– Сказать по совести, – признался Алатристе, – были у меня подозрения и на твой счет.
Сперва послышался гортанный клекот, а потом скрипучий смех:
– Не без оснований, полагаю. Получи я выгодное предложение, мне не составило бы труда переметнуться на ту сторону… И бедняга Лорензаччо сделал ошибку, не поговорив со мной доверительно по этому поводу. Наверное, счел меня порядочней, чем я есть на самом деле.
– Надеюсь, этой сволочи уже нет на свете.
– О-о, вот уж в чем у меня нет ни малейших сомнений… Ты же у меня на глазах рассек ему горло… Прореха была длиной чуть не в пядь. Кровь хлестанула такой струей, что попала мне в лицо.
И с этими словами Малатеста решился шагнуть из арки, где они с капитаном стояли притаясь, и пойти на разведку. Капитан шел следом, внимательно вглядываясь в берег канала. Лишь кое-где светились окна, и вокруг царило полное безлюдье. И спокойствие.
– Ты хорошо выступил, – продолжал итальянец. – Даже я не сумел бы так споро управиться с кинжалом… И выпалил тоже очень вовремя. Те, кто был внутри, малость оторопели и дали нам возможность убраться. В том лишь могу тебя упрекнуть, что ты выстрелил мне над самым ухом и совершенно неожиданно. Черт возьми! Правое ухо у меня теперь как барабан продырявленный.
Они шли теперь очень близко, соприкасаясь плечами, старались держаться там, где потемней, и ловили каждый шорох за спиной. Ежась от ледяного ветра, задувавшего над каналом, Алатристе снова пожалел, что, убегая, сбросил плащ. Он так прозяб в еще не просохшей от пота рубахе под кожаным колетом, что временами его начинал бить озноб. Но тут уж ничего не попишешь, с неизбывным своим фатализмом заключил он. И во всяком случае, лучше дрожать от холода, чем валяться в снегу с потрохами наружу и не чувствовать вообще ничего.
– Я слышал, что там случилось во Дворце дожей с Мартиньо де Аркадой и его людьми, – сказал он.
– Я тоже слышал… Что ж, не повезло.
Алатристе почувствовал, как что-то кольнуло его в душе. Приложил усилия, чтобы отогнать мысли, теснившиеся в голове. Не видеть лиц друзей, чья судьба неведома. И это ему удалось. Не время сейчас было для этого, нельзя допустить, чтобы что-то застилало взор и заставляло сердце биться учащенно. Не те обстоятельства, да и спутник не тот – он хоть и был сейчас заодно с Гуальтерио Малатестой, так и не научился доверять ему.
– Остальные тоже, наверно, перебиты, – проговорил он задумчиво. – И те, что пошли брать Арсенал, и те, что должны были сжечь еврейский квартал.
Итальянец с полнейшим равнодушием дал понять, что разделяет это мнение. Здесь, в Венеции, сказал он, ни черта не вышло. И если кто-нибудь еще, кроме них двоих, остался жив, он сейчас мертвым позавидует.
– Я бы не хотел познакомиться со здешними застенками. По горло сыт тем, что выпало на мою долю в Мадриде… мне вот так хватило!
Он остановился посреди причала – темный силуэт четко вырисовывался на белом фоне, – покуда Алатристе оглядывал окрестности. Поблизости не было ни гондолы, ни гондольера, и канал в этом месте расширялся – посуху не обойдешь. Пройти можно было только по мосту Риальто, а он был, во-первых, далеко, а во-вторых, наверняка взят под плотное наблюдение. Разглядывая тонувшие в полумраке дома, капитан неожиданно подумал о донне Ливии Тальяпьере. Любопытно, что с ней сейчас. Хотелось бы также знать, в какой разряд попала куртизанка – к преданным или к предателям.
– Завтра весь город зажужжит, как потревоженный пчелиный рой, – сказал Малатеста, вернувшись с причала. – Представь, как венецианцы будут потирать руки, когда власти потребуют объяснений у испанского посла, а скольких-то твоих соотечественников повесят между колоннами Сан-Марко или отправят в руки палачей. – Он повел вокруг подозрительным взглядом. – Так что постараемся не попасть в их число.
– Все может выйти и по-другому, – ответил Алатристе.
– Это как же?
– Втихомолку.
– С чего ты это взял?
– Да ни с чего. Так просто… Однако же все происходит очень уж незаметно. Не находишь? Вся Венеция сейчас должна быть перевернута вверх тормашками, а тут – сам видишь… Полное спокойствие. Разве что дож подвергался нешуточной опасности. И все на этом. За нами с тобой должны бы сейчас гоняться сотни людей – и что? И ничего. Как будто сочли, что мы не представляем опасности.
Наступило молчание. Малатеста, судя по всему, осмыслял услышанное.
– Или не хотят шум поднимать?
– Похоже на то.
– Гм… Занятно.
Теперь они шли от Сан-Мойзес по мрачным и пустынным улочкам, стараясь неуклонно забирать влево, чтобы не удаляться от Большого канала.
– Тут недавно мне рассказали кое-что… а смысл этого я уразумел только сейчас, – сказал Алатристе, когда они переходили через мост. – Герцог Винченцо при смерти. Наследника нет. Не исключено, что испанские войска из Милана двинутся на Мантую и Монферрато и займут их.
– А это может грозить войной с Савойей и с Францией… И очень сильно разозлит папу римского. Так?
– Может, и так.
Малатеста очень тихо высвистал свое «тирури-та-та» и следующие несколько шагов сделал в молчании. Было видно, что капитан дал ему обильную пищу для размышлений.
– А это нежданным образом оттесняет венецианские дела на дальний план, – наконец высказался он. – Более того, они создают помеху…
– Да, мне тоже так кажется. Если встревать, значит придется перебрасывать сюда войска, нужные в другом месте. Откусывать надо не больше, чем можешь проглотить, а не то подавишься… Выйдет скандал на всю Италию и на всю Европу.
Итальянец вдруг застыл на месте, словно не веря собственным ушам:
– Хочешь сказать, нас свои же предали? Испанцы? Граф-герцог? Посол? Что сюда не направляются галеры с солдатами его католического величества?
– Ничего я не хочу сказать… По части предательств это ты у нас великий дока.
Снова наступила тишина, нарушаемая журчанием: Малатеста мочился на снег.
– Ты прав! Клянусь Мадонной, ты прав.
Они вновь пустились в путь по переулку – такому узкому, что идти можно было только гуськом. Алатристе посторонился, пропуская итальянца вперед. Даже в таких обстоятельствах он не желал подставлять тому спину.
– Удивил ты меня, сеньор капитан, – сказал тот, не оборачиваясь и продолжая идти. – Вот не знал, что ты так хорошо разбираешься в канцелярских хитросплетениях.
– Теперь будешь знать. Поневоле поднатореешь, когда до петли доходит.
Итальянец мрачно рассмеялся:
– Да, ты прав. Удар мог быть направлен именно оттуда. Цена смехотворная… Неужто нельзя пожертвовать такой малостью, как двадцать безымянных солдат, чтобы утихомирить венецианцев и свести первоначальный замысел к нулю? Представят дело как заговор кучки авантюристов – и точка.
Миновав два моста, они вновь вышли теперь на берег Большого канала. На этот раз обследовать местность отправился капитан. Если он правильно запомнил план Венеции, то сейчас они должны находиться где-то неподалеку от причала Санта-Мария Дзобениго. Эта церковь осталась позади, на краю маленькой площади, прямоугольной и белой, как простыня.
– И дон Бальтасар Толедо не мог выбрать лучшего времени для своей болезни, если, конечно, поверить, что болезнь эта – истинная, а не дипломатическая, – говорил Алатристе, оглядываясь по сторонам. – Таким образом, вне игры оказалась единственная в заговоре фигура высокого ранга и немалого веса. А в командиры вышли мы с тобой. Готовые висельники.
Раздался сдержанный скрипучий смех Малатесты:
– Отребье! Шелупонь!
– Именно.
– Никому неведомый солдат и наемный убийца.
Алатристе на последнем слове воздел указательный палец:
– …Который однажды уже покушался на некую августейшую особу.
– Ага… Лихо придумано. Козлы мы с тобой, капитан… Козлы отпущения.
С этими словами Малатеста приблизился к капитану и стал рядом, тоже озираясь кругом. Черты его едва угадывались в бледном свечении снега. Но в глазах, горевших из-под шляпы, казалось, собственным огнем, читалось едва ли не удовольствие от того, в какое положение они с Алатристе попали. «Ты да я, – говорили они. – Надо же было столько лет резаться друг с другом, чтобы наконец вляпаться в одно и то же дерьмо».
– Ладно… Тут уж ничего не попишешь. Как говорится, не тот предаст, так этот.
Произнеся с залихватским безразличием эту тираду, итальянец сделал два шага к причалу.
– Главное – что мы пока живы и на свободе, – прибавил он. – И если глаза меня не обманывают в этой темнотище, вон там я вижу баркас, который просто молит, чтобы кто-нибудь поднялся к нему на борт.
Диего Алатристе с надеждой взглянул в ту сторону, куда указывал Малатеста:
– Может быть, это наша гондола?
– Непохоже. Это – сáндало, и к тому же вокруг ничего другого не видать… Ты весло от уключины отличаешь? Нет? Я тоже. Самое время научиться.
– А если там, под одеялами, спит лодочник?
– Тогда я ему от души соболезную… Но не тот сегодня день, чтобы оставлять свидетелей.
– Неужели загубишь христианскую душу? – глумливо осведомился Алатристе. – И свою заодно? Да еще в Рождество?! А ведь когда-то в Палермо на мессе прислуживал…
– Отвали, капитан.
Ни в самой лодке, ни около не обнаружилось никого. Все дальнейшее происходило в полной тишине. Или почти полной. И немало лет спустя Алатристе будет явственно помнить стук весла, которым итальянец оттолкнул от причала заснеженную лодку. В памяти навсегда сохранятся и стужа, и пляшущие в черной воде отражения далеких разрозненных огней, и то, как они, раскачивая лодку, неуклюже ворочая веслом, выгребали на середину канала, а потом с превеликими трудами зигзагами добрались все же до противоположного берега. И ту минуту напряжения, когда крупная, освещенная желтым светом фонаря каорлина под яростные крики гребцов, крывших их на венецианском диалекте на чем свет стоит, едва не врезалась им в борт. Но вот наконец толчок – и сáндало ткнулось носом в камень на другом берегу, потом ступени, поросшие зеленым мхом, на котором Алатристе, ступив на сушу, едва не поскользнулся. Заснеженный безлюдный берег канала через два моста привел их в ту точку, откуда по прямой они добрались до малой верфи и со шпагами наголо бесшумными тенями скользнули под черный деревянный навес и там, в окружении строящихся гондол обнаружили Паолуччо Маломбру, благостно сидевшего перед жаровней, с кривым кинжалом за поясом, с бурдючком вина под рукой – и с улыбкой от одного густого бакенбарда до другого. Он курил глиняную трубку, и ароматный дымок смешивался с запахами краски, клея и смолы.