енты взять, что он служил. Я ему отдал все деньги, что у меня были, продукты, еще и у ребят попросил. Обнялись! Вот таких случаев как раз очень много было.
Теперь вот что еще: я под Будапештом видел офицерский штрафбат, причем я даже не знал, что они существуют. Раньше я не знал, что офицеры были в батальонах, а рядовые и сержанты в ротах. А никто не знал. Ходили слухи, что у нас в казачьем корпусе есть даже свой штрафной эскадрон где-то. Не знаю, правда или нет, но говорили. Дело было так. Наша часть куда-то перебрасывалась, на каком-то рывке мы остановились на дневку. Тут движутся беспрерывно наши колонны. И вдруг мы видим, колонна идет странная – без погон, в шинелях. Ну, идут и идут. Двое зашли к нам, спросили воды – мы им дали воды и закурить. Один из них распахивает шинель, а у него вся грудь в орденах, офицерский китель. Мы, конечно, спросили: «Что такое это? Откуда вы?» А он: «Офицерский штрафбатальон».
После казаха (уже и не помню, ранили его где-то, что ли) прислали мне вторым номером парня по фамилии Рудь, про которого я рассказывал, он тоже был в штрафбате. Я не слышал никогда, чтоб в штрафники кто-то попал по случайности или невинности. Это раз! Во-вторых, собственно, какая разница, ведь, по логике вещей, чтоб быть на той войне и жить там, как-то существовать, ты ж не будешь трястись каждый день за свою душу, что тебя убьют. Так жить невозможно! А возможно жить так – нужно рассуждать: «А почему ты лучше тех, кого уже убили?» То есть большинство из нас не думало вообще, что останутся живы. Вот я трижды раненный, причем я был в элитных войсках – мы не шли на танки, долговременные укрепления, это пехота прорывала, она ложилась там. А теперь вопрос: а какая разница со штрафбатом? Скорее убьют, а тут, может, попозже! Случалось, с нами рядом был штрафбатальон. Но чтобы были такие издевательства со стороны НКВД? Там вообще НКВД не было! Это территориальный орган внутренних дел. СМЕРШ – контрразведка внутри войск, а НКВД – это территориальные органы. Они не вмешивались в армейские дела. Поэтому, когда показывают вот эти фуражки и что в штрафбате там было НКВД – это чушь!
Еще случай. Это было в Венгрии, у нашего командира эскадрона ранило легко лошадь, и у него самого было недомогание. Нас куда-то перебрасывали, и наша часть ушла, а мы двигались, человек десять, а он ехал на тачанке. У него что-то с ногой было. Лошадь его хромала, я ее вел, она переела. Когда лошадь переест, она может даже садиться на задние ноги. Двигались мы ночью, но мы знали точно, где остановится наш эскадрон на ночь, и уже перед утром вступили в это село. А лошадь эта плохо очень шла в поводу и отставала, и я отставал. Подъехали к селу, они вперед ускакали, а меня бросили. Я еду потихоньку, проезжаю где-то посередине села, и маленькая площадь впереди, и меня останавливает пограничный патруль – двое сержантов. Вид у меня, вообще-то надо сказать, был полумахновский – две лошади, шинель нараспашку, сзади автомат, пистолет, заткнутый за пояс, и две гранаты. Я остановился, предъявил документы. Сержант с фонариком светит и смотрит: «А где у вас паспорта на лошадей?» Я на него смотрю: «Слушай, ты откуда свалился? Какие паспорта? У меня сегодня одна, а завтра другая! Кто их там выпишет, эти паспорта?!» – «А где у вас оружие? Не записано в красноармейской книжке! Пистолет и автомат не записаны». – «Слушай, сержант, ты вот пойди и узнай, почему и что!» А он мне: «Следуйте за мной!» Я с места не двигаюсь и говорю: «Слушай, сержант, наша часть где-то здесь остановилась, я только не знаю, на какой улице, поедем? Если я вас интересую как человек – выясните по-человечески, как положено! А если ты хочешь отобрать у меня лошадей и оружие, у тебя ничего не выйдет!»
Справки о благодарности
В это время меня ребята спохватились. При эскадроне было отделение управления, там были связисты, два снайпера. Ребята кинулись – а меня нет! Они назад, а в это время мы стоим втроем на дороге. Командир отделения был татарин, здоровый такой, в бурке, погоны закрыты. Он подъезжает и говорит: «Ты чего, Ефремов?» Я: «Да вот, товарищ капитан (а он сержант), задержали меня пограничники, говорят, что я – подозрительный человек». – «Да плюнь на них, поехали!» – «Да я бы и плюнул, но он документы-то забрал!» – «Кто?» – «Вот сержант!» Как он этого сержанта плеткой ударит! «Отдай документы! Зарублю!» Тот отдает мне документы, и мы поехали. Татарин повернулся к ним и говорит: «Если захотите нас найти – мы на вот этой улице стоим!» И сколько бы их там ни было – этих пограничников, – они потом не пришли, потому что знали: если бы они пришли, то было бы им худо. Вот такой пример того, что мы не боялись их. А пограничники были, они часто выполняли функцию заслона. Это когда говорят, что сзади ставили пулеметы, чтоб мы не отступали, – заградотряды.
Вот случай был, когда мы попали под один такой заградотряд. Как ни странно, в Венгрии, где озеро Балатон, немцы предприняли контрнаступление, и мы попали в эту кашу – наш эскадрон смяли. Были мы пешими, в обороне, мы кинулись бежать, ничего не поймем, вот-вот Будапешт упадет – и вдруг… Добегаем до оросительного канала, который шел с Балатона или с Дуная, через канал мост, а канал – метров 15–20. И на мосту заградотряд – пара пулеметов, человек десять, приказывают нам всем ложиться вдоль канала, не переходя. Это глупо, но что ж делать, а в это время налет немецких самолетов на этот мост – нас же скопилось много. И они по этому мосту ударили, и весь заградотряд разбежался, мы спокойно перебежали на ту сторону и сами вдоль канала рассредоточились. Нас было много – несколько сот человек. Офицеры привели заградотряд и заставили вместе лечь.
А что касается издевательств, если б они были, то наверняка ходили бы слухи, потому что люди приходили оттуда, которые там побывали. А кого я знаю, кто туда попадал, все они попадали за мелкие проступки. Ведь если человек что-то крупное совершил, то он мог сразу перебежать на сторону врага.
– Век лошади на фронте?
– Я знал, что лошадь живет где-то 5–7 лет до пенсии, а потом она еще до 10–12 лет, а на фронте погибало очень много лошадей. Они больше погибали при бомбежках, обстрелах.
В госпиталях была директива о том, чтобы возвращать в свои части кавалеристов, поскольку их негде взять, и я потом уже еще дважды был ранен и возвращался. Кстати, из тех людей, воевавших с 42-го года, осталось четверо, причем двое ездовые, пожилые, и 2 коновода, а остальных комиссовали или убиты. Пять лошадей, и одна из них моя Машка, у меня после этого ранили две лошади еще и одну убили, так что у меня лошади менялись. Ну, это отдельный разговор. Книг никаких не хватит.
– Какой породы лошади были в эскадроне?
– Первоначально кавалерийские наши части были оснащены прекрасными армейскими колхозными лошадьми донской породы. По крайней мере наша часть. Первый эскадрон – все были рыжие, второй – гнедые, третий – серые. Чтобы различать. В Ростовской области было много военных конных заводов. В то время было много лошадей, поэтому мы были обеспечены. У немцев же больших кавалерийских конных частей не было. Были отдельные, они носили чисто вспомогательную роль. У румын конница была, но я это время не захватил и рассказать ничего не могу. Я же был не в сабельной чисто части, а мы все-таки были танко-истребительные. Казаки, на лошадях, шашки, но не чисто сабельные. Тем, конечно, больше приходилось, и рассказывали они больше про конные атаки. А мы в Румынии ходили, и получалось так, что гордиться-то особенно нечем, потому что сопротивления там почти не было. В частности, наш корпус получил благодарность Верховного за город Роман, который мы взяли в конном строю в Румынии. Но там сопротивления было мало, а где было – они просто сразу сдавались.
– Какой обязательный уход за лошадьми в боевых рейдах?
– Чтоб содержать более 10 000 лошадей, надо иметь огромную службу: ветеринария, фураж и прочее. В армии очень строго относятся к содержанию и чистоте оружия. Такое же отношение требовалось и к лошади. Трудно поверить, как даже во время войны мы ухаживали за лошадьми.
В каждом взводе была повозка хозяйственная, которая возила фураж только для лошадей. Боевые подводы были отдельно, а эта возила фураж, естественно, сена не было, а в основном зерно. Вообще лошадь ест овес спокойно и сколько захочет. Можно кормить и ячменем. Но ячмень – тяжелый продукт для лошади, она его может переесть, а при переедании садится на задние ноги и выходит из строя. Часто овса не было, кормить ее надо три раза, давать зерно и, естественно, сено, а его часто не было, только солома. Особенно трудно было зимой. Учитывая, что мы все время были в рейдах, где при нашем появлении все разбегались, в нашем распоряжении было всё. Но снабжение все-таки и централизованное было: получали тюки сена или закупали у населения. Есть фуражное специальное интендантство – они закупали, но, конечно, я не думаю, чтоб возили сено и зерно из России, не могу сказать.
Трудней всего было в походе. Часто и мы были голодные, и лошади. Но я не помню, чтоб с 43-го года мы были сильно голодные. Честно говоря, снабжались в основном за счет трофеев, у бедных никогда не брали, а если стоит имение графское, тем более этих графов давно черт унес, за счет этого на «подножном корме» жили. Летом, если на переформировке, мы пасли лошадей на полях, в лесах.
Снаряжение для лошади весит больше 2 пудов – 32 кг. Там на седле: две переметные сумки, двое ка-бурчат. Переметная сумка – сзади седла весит, одна слева – для лошади целиком, ты не имеешь права ничего там хранить, а правая твоя. А кабурчата на луке передней висят – это НЗ для твоей лошади, там 4 кг овса. Они типа кисета из кожи. Сзади возишь шинель, фланелевую попону для лошади – летом она не нужна, а вот когда непогода, мы часто ими пользовались. Если мы не спешили, а нормально двигались, как положено, обычно мы проходили где-то 50–60 км в день – это средний марш. Пехотинцы – 25–30 км. Форсированно иногда и до 100 км. А когда мы подъезжали к пункту, где мы должны были дневать или ночевать, не доезжая до него за 2–3 км нам подается команда: «Слезай!» А вот какие умные лошади. Идет колонна лошадей, и уже время или вечером (если это на ночь) или под утро: «Стой! Слезай!» А уже она знает – они разворачиваются, чтоб мы друг другу не мешали слезать. Мы слезаем. Нам говорят: «Ослабить подпруги!» Это значит, что в этом селе мы остановимся.