удить, но погибших было много. Своих убитых мы оставляли на местах, даже не хоронили. Некогда было… А раненых отправляли самолетами в тыл. Самолеты вызывали по рации, они прибывали к нам постоянно.
– Чем награждены за участие в войне?
– Я награжден только медалью «За отвагу». Если я не ошибаюсь, получил ее за взятие станции Раздельной.
– Как вы оцениваете боевые качества немцев?
– Немцы были хорошими солдатами, и идеологическая обработка у них была крепкая – шли в бой за свою немецкую расу. Они были упорными в бою, не избегали и штыковых схваток. А вот румыны воевали плохо, мы их совсем не боялись.
– Как кормили на фронте?
– Когда как… Часто приходилось ходить голодными. Бывало так, что и не дожидались кухни, потому что мы идем вперед, а кухня отстает. Перед боем нам всегда давали выпить по сто грамм водки.
– Вы пили водку?
– Пил, но умеренно. Когда на станции Раздельной мы захватили немецкие составы, многие наши люди напились метилового спирта и умерли. Я как-то этого избегал.
– Как относились к политрукам на фронте?
– Они в основном шли сзади и нас подгоняли. Еще у нас были средства массовой информации – корреспонденты, фотографы, которые снимали боевые эпизоды. Все-таки какая-то долька правды была и от этих людей, потому что они фотографировали непосредственно в процессе боя.
– У вас были представители «особых отделов»?
– Не было – может быть, потому, что мы всегда воевали в тылу врага. А вообще я до сих пор не понимаю, почему меня не сняли с фронта как грека. Дело в том, что после боев на реке Молочной всех греков отправили с фронта в Казахстан и на Кавказ. Такое было указание Сталина, хотя со стороны греков не было никаких выступлений против советской власти. Тем не менее крымских греков выселяли вместе с татарами и одновременно крымских греков снимали с фронта. Говорят, что хотели и приазовских греков снять с фронта, но не сделали этого благодаря гречанке Паше Ангелиной, которая была первой женщиной-трактористом в Союзе. Ее очень уважал Сталин, она была к нему вхожа в любое время и подняла этот вопрос. Поэтому многие греки воевали в Крыму, а потом попали в Прибалтику и в конце войны штурмовали Кенигсберг.
– Люди каких национальностей служили с вами вместе? Какими были межнациональные отношения?
– Служили самые разные люди. Само собой, было много украинцев и русских, да и нас, греков, было немало. Нам часто присылали узбеков, но их быстро убивало или ранило, потому что если погибал один из них, то возле него тут же собиралась целая куча других, чтобы помолиться, а немец выпускал по этой куче пару мин или снарядов. Межнациональные отношения у нас были нормальные, мы были друг за друга. Всегда были готовы оказать друг другу помощь, и я не ощущал никакой розни между солдатами.
– Часто вспоминаете войну? Снится?
– Да, война мне часто снится до сих пор… Переживаю во сне ужас, но не получается запомнить, что именно снилось – помню только, что снилась война. А память о войне с годами стирается, хотя все равно некоторые моменты остаются бесповоротно. Еще хочу тебе сказать – я действительно доволен, что попал в кавалерию.
– Почему?
– А потому что испытал все прелести жизни – и хорошие, и плохие. На фронте я всегда думал о коне. О коне, а не о себе! Отдавал коню свой паек, а сам оставался голодным. Зимой мы постоянно выискивали под снегом картошку, буряк, кукурузу, чтобы накормить коней. Зерна на питание лошадей нам давали очень мало – раз покормил, и дневного пайка нет. А коня ведь нужно хорошо кормить каждый день – как ты его накормишь, так он тебя и повезет.
В общем, многое пришлось в жизни испытать и увидеть. Тяжело обо всем этом рассказывать, а многое не хочется и вспоминать. Желаю тебе дальнейших творческих успехов, и дай бог, чтобы нам больше никогда не грозила война!
Пешков Евгений Степанович
Евгений Пешков, фронтовое фото
Родился я 17 августа 1926 года в Краснодаре. Отец работал агрономом, и его направляли в разные места. Какое-то время в Кореновске пожили, потом в Тихорецке, а с 1934 года опять в Краснодаре. Там я сразу пошел в 1-й класс. Окончил семь классов.
22 июня я встретил в «Бимлюке» – это детский санаторий под Анапой. В первый же день Краснодарский край был объявлен на военном положении, и мы оттуда еле выехали. Приезжаем вечером домой, у калитки сестра сидит. Увидела нас, сразу в слезы… Но немцы к нам пришли только через год. (Краснодар был оккупирован 9 августа 1942 года. – Ред.)
– Как прожили этот год?
– Летом 41-го я поступил в станкостроительный техникум. Но 1-й курс окончил, и на этом учеба закончилась. В августе 42-го пришли немцы…Техникум вроде намечали эвакуировать куда-то в Среднюю Азию, но потом все пошло вверх дном… Уже настала такая неуправляемая ситуация, и никто из моих друзей не эвакуировался. Я даже не знаю, уехал техникум или нет, потому что связь с ним потерял.
Но отец ведь работал главным агрономом Пашковского района, и у него же разные секретные документы, карты-«двухкилометровки», поэтому он обязан был со всем этим эвакуироваться. Приехал вечером: «Все, я уезжаю!» Я к нему бросился: «Папа, давай я с тобой поеду!» Но он был непреклонен: «Нет, ты остаешься с мамой!» И они вдвоем с главным инженером района вечером уехали, а уже утром немцы вошли в город, и мы даже не знали, успели они проскочить Пашковскую переправу или нет. Там же очень сильные бои шли. Пацанов 25-го года, которых набрали в городе, направили в обороняющиеся части и с ходу бросили в бой. Очень многие там полегли…
После начала оккупации немцев стали размещать на постой по квартирам. У нас дом делился на две 3-ком-натные квартиры, во второй как раз жила семья этого Валентина. Квартирьеры пришли, посмотрели: «О, годится!» Сразу на дверях нарисовали знак – занято.
Первым жил какой-то гауптман из тыловиков. Пожилой такой мужик. Через день-другой он сказал, чтобы все собрались во дворе. Я-то в школе французский язык учил, а сестра немецкий и неплохо понимала. Ну, и он что-то говорил-говорил, но главное, что сказал: «Все ценное убрать! Спрятать!» – потому что они уйдут, а придут румыны. А румыны, как он жестами показал – цап-царап, мол, тащат, все, что можно. Помню, я еще подумал, вы ж союзники, как же так можно?.. Зашел в комнату, а там у нас у окна стояла этажерка, и на ней томов двадцать Чехова в простом желтом переплете. А ниже стоял Ленин. Причем я такого издания больше никогда не видел – вот такой толщины том в оранжевом переплете, и дальше труды Сталина. Больше десятка книг. Он посмотрел на такое дело и говорит мне: «Женья, ком! Спрячь! Эс-эс придет, бум-бум сделают…» Пришлось все эти книги в сарае за дровами спрятать. Вот это был первый немец. Потом поселили другого. Тоже такой лояльный оказался. Я так понял из его рассказа, что он краснодеревщик высочайшей квалификации, жил в Берлине, хорошо зарабатывал, и вот зачем ему война? Порядочный человек, без злобы к нам относился. Он же видел, что мы впроголодь жили, так денщик принесет ему обед, и он маме что-нибудь даст. Потом они ушли, и в дальней комнате – нашей с сестрой спальне, установили радиостанцию, радисты прожили у нас чуть ли не до самого освобождения.
Евгений Пешков с сестрой и родителями в день ухода в армию. 23 апреля 1943 года
Повестка в армию
– Помните, как вас освободили?
– Когда освобождали Краснодар, я опять прятался у брата. (Краснодар был освобожден 12 февраля 1943 года. – Ред.) Ну, там что-то рвануло, там-сям. Потом рано утром кто-то говорит: «Наши уже по Северной идут!» А эта улица всего в трех кварталах от нас. Немцев уже нет, сбежали, и я побежал домой. Люди уже повыходили на улицу. Слышу, одна женщина кричит другой через дорогу: «А где твой Ганс?» – «Да спит пьяный…» – «А твой?» – «А наши уже в колодце!» То ли прибили и бросили…
Вскоре мне пришла повестка. А в апреле уже вторая пришла – «явиться такого-то числа, иметь с собой ложку, кружку и продукты питания на 15 суток». А что можно найти после оккупации на две недели?
Это как раз под Пасху было, апрель месяц. 24 апреля нас, пацанов 26-го года, уже в эшелон погрузили.
У кого что, а у меня вещмешочек, с которым я готовился уйти в партизаны. А перед этим мы ночевали в каком-то пустом помещении. Но немцы, сволочи, все-таки бомбили в эту пасхальную ночь. А действовал же комендантский час – можно ходить по городу только до десяти вечера, но в эту ночь сделали для людей исключение, а немцы бомбили, и одна бомба упала в нашем квартале. Когда этот налет случился, мы уже в скверике возле вокзала стояли. Потом быстренько в эти телячьи вагоны и уехали в сторону Кропоткина. Когда уже вечерело, оглянулись, а над городом зарево стоит… К Кропоткину подъезжаем, а там как раз налет. Кто под вагоны кинулся, кто куда. Потом паровоз свисток дал, собрались все, в общем, поехали дальше.
Только под Моздоком выгрузились и разместились в лагере. В землянках жили. Тут начали разбирать покупатели. Например, приезжают и берут кого-то в артиллерию, кого-то в зенитчики. Помню, что первыми набирали в морфлот, артиллерию, танкисты. А я всех своих ребят собрал, Витю-соседа, Генку, с которым мы потом в разных полках служили, но по радио связывались. И говорю им: «Братцы, давайте в кавалерию! Ну, мы же все-таки казаки…» А я лошадей любил страшное дело. В каникулы всегда с папой пропадал. Его возчик Петр Иванович, который нас возил на «линейке» по полям, – мой самый близкий друг. Я всегда с ним на конюшне пропадаю, чего-то помогаю. Меня же в шесть лет уже на коня посадили. Ну, ребята в основном согласились и со мной держались. И когда приезжали покупатели от артиллерии или моряки, например, мы сразу уходили в сторонку.
Но когда приехали кавалеристы, мы сразу из кустов и вылезли. И меня почему-то тут же назначили командиром отделения: «Пиши 14 человек, ты – 15-й!» Ну, и я, конечно, всех своих записал.