Кусок Польши перепадал и Грифичу. Не сказать, чтобы очень уж большой… Но по сравнению с имеющимися владениями – весьма солидный. А главное – там жило много тех, кого с большей или меньшей натяжкой можно было назвать вендами. То есть кашубы и представители других племен поморян. Много было и всевозможных полукровок: немцев с заметной долей славянской крови – и славян с немецкой. В большинстве своем такие полукровки предпочитали считать себя вендами, потому как что «чистые» немцы, что (особенно) поляки частенько смотрели на них искоса, свысока.
Здесь же, в Поморье, они чувствовали себя… Ну не единым народом, но некая общность все же ощущалась. Так что выступлений польских националистов особо не предвиделось.
Вообще, политика Петра в Польше предусматривала какие-то мелкие преференции не самим полякам, а родственным нациям – вроде тех же поморян. Изначально такой подход был, скорее, вынужденным – «чистые» поляки оказались очень ненадежными партнерами, ну а потом оккупационные[34] русские власти оценили перспективы…
Вот сейчас эти самые «перспективы» и работали – поморян «гладили по шерстке», так что в сочетании с весьма неуклюжей национальной политикой[35] польских властей выгоднее было бить себя в грудь и заявлять о кашубской или вендской самоидентификации. Дело было не только в выгоде, просто приятней ощущать себя потомком гордых вендов, а не представителем малого народа или еще веселей – смеском непонятной национальности…
Заигрывания с национальностями так и остались бы в теории, но… Польша – нищая страна, по которой не первое десятилетие шлялись чужеземные войска, грабя народ. Причем самое страшное, что подчас эти самые оккупанты становились благом для крестьян! По крайней мере, в войсках была хоть какая-то дисциплина, и ставшие на постой офицеры не запарывали крестьян до смерти просто потому, что им так захотелось, не играли в «ку-ку» с огнестрельным оружием, не…
Словом, среди крестьян и ремесленников патриотов «Великой Польши» можно было долго искать. Да и среди нищей шляхты хватало тех, кто с удовольствием поступил бы на военную службу практически к кому угодно – лишь бы там кормили каждый день да платили жалованье. Даже соседняя Пруссия, задыхающаяся в тисках кредиторов, выглядела предпочтительней родной Польши с вседозволенностью магнатов. А уж когда среди поморян пошли разговоры о Померании…
Землей Обетованной ее не считали – та же Россия выглядела куда более привлекательно. Но туда нужно ехать, а тут эмигрировать можно, не выходя из дома, не бросая какое-никакое, но хозяйство, родных, друзей.
Агентура Юргена весьма умело манипулировала слухами, обещая невиданное процветание. Ничего конкретного не говорилось, так что люди придумывали сами. Общим фоном для разговоров была сильная армия с добровольческим (!) контингентом и льготами после службы, отсутствие коррупции и равенство перед законом, образование и работа – много работы.
Именно последнее убеждало поморян в грядущем благоденствии: будет работа, будут заработки, стабильность. Ну а планы Грифича особым секретом не являлись – строить мосты, плотины и дамбы, общественные сооружения, военные крепости, верфи, заводы. Никакой конкретики, но… Когда ты знаешь, что в Померанию едут эмигранты и всем находится работа, уверенности как-то прибавляется.
Для крестьян же отдушиной было отсутствие рабства на землях Померании. При совершенно скотском отношении шляхты надежда на свободу дала такой мощный эффект, что… Имения заполыхали.
– Збышек! Збышек! Нет! – Привязанная к забору уже немолодая, но все еще красивая женщина тянулась к мужу, которому крестьяне наматывали кишки на шею.
– Громко пани Цецилия кричит, – монотонно сказала стоящая рядом крестьянка непонятного возраста – ей могло быть как двадцать пять, так и пятьдесят, тяжелый крестьянский труд вообще рано старит, а на скудном пайке и вовсе. – Громко! – повторила крестьянка уже с явным удовольствием.
– Вот и мой Гжегош кричал, когда его пан Збышек катовал.
– И мой Янек, – подошла к пани еще одна крестьянка.
– И моя Агнешка…
– Скот! – плюнула в них привязанная полячка. – Вы – скот двуногий! Ваше дело – работать да ноги нам целовать за милость великую, что мы вам дышать разрешаем. Живо освободите меня, хлопы!
– Скот… – протянула одна из крестьянок, нехорошо усмехнувшись обескровленным от постоянного недоедания лицом, – пусть так. Но и собака кусает, если ее только бить. Корова бодает…
Говоря это, она спокойно раздевала шляхтянку под пристальными взглядами собравшихся женщин.
– А и смотрите, тело-то какое? Сорок два года на свете прожила, семерых детей выносила… А получше небось, чем я в двадцать восемь!
– Детей… – отозвалась другая, – не детей она рожала, а чертенят. Люди такого не делают. Вот я и думаю… чтоб не рожала больше…
Крестьянка присела на корточки перед обнаженной пани, подергала неторопливо веревки, которыми были привязаны ноги… И сделала резкое движение рукой.
– Ааа! – Пани захлебнулась криком от дикой боли, которую причиняла ее мозолистая рука во влагалище. Крестьянки же смотрели на экзекуцию с нескрываемым наслаждением…
– Вот так ее сыночек моей Агнешке…
– Так, только так надо… чтобы все их семя панское…
– Аа! – И рука крестьянки вышла из влагалища пани Цецилии, зажав в ладони что-то красное.
Нищее дворянство, не подвизавшееся на службе у какого-то магната или дворянина побогаче, особо не трогали. Ну а остальных… Убивали жестоко – вплоть до женщин и грудных детей.
Самое странное, что восстания вспыхнули практически одновременно и очень сильно. Никакой «раскачки» – крестьяне просто собирались и шли убивать.
Откровенно говоря, герцог не слишком понимал их логику – осталось потерпеть всего несколько недель или месяцев, и они станут свободными. Пришлось покопаться в документах. Выяснилось, что в первую очередь это была месть: за насилуемых жен и дочерей, за продажу отобранных детей куда-нибудь на сторону, за постоянный голод и страх. Но главное, крестьяне были уверены, что если оставить кого-то из хозяев в живых, то те потом как-то выкрутятся и снова смогут стать их хозяевами. Это было нечто иррациональное и малопонятное, но крестьянское мышление восемнадцатого века было штукой своеобразной.
Подавлять восстания было проблематично: русские войска были достаточно малочисленны и просто не могли распыляться. К тому же крестьяне не собирались в войска, а работали, скорее, партизанскими методами.
Соседи-шляхтичи могли бы прийти на помощь, но… русская администрация весьма подозрительно относилась к таким отрядам. Хватало прецедентов, и уверенность в том, что после подавления крестьян последует удар в спину русским войскам, была практически стопроцентной.
Ну а самое главное – у крестьян нашлись умные вожаки. Были написаны письма безземельной шляхте, где говорилось, что, если те не будут вмешиваться, им ничего не грозит, ну а если вмешаются – их будут убивать вместе с женами и детьми. Письма были написаны и русским солдатам…
«…мы не хотим воевать с вами, братья-солдаты. Знаем, что одно капральство с легкостью разгонит любой наш отряд. Но неужто вы не видели, как мы живем, как лютуют паны? Это месть, а месть священна – так говорится и в Библии. Мы не просим вас идти против воли командиров, и если те прикажут стрелять в нас – стреляйте. Но пожалуйста, мимо… Многое можно сделать такого, чтобы не идти под трибунал и в то же время не идти против совести…»
Так что хотя раздел страны только предстоял, войска Померанского отплыли (Пруссия отказалась пропускать их) с гуманитарной миссией. Именно так назвали ее католические иерархи, которых сильно обеспокоило происходящее в Поморье. Беспокоило потому, что большинство ксендзов в регионе были выходцами из шляхты и откровенно поддерживали свое сословие – жесточайшее угнетение крестьян они видели с детства и считали НОРМОЙ. Так что призывы к миру и анафема бунтовщикам только ухудшили положение, и теперь начали гореть уже церкви…
Иерархи быстро договорились с Марией-Терезией и Павлом, после чего буквально выпихнули Игоря в Поморье. «Выпихнулся» он только после внесения аванса и обещания возместить затраты – операция по разделу была еще не готова, и склады пока пустовали.
Высадка прошла в Гданьске, хотя по Договору город и окрестности должны были остаться за Польшей. Просто там тоже начинались волнения, так что согласно присланным инструкциям от австрийской императрицы он должен был пройти от Гданьска до Колобжега – дальше уже начиналась территория Пруссии. Идти предстояло не только по побережью, но и забраться достаточно глубоко в бывшие польские земли – получалась что-то вроде неправильной трапеции с основанием на берегу Балтики. Именно здесь проживала большая часть поморян.
Встречали его… кисло. И это при том, что сами (!) попросили унять разбушевавшуюся чернь. Понятно, неприятно, когда родная страна распадается на части, но тут уж сами виноваты. Тем более что вина Померанского в разделе Речи Посполитой была сомнительной, да и на земли он мог претендовать как исконный князь, что поляки ценили.
– Приветствуем ясновельможного пана на земле Польши, – угрюмо сказал пузатый шляхтич в колоритном национальном костюме, представляющий магистрат. Несколько десятков таких же чиновников встречали сейчас сходящие с кораблей войска, работая вместе со штабными.
Задерживаться в Гданьске-Данциге не стали – все-таки почти пятнадцать тысяч войск не в таком уж большом городе – это слишком много. Цифра большая? Так под вопли католических иерархов о необходимости защиты церкви Игорь выторговал припасы и содержание не только войск, но и охотников из милиционеров и юнкеров. Не то чтобы они были нужны… Но такое количество успокоит самых буйных и, главное, даст возможность провести своеобразные маневры в условиях, приближенных к боевым, и «обкатать» наконец армию и милицию в совместных действиях.