— У тебя странное понятие о своем и чужом — вот в чем беда.
— Да уж какое есть, — с обидой ответил Савва.
— Разве гидростанция теперь уже не твоя?
— Моя, но и не моя. — Савва обратился к Виктору, который сидел с поникшей головой, курил и молча слушал. — Витя, ты человек образованный, рассуди — кто из нас прав?
— Я у вас временный гость, — ответил Виктор, не подымая головы. — Моя обязанность — установить машины… Но мне непонятно, о чем вы спорите?
— Обижает меня Сергей! — волновался Савва. — Понимаешь, все мои планы рушатся… Ну, скажи, разве друзья так поступают?
— Смотря по тому, как понимать дружбу, — с улыбкой сказал Сергей.
— Зря, Савва, волнуешься. — Виктор поднял голову и оправил ладонями спадавший на лоб мягкий чуб. — Мне кажется, как бы Сергей ни поступал, он прав… по-своему, конечно.
— Почему ж прав? — спрашивал Савва. — А мы? А вся станица?
— Прав уже по одному тому, — продолжал Виктор, — что его, так сказать, теперешнее место в обществе заставляет это делать…
— Ты опять свое? — Сергей решительно встал. — Так могут рассуждать действительно только временные гости… Но мы-то с Саввой здесь жители постоянные.
— Ну, полно, Сережа, — добродушно заговорил Виктор, тоже встал и застегнул пиджак. — Чего ты злишься? Ну, пусть я не прав, — не настаиваю… И не будем об этом… Лучше расскажите мне, что нового в станице?
— Савва, побеседуй с гостем об усть-невинских новостях, — сказал Сергей. — А я буду благодарить хозяев, мне пора! — Последнюю фразу он нарочно произнес громко, так, чтобы услышала Ирина. — И прежде всего я благодарю Анюту — это же золото, а не хозяйка!
В комнате наступила тишина. Сергей надевал шинель и поглядывал на Ирину. Ирина тоже стала одеваться.
— Ну, что же это такое! — Савва развел руками.
— Куда ты торопишься?
— Не могу, Савва… Спешные дела… Завтра я буду у тебя…
Сергей попрощался со всеми, подмигнул сестренке, подошел к люльке, посмотрел на сонное личико Иринки и вышел. Впереди его прошла Ирина.
Савва проводил Сергея за ворота.
— Обиделся? — спросил он, блестя глазами.
— Нет, не обиделся, а только слушать тошно… Да, вот что не забудь: Грачеву потребуются люди. Пошли к нему Прохора и еще человека три.
Сергей обнял Ирину, а она, словно давно этого поджидала, прижалась к нему, и они пошли улицей, не торопясь, точно и не зная, в какую сторону лежит их путь, — куда бы ни идти, лишь бы не стоять на месте… А Савва, оставшись у ворот, еще долго смотрел им вслед и думал:
«Сережа, Сережа, так вот какое у тебя спешное дело… А я и знал, что захотелось тебе побыть с Ириной. Вот и ушел. И правильно сделал. На твоем месте и я не стал бы сидеть в хате, потому что ноченька-то какая!..»
А ночь и в самом деле была хороша. Кто-кто, а Сергей Тутаринов знает, как чудесна южная осенняя ночь в эти часы. Давным-давно спит Усть-Невинская, и над ее припудренными инеем крышами разлита такая тишина, что даже слышно, как шуршат крыльями грачи, зорюя семьями на тополях; шатер неба высок и матово-черен, и над головой рассыпано столько малых и больших звезд, что рябит в глазах, если подолгу смотришь вверх; от Кубани веет изморозью, а широкая, со шпалерами акаций улица совсем пуста, и идешь по ней не один, а с любимой девушкой!
Так отрадно было вдвоем, разговаривая вполголоса, проходить под звездным небом, видеть то площадь, то шапки грачиных гнезд на тополях, то улочку, идущую к выгону… В станице начиналась перекличка зоревых петухов, повеяло свежестью разгулявшегося ветерка, а дорога еще далека и птичник еще не виден за Верблюд-горой…
— Сережа, — говорила Ирина, — зачем ты при всех назвал меня своей женой?
— Не утерпел, Иринушка!
— Ты в шутку сказал? Да? В шутку?
— Да как же можно! Совсем наоборот… Разве этим шутят?
— А все ж таки не надо было… Как можно наперед говорить такое?
— Так это же будет! — волновался Сергей. — Зачем же скрывать?.. И знаю — любишь!
— Люблю, — чуть слышно приговорила Ирина, — а только боюсь.
— Чего же ты боишься?
Ирина посмотрела Сергею в глаза.
— Если б ты был как все, чтобы были у тебя вот только эти приметные брови и вот только эти глаза, и весь ты — просто Сережа, и больше никто…
— Да я и есть такой… Ты только присмотрись хорошенько.
Ирина отрицательно покачала головой.
— Нет… Слышал, что сказал даже твой друг?.. Возле тебя девушки становятся красивее… А я хочу и с тобой и без тебя быть самой по себе, какая я всегда… Понимаешь, Сережа?
— И будь такой! Это же очень хорошо… А Виктора ты не слушай. Он и обо мне черт знает что говорит… Не успел приехать — и уже такие суждения.
Ирина наклонила голову и молчала.
— И еще, — сказала она, перебирая пальцами концы шали и уже боясь взглянуть на Сергея, — и еще — я поеду учиться…
— Одобряю, — сказал Сергей. — Вместе поедем. Вот построим гидростанцию, жизнь наладится — и мы улетим с тобой, как вольные птицы!
— Долго ждать, — все так же тихо и грустно проговорила Ирина. — Когда это будет?..
— Скоро, скоро, Иринушка. — Сергей крепче обнял Ирину. — Ну, что ты сегодня такая невеселая?.. Подыми голову! Посмотри, как белеет иней на степи! И птичник уже видно…
Они подходили к птицеводческой ферме. С Верблюд-горы дул ветер, и на равнину клочьями сползал туман, — очевидно, рассвет был близок.
Глава V
Еще в первых числах октября на одном из заседаний исполкома Сергей внес предложение — наделить приусадебными участками тех фронтовиков, кто из армии приехал на Кубань, женился или был женат, но у кого своего подворья не имелось и жить было негде. Предложение было принято, затем утверждено в крае, и к поздней осени во всех станицах и хуторах Рощенского района сотни новых семей ставили в конце улиц плетни и строили себе хаты.
В Усть-Невинской в числе других фронтовиков делянку земли под усадьбу получил и Семен Гончаренко… Трудно словами передать его душевное волнение. Ему сделалось и радостно, и как-то боязно от сознания, что совсем нежданно жизнь его после войны сложилась так удачно. Ехал к другу в гости на какой-нибудь месяц, а остался насовсем. Еще вчера у него ничего, кроме оружия, не было, а сегодня он — уже всеми признанный житель Усть-Невинской. У него есть жена, и какая ж славная жена! Своей Анфисой Семен не нарадуется! А теперь вот есть у него и свой огород, а скоро будет и свой дом. Семена приняли членом колхоза имени Ворошилова. «А где тут у вас проживает Семен Гончаренко? — будут спрашивать люди. — Эге, да разве ж вы не знаете? Идите по этой улице аж на край станицы — там и стоит его домишко…»
И хотя давно была сыграна свадьба, где Артамашов изрядно выпил и кричал на всю улицу: «Семен — ты золотая душа! Вот это и есть настоящий фронтовик, не то что некоторые другие… геройством своим козыряют! Семен, дай я тебя поцелую! Мы принимаем тебя в свою казачью семью с раскрытой душой!»; хотя давно его все называют «станишником», а однолемешный плуг, запряженный парой волов, еще на той неделе описал узкой стежкой квадратное поле, и Савва Остроухов сам поставил на углах колышки, а Семену все еще не верилось и все еще казалось, что это была не явь, а сон. Савва вручил ему документ с печатью, и Семен много раз вместе с Анфисой перечитывал слова: «Принимается на постоянное жительство в станице Усть-Невинской и наделяется усадьбой согласно постановлению Рощенского исполкома бывший фронтовик-орденоносец Гончаренко Семен Афанасьевич», а про себя думал:
«Спасибо тебе, Сережа, славный ты у меня друг… Только где ж ты пропадаешь, почему не заедешь ко мне, чтоб мы вместе с тобой порадовались?..»
Часто Семену видится груша во дворе Тутариновых, та самая развесистая груша, возле которой он стоял в лунную ночь, понуря голову и тоскуя по Анфисе. «Кубань, Кубань, — вспоминал он свои слова, — знать, не для всех ты ласкова и приветлива…» Теперь он даже улыбнулся, думая об этом. Как во сне, видел он тогда свою хату, садок и Анфису, идущую по саду с ребенком, — то была мечта, и казалась она несбыточной. Теперь эта мечта сбылась, и хотя на огороде нет еще ни домика под черепичной крышей, ни молодого садочка, но Семен верил, что все это будет. Верила и Анфиса, помогая мужу рубить и носить хворост и огораживать им двор. Лес стоял по ту сторону реки. Семен и Анфиса с рассветом переезжали Кубань на лодке и до восхода солнца успевали перевезти на свой берег не одну вязанку хвороста.
Семен так быстро и умело плел изгородь, что Анфиса не успевала подносить ему лозу и дивилась, где он мог этому научиться. Не прошло и недели, как свежий плетешок ловко пристроился к крайнему от выгона двору стариков Семененковых. Выросли и ворота и калитка — они стояли лицом на восток. Соседи Семена — бабка Параська и дед Евсей — немало обрадовались, увидев рядом со своим домом новую изгородь.
— Евсей, оцэ мы зараз не крайние, — сказала бабка Параська.
— Само собой, — ответил Евсей.
Старики пошли осматривать изгородь. Евсей попробовал рукой плетень, одобрительно кивнул Семену и сказал:
— Плетешок — само собой… Ну, давай, сосед, покурим.
Дед Евсей вынул из кармана широкой штанины кисет, пропитанный табачной пылью, и повесил его на мизинец. Они закурили. В это время на улице показалась подвода, запряженная быками. Помахивая кнутом, быков вел Никита Мальцев, а на бричке сидели его жена Варя, остроносая, с быстрыми глазами, чем-то похожая на лису, и сестра Вари — Соня, повязанная теплой шалью. На Никите короткий, подбитый овчиной жакет был подпоясан веревкой, низенькая кубанка сдвинута на затылок.
— Здорово булы, казаки! — сказал Никита, подъезжая к плетню. — Быстро ты, Семен, обгородился. А чего ж людей не скликаешь?
— Да зачем же их созывать?
— Как так зачем? А дом строить?
— Никита, так то ж будет по весне, — пояснила бабка Параська.
— Ах, бабуся, бабуся, долго вы живете на свете, а знаете мало. — Никита повесил налыгач быку на рога. — Меня батько завсегда учил: то, что можно сделать сегодня, никогда нельзя оставлять на завтра… Вот так надо действовать и Семену. И чего же ждать? Например, камень для фундамента можно заготовить и осенью, а весной мы наделаем саману, и к жнивью можно будет новоселье справлять.