– А какое впечатление на вас произвела Европа?
– Ну как сказать… Польша произвела впечатление не очень. Народ какой-то, это самое, неприветливый… За весь народ сказать, это же неправильно будет. А вот с кем пришлось встретиться и что видел своими глазами, то это несколько так… Ну вот что, например.
Когда уже после войны шли из Германии в Польшу, то нам устроили дневку. Расположились на двое суток в большом дворе. Устроили коновязь, взвод там поставил лошадей. Лошади, понятно, оправляются, а навоз – это же не только удобрение, но и строительный материал. Его замешивают и саманы делают, знаете, наверное. И сосед спрашивает: «Можно я у вас уберу, где лошади стоят, и заберу навоз себе?» Да пожалуйста, нам-то какая разница? Нам же легче – убирать не надо. Ну, он его повыметал, пригнал тачку и загружает вилами. Это увидел хозяин дома. Выскочил, начал орать: «Псякрыу…», ругается, в общем. По пути он тоже вилы схватил, и стоят чуть ли не друг на друга с вилами кидаются… А старые, обоим, наверное, уже за восемьдесят. Держатся друг за друга и дышат… Ну, мы у них вилы отобрали, но они ругаются, аж задохнулись… Понятно, возраст. Но эта картинка, которой я никогда не забуду.
Косач и Анатолий Гирля
И по всему пути по Польше нас везде сопровождали неизменным вопросом: «Цо пан мае до пшеданья?» Мол, что ты можешь продать? Кстати, до сих пор помню некоторые выражения: бардзо дзекуе – большое спасибо; пше прошы – очень прошу. Или что очень редко услышишь – проше пани до коляцы, то есть приглашаем к столу. Это я недавно был в клубе национальных культур, там устраивала мероприятие польская диаспора. А стояли накрытые столы, за нашим порядка десяти человек, а через стол поляки. Они там что-то спели, идут, а я им: «Пшепроше пани до коляци!» Они сразу, о, откуда, что? Потом мне дали слово, и я выступил: «Мой боевой путь прошел через Белоруссию, Польшу, Восточную Пруссию…»
– О поляках многие ветераны вспоминают не очень. Говорят, даже воды попросишь, не дадут.
– Да, у них на все был один ответ: вшистко герман забрал и на самоходе увез! В общем, надо признать, отношение к ним было негативное, и некоторые творили такие дела…
У нас же были заводные лошади, то есть трофейные, которых вели с собой. Всем им поставили тавро на копыте, но некоторые что делали? Они это тавро замазывали и, когда поляки спрашивали: «Цо пан мае до пшеданья?», предлагали: «Купи лошадь!» Причем уже знали, что поляки предпочитали покупать небольших лошадей, непрожорливых. Ну, те начинают смотреть, потом торгуются и, в конце концов, сторговались, все, он лошадь забрал. Ну, колонна прошла. Потом возвращаются два-три человека, приятели этого, и начинают опрашивать поляков в деревне: «Не видели случайно, тут наша лошадь должна быть». А они же один другого готовы сожрать. Прошли один-два двора, непременно заложат: «Там, пан!» Они к нему. Так и так, у вас лошадь армейская должна быть, которая пропала. «Ниц, пане, ниц, ничего не знаю!» Раз-раз, посмотрели, а она у него в коровнике стоит. Выводят, почистили копыто, показывают ему: «А это что? Это армейская лошадь!» И забирают не только ее, но и его под автоматом ведут. Начинается выкуп. В общем, творили дела… Так что и они к нам плохо, и мы их не уважали. Когда наша самодеятельность выступала, мне один номер запомнился. Наша девчонка лужу перепрыгивает, а польская юбку вот так задирает, и перелазит туда (Смеется.) Так что всяко бывало, но лично для себя я такой вывод сделал, что поляки жадные и коварные. Вот нашего Володю Матросова убили поляки… Получилось как.
Когда нас выводили в Союз, где-то в Польше встали на дневку в какой-то деревушке. А Володя Матросов и Толик Гирля, это наши краснодарские ребята, как раз из тех тринадцати, которых я записал в свое отделение. Они с 26-го года, большие друзья, соседи, одноклассники и вместе в армию пошли. Оба служили радистами при штабе дивизии. И Толик рассказывал так, что во время этой дневки местные поляки пригласили их на свадьбу. Как это происходило, что, но где-то они Матросика потеряли. Потом Толик хватился, а Володи нигде не видно. Туда-сюда, нет его. Возвращается в подразделение, Володи и там нет, он сообщает – такое дело. Стали искать, и оказалось, что его убили. Просто за то, что он москаль… Но как это произошло, кто это сделал, то ли сами поляки, то ли бандеровцы какие-то забрели, не знаю.
– За него полякам как-то отомстили?
– Вот этого я не знаю, это же при штабе дивизии случилось. Но как такового следствия, конечно, не было. Чтобы там как-то разбирались, нашли виновного, этого не было. Насколько я знаю, виновных так и не нашли. Но, может, Толик и не все рассказал, может, какая-то месть и была…
А ребята еще такое рассказывали. Что во Львове якобы была целая лжекомендатура. Представляешь, подходит эшелон, выходят военные, а эти сволочи ходят с повязками, вроде патруль. Кого-то раз цапнули, вроде за нарушение формы одежды или чего-то там: «Ваши документы! Пройдемте!» Даже устроили вроде как комендатуру, вывеску повесили. В подвал заведут, и все, никто из него уже не выходил…
А вот в Германии я нигде не слышал, чтобы в наших стреляли, что партизаны там какие-то или что. На улицах и чистота и порядок, и не могу сказать, что какая-то вражда к ним была. Мы потом для себя такой вывод сделали, что если б немцы не безобразничали на нашей территории и не устраивали расстрелы, гетто и прочее, а относились по-человечески, то и у нас бы нашлось много таких, кто бы не оказывал никакого сопротивления.
– А сами люди как вам показались?
– Ну, впечатление какое… Аккуратные, в основном культурные. Вот тот же Рихард, что у нас жил, он ведь житель Берлина. Культурный такой, нормальный, всегда побритый. А этот Вилли – денщик его, тот, говоря по-русски, такой разъебай… Темный, будто с самого отдаленного хутора приехал. А так у них везде порядок, чистота. Например, у каждого фольварка, небольшой группки домов, прямо у шоссейной дороги стоит такая площадка. Мы гадали, для чего она, пока нам не объяснили. Оказывается, каждое хозяйство должно сдать какое-то количество свежесдоенного молока. Каждое утро они выносят бидоны, ставят их на эту площадку, потом машина идет и все это забирает. Так представляешь, бой уже рядом идет, взяли село, но на этой площадке вовремя стоят бидоны с молоком… Дисциплина была очень строгая! Даже анекдот такой ходил. А может, и быль. Что министр транспорта пожаловался Гитлеру, мол, многие ездят зайцами. И вроде бы Гитлер дал команду, проверить и всех «зайцев» расстрелять! Один раз так сделали, потом все платили как миленькие.
– Вы же знаете, что после перестройки стало принято выставлять всю Красную армию дикарями. Мол, в Германии почти все поголовно насиловали, грабили и убивали. Вот вам лично приходилось видеть случаи насилия, мародерства?
– В Германии такой случай был. Когда нас перевели в город Виттенберг, мы жили в небольшом селе. И наш взвод поселили в большом доме. Там жил немец – старик, и у него на груди почетный знак фашиста, что он двадцать или сколько там лет состоял в фашистской партии. Даже не стеснялся его носить, и чуть что, он там ух какой злой… Чуть ли не ядом на нас брызгал. А у нас лошади в сарае стояли, сколько-то времени прошло, надо вывозить навоз. И я этого не видел, но ребята рассказали, что вместе с навозом увезли и хозяина. Его положили на бричку, навозом закидали и увезли. Дошипелся фашист…
И в Польше был случай. Там у нас врач и фельдшер жили на квартире. Мужчин нет, только полячка и девочка лет семи. И один из них эту мамку, а другой девочку… Она на суде сказала, что тот ее не насиловал, она отдалась, вроде того, что я бы ему и сама дала, но девочку-то зачем насиловать? Ну, их там осудили – расстрелять… Но спустя месяц где-то по дороге обгоняем корпусные тылы, а там один из этих двух кричит: «Ребята, привет!» Видимо, сделали суровый вид и отпустили…
А нам потом запретили любые контакты с гражданскими, особенно с женщинами. Потому что сифилисом от них очень многие заразились. Вот, например, эпизод.
Уже после Победы, заступили мы в караул, и мне командир взвода говорит: «Если придет товарищ из медслужбы, новенький офицер, проводишь его ко мне!» Ну, в десятом часу меня вызывает дневальный. Подхожу. Стоит высокий такой лейтенант в узеньких медицинских погонах: «Я к Купрееву». Я его проводил до комнаты, он открывает: «А, заходи!» И слышу щелк – замок. Удивился, помню, чего это? Ну, ушел. Где-то через день-два встречаю медсестру Верочку, которая всегда ходила с командиром полка. Она дружила с командиром саперного взвода, и потом они поженились. У нас с ней дружеские отношения, и я ее спрашиваю: «Верочка, а что это у вас за лейтенант новенький? Разве они друзья с нашим командиром взвода?» И она мне отвечает: «Смотри, чтобы и ты с ними не подружился. Не дай бог!» Оказывается, он ходил к нему, потому что когда отмечали в своей узкой компании Победу, он подцепил у немок сифилис, и этот ходил ему уколы ставил.
Но потом его от нас куда-то отправили, и мы уже без него шли маршем через всю Германию. И когда пришли в Польшу, там расформировывали, я попадаю в 22-й Гвардейский полк. Тут уже демобилизация вовсю идет. Первыми отпускают с тремя и больше ранениями, потом с высшим образованием, по специальностям, ну и по возрастам. И меня через некоторое время назначают помощником командира взвода. Сдает мне взвод Саша Измайлов, прекрасный парень из Средней Азии. А командира взвода нет, где-то в госпитале. Оказывается, он тоже сифилис подцепил…
– Помните, как узнали о Победе, как отметили?
– Когда Берлин окружили, нас сразу бросили на Эльбу. День и ночь скакали и вышли на Эльбу еще 1 или 2 мая. Там, по сути, война для нас и кончилась. (Некоторые подробности этих боев можно узнать из наградного листа, по которому командир 65-го кавполка подполковник Костенич Г.И. был представлен к званию Героя Советского Союза. – Ред.)
Но вот у меня почему-то и не отложилось в памяти чего-то такого, мол, стрельбу подняли. Это, наверное, в Берлине или в других местах, а мы-то уже закончили воевать, за неделю немного пришли в себя. В Виттенберге остался штаб дивизии, штаб 121-го полка, а нас отвели в небольшую деревушку. Причем интересно, там шоссейная дорога заходит в нее прямо, потом крутой поворот метров на сто пятьдесят, и опять под прямым углом. И когда уже отпраздновали Победу, на мотоцикле приезжает из х