А обмотки носили только в запасном полку. Потому что мы там особого контакта с лошадьми не имели. Вот те сабельные эскадроны, что готовили к боям, у них и рубка была, и уборка конского состава, все было. А мы с лошадьми почти не имели дела. И у нас в радио- и телефонных взводах клинков не было.
В запасном полку мы ходили в бэушном обмундировании. Выстиранное, но латаное-перелатаное. Можно было догадаться, что от крови отстирывали, так как присылали его в основном из госпиталей. Где-то раз в месяц на построении старшина вываливает прямо на плац брюки и гимнастерки и, кому надо сменить, выдает. И вот однажды пришел нам такой подарок от союзников – английские ботинки, новые, желтые. Две пары – командиру отделения, то есть мне и моему помощнику. И ремни. Один кожаный, брючный, а второй только наполовину кожаный, а часть вроде из брезента, плетеный.
Офицеры 86-го кавполка 2-й кавдивизии, 1944 год
А перед тем как выступать на фронт, нас переодели. Выдали белье: кальсоны и рубашка – хэбэ, а вторая пара – фланелевая. Шапки-ушанки новые, подшлемники, как сейчас маски – балаклавы, белые. Гимнастерка, брюки, стеганка – ватник, теплые рукавицы, само собой шинель – все новенькое. Все это надели, и – когда на фронт прибыли, старики нам аж завидовали, как мы хорошо одеты.
Так вот мой помощник, чем ближе к фронту, тем все больше он превращался в какого-то бомжа. Еще в запасном полку он все просил меня: «Пусти, я сбегаю, картошки поменяю!» И всегда просился на пост у склада, потому что на тот пост выдавали не карабин, а винтовку со штыком. Там подвал зарешеченный, стекла нет, и там картошка навалена. Так он через эту решетку винтовку засунет, штыком картошку накалывает, и вытаскивает. За то время, что там стоит, сколько-то так достанет, спрячет, потом в развалинах костерчик разведет, и картошечку испечет. Порой толком не вытрется, видно, что ел. Но я только потом узнал, почему он туда просился. Так вот, за то время, что нас готовили к отправке на фронт, он превратился в какого-то бомжа. Изменился до неузнаваемости, до того опустился… Все с себя сменял! Причем на фронт он с нами не поехал. Его и еще одного приблатненного товарища, их двоих или троих отправили на восстановление Сталинграда. Но что интересно. В 1946 году я приехал в Краснодар сержантом, а он приезжает лейтенантом. Оказывается, за это время он окончил авиационное училище, но не летчик, а тоже что-то по связи. Я еще подумал, твою мать, какие люди офицерами становятся… И для меня он стал совсем уж как-то неприятен. Еще один мой приятель, Игорек, жил с ним не просто в одном доме, а в одном коридоре, так и он с ним порвал дружеские отношения. И, видимо, и ему самому стыдно стало, потому что он побыл в отпуске, и как уехал куда-то за Урал, и все, связь у нас прекратилась. И не приезжал больше.
– Из оружия что у вас было?
– У ребят во взводе в основном карабины, а у меня ППШ. Но ко мне часто обращался наш начальник боепитания, и когда поступили новые ППС, я его попросил: «Если будет возможность, сделай мне!» И он мне принес один и к нему сумку на три запасных рожка. До сих пор помню, что этот автомат я пристреливал в деревне Чайки под Варшавой. В этой деревне все поляки по фамилии Чайковские. А мы жили в отдельной усадьбе на отшибе немного. Там я на забор поставил картошку, и одиночными… А потом что получилось? Решил пострелять очередями, но чтобы народ не пугать, вышел за околицу. Там лес, а здесь поле. Ну, поставил какую-то мишень и стреляю одиночными. Вдруг вижу, два зайца, и бегут прямо на меня. Видимо, эхо отражалось от леса, в общем, прут на меня. Причем парно так бежали и вдвоем встали. Я перевел на очередь, как дал, и вижу, что пули перед ними прошли, но один из них подскочил. И один в одну сторону рванул, а второй в другую. Решил стрелять в того, что подскочил, он же подранок. В общем, целый рожок по нему расстрелял и видел, что он не раз вскидывался. Побежал за ним, он лежит. Но только я к нему, он как вскочил и опять побежал. Я по нему щелк-щелк, а патроны-то закончились. Что делать, хочется же этого зайца. А поле вспахано, ни камушка, ничего, чтобы взять и добить его. Тогда я автомат разобрал, бегу, и затвором его по спине… Заяц больше не побежал, все-таки взял я его. Но я же не охотник, это первый заяц в жизни, и я его взял за уши. Смотрю на него – зайка такой симпатичный. И когда я этот случай охотникам знакомым рассказал, они мне сказали: «Твое счастье, что ты остался и с глазами и с целой физиономией». У них же на лапах такие когти… Но когда я его взял, он так дико закричал, аж мороз по коже… И я прихожу к этому капитану – начальнику боепитания: «Вот вам от меня зайчик за автомат!» Он ездового позвал: «Пойди, займись им!» Ну, сидим, балагурим, тут ездовой возвращается: «Ну, какая с него шкура?» – и показывает зайца. А он весь пробитый пулями… Около десятка пробоин.
– А по немцам пришлось стрелять?
– Редко, но приходилось. Вот, например, такой случай. Заместителем командира полка у нас был Коваленко, боевой такой мужик, крутой. Примерно такого же склада, как Городовиков, – невысокий крепыш. С этим Коваленко я не раз бывал в головном отряде, даже в засаду как-то вместе попали.
Мы шли в головном отряде: Коваленко, я с радистами, наш командир взвода и человек пятнадцать автоматчиков. И разведчик, который ночью этот район обследовал. Он у дороги сделал засечку – веточку обломил, мол, отсюда совсем недалеко до немецкого опорного пункта. В общем, идем, и разведчик предупредил Коваленко: «До немцев уже недалеко!» Все остановились, а дорога проселочная, узенькая, и впереди, метрах в ста, такой кустарник. И вдруг из этого кустарника как дали по нам из автоматов… Я впервые видел, что, когда в упор стреляют, листочки отлетают и выхлоп со ствола… Ну, мы все сразу попадали, кто на левую сторону, кто на правую, и получилось так, что Витя Петерсон, когда упал, упаковка питания его по голове шлепнула и осталась на дороге. Втроем отползли, и я начал стрелять по этим кустам из автомата. Сережка Воронцов из карабина раз-раз, а не может затвор выдернуть. Засорился. Я потом его обругал: «Что ж ты, подлюга, вовремя не чистишь?» Да и Витя то же самое, ни одного выстрела не сделал. Но автоматчики стреляли, потом в кустарнике кровь увидели. В итоге немцы ушли, а мы их и не преследовали. И вот нам тут команда, посыльный кричит: «Радисты, перелазьте на эту сторону!» Говорю Вите: «Я тебя прикрою, а ты перебежкой на ту сторону и хватай упаковку». Ну, начал стрелять я, и другие, и он благополучно туда перебежал.
На той стороне выкопали глубокий окоп. Там легко копается, потому что почва песчаная. Лопатка идет как по маслу. Отрыли хороший окоп, в нем соорудили хорошую нишу, в нее упаковку питания поставили и на нее приемопередатчик. Вечером говорю ребятам: «Вы отдыхайте, а я поработаю». А кругом такой густой мох, что мы как на подушке. Вдруг в полночь страшный обстрел, и прямо по этому месту. Такой сабантуй нам устроили…
Я вот как сидел в плащ-палатке, и трубка у меня к уху – слушаю. А трубка как телефонная и клапан, слушаешь на приемнике, нажимаешь – передаешь. Симплексная связь. И получалось так, что я с трубкой сижу, от близких разрывов обваливается наш окоп, и все это оказалось под песком. Повезло, что я сидел под плащ-палаткой, и передатчик тоже под ней, короче говоря, все обвалилось и завалило песком, даже шевелиться почти не могу. Для Коваленко тоже окоп выкопали, и у него тоже все обвалилось, сомкнулось.
Тут меня вызывает штаб полка. Я ответил, и слышу командир полка: «У аппарата Гуров, – это код Костенича, – дайте мне Коваленко!» Отвечаю: «Вас понял!» Кричу: «Коваленко, к аппарату! Командир полка вызывает!» А он так грубовато отвечает: мол, чего он там хочет? Я передаю: «Коваленко подойти к аппарату не может, что ему передать?» Короче говоря: «Доложите обстановку!» Ну, Коваленко мне что-то говорит, я докладываю. Потом все стихло, но немцы не атакуют.
Да, а вначале у Коваленко была телефонная связь с эскадронами, но, только начался сабантуй, она оборвалась. Он посылает по линии телефониста, связи нет. Посылает посыльного – связи нет. Через какое-то время из эскадрона прибыл посыльный, доложил, что эскадроны ведут бой. И докладывает – там на линии двое убитых. Они линию восстанавливали и погибли…
А я утром вышел, тишина… Решил отойти чуть назад, набрать немного черники. Это уже август начался. Прошел метров тридцать назад, а там минометная батарея остановилась. Смотрю, ее здорово разбили, там обрушено, там, там кровь, там полплиты торчит из-под песка… А черника чуть дальше росла. Подошел туда, смотрю – четыре немца убитых лежат…
Они по оврагу вышли сюда встык двух полков, но, видимо, сами попали под этот обстрел. Испортила мне эта картина настроение, сразу расхотелось черники…
А эту плащ-палатку, которой в том окопе укрывался, я несколько лет назад сдал в музей Жукова при нашем Доме офицеров. Она хоть и пробитая, но я с ней все время на рыбалку ездил. А когда музей создавали, меня упросили сдать ее: «Мы ее на самое почетное место повесим!» А это ж такая память, я ведь с ней до самой Эльбы прошел. Ну, ладно, думаю, на доброе дело не жалко. Подарил ее и еще удостоверение. Потом как-то зашел, смотрю, где ж моя родная висит? Смотрел-смотрел, не вижу. Наконец, нашел – ее полностью сложили и под телефон положили… Я возмутился: «Так вот вы какое место нашли для моей плащ-палатки? Все, тогда я ее забираю и отдам в школу!» До сих пор насчет нее договориться не можем. У них бардак такой, ничего не описано, опись не составлена.
– А можете выделить, какой был самый тяжелый рейд? Удачный или, наоборот, неудачный.
– Да как сказать… Я же воевал в промежуток с конца января 44-го. А до этого, сколько всяких рейдов провели? Вот в этой книге Добрушина «От Волги до Эльбы» там описываются бои от самой границы. Но если брать за то время, что при мне, то, пожалуй, самый запоминающийся был в районе Алленштайна. Да, этот рейд получился выдающийся.
Представь себе, совершили марш-бросок на 90 километров за сутки и с ходу ворвались в город. Удивительно, что у немцев почему-то связь не сработала, и они в городе сопротивление сразу не оказали. Только потом уже начался бой. Город удержали, все нормально. И тут на вокзал пошли эшелоны, один за другим. Командир 86-го полка Есенов запрашивает начальство: «Что делать? Эшелоны идут!» Ему говорят: «Мобилизуй железнодорожников-немцев и принимай! Растолкай по запасным путям!» Так в итоге больше двадцати эшелонов приняли. И с танками, и с вооружением, и с продуктами, то есть они даже не поняли, что мы захватили город. Но знаешь, что дальше получилось?