Алатристе продолжал поглаживать усы и выстраивать мысли по ранжиру. День обещал быть очень долгим.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Оповещу всех, чтобы до ночи никто с места не сходил. Ровно в двенадцать, если не поступит отмены, каждому сидеть в своей лодке. А кто не успел – пусть пеняет на себя.
При последних словах ему почудилось, что обычно постное лицо секретаря осветилось беглой улыбкой. И смотрел он на капитана так, словно в продолжение беседы открыл в нем нечто такое, о чем не подозревал. Так или иначе, он заметно успокоился. И это не может не радовать: сейчас, как никогда, нужна трезвая голова. А особенно тем, кто рискует потерять ее.
– А что с вами будет?
Дипломат улыбнулся вымученно, с профессиональной готовностью покориться судьбе:
– Да я, в сущности говоря, прикрыт моим статусом… Неприкосновенность и все такое… Вероятно, придется пережить кое-какие неприятности, но я выпутаюсь… Издержки ремесла, так сказать. Получив поручение короля, дипломат обязан выполнить его любыми средствами – законными или не вполне. Сменив язык, платье, облик, а если надо – и кожу.
– Кожу берегите. Сдерут – новая не нарастет. Ни у королевского чиновника, ни у солдата.
– Не беспокойтесь… Что же касается будущего, помните: мы говорим с вами напрямую в последний раз. Посольство умывает руки.
Этому ледяному официальному тону противоречило живое любопытство, с каким Сааведра Фахардо продолжал рассматривать капитана. Тот кивнул, как бы принимая условие. Ибо с самого начала даже не сомневался, что если что – все будет именно так.
– На мой взгляд, верно, – сказал он. – В случае необходимости юный Иньиго послужит связным.
– Мне очень жаль, что это так, – ответил ему дипломат. – Ужасная досада.
Прозвучало вполне искренне. По крайней мере, искренней, чем прежде. Если помнить, кем был Сааведра Фахардо и чем занимался, эти слова удивительно его очеловечивали. Впрочем, Алатристе не склонен был углубляться в дебри, а просто пожал плечами с присущей ему невозмутимостью.
– Нам платят за риск. Вопрос теперь в том, как убраться отсюда подобру-поздорову.
Сааведра Фахардо невесело кивнул:
– Помилуй бог, сколько трудов, усилий, риска… И денег… денег… И все впустую.
– Бывает. Раз на раз не приходится.
– Так говорите, будто привыкли проигрывать.
– Сильней и чаще, чем вы можете себе представить.
Вот теперь наконец на лице дипломата появилось нескрываемое, открытое восхищение.
– Меня поражает ваше хладнокровие, сеньор Алатристе. И я по справедливости обязан вам сказать это.
– А чему же тут поражаться?.. Шпага при мне, на все прочее – воля Божья.
В тот день меня во исполнение поручений капитана Алатристе словно ветром носило по всей Венеции. Завернувшись в плащ, то и дело оглядываясь, чтобы определить, не хочет ли кто омрачить мою будущность неотступной слежкой – никакая астрология в подметки не годится предусмотрительности, – я передавал сообщения от капитана нашим сотоварищам, а назад приносил доклады и вести. И за целый день не успел даже дух перевести. И под тихо падавшим снегом без устали мотался по заснеженным улицам и мостам с «Господи, спаси и помилуй» на устах и кинжалом под рукой, ежесекундно опасаясь, как бы те, кто шел мне навстречу или следом, не оказались шпионами Серениссимы. И во всей этой беготне и суетне не выходили у меня из головы строчки дона Мигеля де Сервантеса, которые не раз при мне читал вслух капитан Алатристе, оказавшийся, как видим, весьма даровитым наставником юношества:
Вчера и Нынче, видно, побратимы:
Все наши беды в прошлом коренятся —
Они неспешны, но неотвратимы[101].
Так или иначе, когда я воротился в дом Тальяпьеры, день уже мерк и наступали сумерки. И уже по дороге туда заметил темную фигуру, следовавшую со мной одним путем, и из предосторожности повернулся к ней вполоборота. Кто бы ни был этот неведомый попутчик, он явно не испытывал горячего желания попадаться кому-нибудь на глаза, потому что шел под арками и отдавал явное предпочтение тьме, а не свету. Я раздумывал, что лучше – оторваться от него, припустив бегом, на первом же углу или идти дальше, делая вид, что не замечаю, но в тот же миг узнал Гуальтерио Малатесту. Тут мы оба вошли в арку, ведущую к дому донны Ливии.
– Здорово, мальчуган… Скверная погода для прогулок, а? Не находишь?
Я не ответил, надувшись спесью, как надувается на крупу кот. А Малатеста бесстрастно оглянулся в последний раз и зашел следом за мной под арку. И, войдя, мы молча двинулись по коридору, стряхивая хлопья снега с плащей и шляп. Дом, казалось, был пуст – наши шаги гулко отдавались по деревянному полу. Капитан Алатристе был у себя: сидел в той же позе, что и час назад, – облокотившись о стол и вперив взгляд в разостланный план города. От купца-оружейника Педро Тобара и следа не осталось – мой хозяин был в кожаном колете, пока, правда, расстегнутом, и с кинжалом у пояса. Под рукой, на спинке стула, висела портупея с золингеновской шпагой. На столе, кроме плана, имелись: кувшин вина, пустой стакан, канделябр-трехсвечник и германский пистолет. Я заметил, что курок поставлен на боевой взвод и оружие готово к действию.