– С союзниками общались?
– После боев решил поехать в Бранденбург, мы вообще часто туда ездили, на пивзаводах пиво покупали, возьмем бочонок пива, выпьем, назад отвезем. Вот случай был. Зашли мы в бар пиво выпить, покушать в то время трудно где найти было, сели за столик. Рядом еще русские солдаты сидели, а в углу группа американцев. Они, как всегда, сидят, ноги на стол, пьют пиво, курят сигареты, уже в большом хмелю. Один американец берет подкуренную сигарету и запускает в тех солдат, что рядом сидели. Те ребята встали, подошли, наколотили им как следует. Я своим говорю: «Пошли, пока комендатура не пришла, а то привлекут как свидетелей». Расплатились и ушли. Вот как относились американцы к нашим солдатам.
– Как местное население встречало?
– Как-то в Германии мы подъезжали к небольшому селению, навстречу ребятишки маленькие и стайка женщин, человек 15–20. В руках букетики цветов, встречают нас, веселые, улыбаются. Подъехали к ним, а они хором: «Иван! Тудыт твою мать! Иван! Тудыт твою мать!» Ребята грохнулись со смеха! Я своему Ивану говорю: «Что же это за спектакль?» Он им перевел, что это означает, и они с визгом разбежались. Впереди эскадрона прошла головная походная застава, взвод один, вот немки у них и спросили: «Скажите, как лучше встречать ваши войска?» Ну они и сказали, как лучше (смеется).
– Германия какое впечатление произвела?
– Как-то солдаты попросили свозить их в Берлин. Когда мы вышли на вокзале, то сразу увидели Рейхстаг, во всех сводках было «Рейхстаг! Рейхстаг! Рейхстаг». Интересно же было, когда зашли туда, то на полу было много битого стекла, обошли его весь кругом. Я расписался там, и где-то в документальных кадрах есть фамилия Платонов. Освещения внутри не было, естественный свет был только со стороны купола, мрачно было внутри. Вышли оттуда, пошли посмотреть правительственное здание, которое было напротив. Походили по кабинетам, посмотрели, но там разрушений меньше было.
Около Рейхстага стояли разбитые трамваи, как их застал там бой, так они и стояли. За Рейхстагом парк Тиргартен, старые такие деревья, а после боев одни стволы только обрубленные.
Город хоть и был поделен на зоны, но все ходили свободно, американцы, англичане, французы. Я обратил внимание, у англичан была чистенькая новая форма. Американцы еще более-менее с нами разговаривали, а англичане были очень заносчивые, чопорные.
Американцы быстро сориентировались, на капоте «Виллиса» ящичек такой с ячейками, там у него и часы, и мыло, парфюмерия, галантерея.
– Трофейное?
– Нет, свое, американское. Я у одного американца за 3000 оккупационных марок купил часы, он такой довольный: «Вот, на эти деньги я приеду домой и открою дело!» А у меня этих марок была полная полевая сумка.
Как-то я взял с собой ребят, и пошли мы гулять по городу, походили, устали, зашел я к коменданту, чтоб переночевать нам, а там помещение было – бывшее военное училище. В комнате коек 20, нас было человек 10, мы разместились. А у нас у всех были лампасы, казачья же часть. Сняли мы гимнастерки и легли на матрасы. Я лежу, открывается дверь, заходит полковник, за ним еще несколько полковников, и встали как вкопанные. Потом, видно главный их группы, матом: «Ну их на… здесь одни генералы». Повернулись и ушли (смеется).
Что в немцах мне понравилось, это дисциплинированность, порядочность, честность. Стояли мы в Преемнице, у меня был мотоцикл «Триумф», и я с ординарцем частенько ездил в Бранденбург и по близлежащим городкам, просто так, посмотреть, как народ живет. Однажды у нас бензин кончился, недалеко от хутора, я к немцу обратился, попросился переночевать. Он нас в комнатку маленькую поселил, чаю вскипятил, яиц сварил.
Утром собрались домой, рассчитаться же надо, я достал купюру 100 марок. Он сразу руками машет: «Nicht good, Nicht good». Думаю: «Вот свинья, 100 марок даю, а ему мало». Достает он маленький листочек бумаги и мелким почерком карандашиком пишет, перечисляет наименования. Написал он, наверное, с десяток названий, за что сколько причитается. Вот, думаю, нахал. Показывает он на лампочку, сколько сгорело электроэнергии и сколько он израсходовал на нас, показывает на постель, сколько стоит стирка белья, показывает в окно – мотоцикл стоит, я глянул, он чистенький, вымытый и заправленный бензином, и так далее. В общей сложности он насчитал 22 марки и несколько пфеннигов. Я на него так смотрю… взял он 100 марок и ушел, приходит отдает 70 с чем-то марок.
У другого немца, где мы были на постое, было несколько деревьев черешни, захотелось нам черешни, я у него спрашиваю: «Нам бы ведро черешни». Немец сказал, что если будете сами собирать, то одна цена, если я буду собирать – другая. И говорит: «Вот на этом дереве два ведра, на этом полтора». Он знает, сколько на каждом дереве черешни.
Когда шли к Бранденбургу, вдоль шоссе были насажены деревца черешни, они в цвету были все, красивые ухоженные шапки. Через некоторое время я ехал по этой дороге на мотоцикле, от этих деревьев остались одни пеньки, макушек нет. Когда пошли наши части, а шли они на «Студебеккерах», он прижимается бортом к черешне, топориком подрубили макушку и поехали дальше, а по дороге ее общипывают. И такое было.
Хоть у меня по немецкому двойка была все время, но, когда я стал с немцами общаться, у меня в памяти стали восстанавливаться слова. Одному немцу я заказал сшить сапоги, он снял мерку и говорит, что такого числа, в 12.00 будут готовы. Я пришел на день раньше, он, нет, говорит, не готово. Пришел я на следующий день, но на полчаса раньше. Смотрю, он сидит шьет мои сапоги, и ровно в 12 он их закончил и отдал.
Бой закончился, немцы выходят и тут же убирают мусор, через несколько часов тротуары чистые, дом стоит разрушенный, но никакого мусора, щебня, ни на дороге, ни на тротуаре нет. Ведро, швабра, вода с мылом, стоит женщина и моет тротуар, а потом водой смыла, и все.
В Бранденбурге я был в домах, где живут рабочие завода «Опель», там в свое время были сборочные цеха, туда свозили комплектующие и собирали машины. Первый 401-й «Москвич», «Победа» – это же «Опель Капитан». Наши вывозили оборудование с этого завода, трактор такой, как «Беларусь», к нему цепляли лист железа с палец толщиной, на него ставили станок и через весь город тащили на станцию, там солдаты грузили на платформы. Видел, как в Преемнице демонтировали завод по производству искусственного шелка из каменного угля. Это был единственный в Европе такой комбинат. Когда вернулся домой, то прочитал в газете «Известия», что где-то под Тулой впервые в России из каменного угля производится искусственный шелк.
В квартиру рабочего заходишь, сразу кухня, метров 12–15, ни прихожих, ничего. На кухне готовят и проводят время. И три маленькие комнаты метров по 9, одна кровать, и все. Дома двухэтажные на восемь квартир, друг от друга дома стояли на расстоянии 50 метров. За домом на эти восемь квартир были участки сотки по четыре. Пришел с работы, отдохнул, и здесь у него и садик и огород.
Г.Ф. Платонов в день вручения звезды Героя Советского Союза. Беловежская пуща, конец лета 1945 года
Когда в конце лета уходили из Германии, то шли через Берлин. Головные части корпуса выходили из Берлина, тыловые только входили. Песня «Едут, едут по Берлину наши казаки» – это про наш корпус.
– А Красная армия могла дойти до Испании?
– Тогда да, могли, но американцы и англичане нас бы не пустили. Они ведь второй фронт открыли не потому, что они нам хотели помочь, а потому, что они боялись, что мы выйдем к Ла-Маншу. Они поняли, что мы и без них можем разбить Германию.
– Вы писали домой письма?
– У меня и сейчас сохранилось одно письмо, которое я отправил родителям, когда мы находились в обороне на реке Висла. Обычно все письма проверяла цензура и ставила штамп «Проверено военной цензурой». Поэтому писать все что хочешь нельзя было, а мне хотелось родителям рассказать, где я нахожусь. Дома меня родители и друзья звали Юрием, и в письмах я писал, что встречал Юрия там-то и там, и мои понимали, где я нахожусь и где был. Отец на карте отмечал флажками все указанные мною места.
Я зачитаю: «Вы спрашиваете, пишет ли Юрий. Я от него давно не получал писем, только две недели назад получил открытку, он много не пишет. Написал только, что ему присвоили звание капитана, и он пятый месяц сидит в обороне на реке Висла, еще написал, что им предстоит переезд. Отвечайте ему почаще».
После демобилизации я работал в торговле, а потом опять предложили в армию. Начальником 3-й части работал, здесь, в Хвалынском военкомате. Потом в Пугачеве. Военкомом Советского района, и в Марксе. Вот такая моя служба.
Автор выражает благодарность сыновьям Георгия Федоровича, Алексею и Сергею, за помощь в работе над интервью.
Славнов Валентин Николаевич
Валентин Николаевич Славнов. Киев, 16 ноября 2014 года
– Я родился в Киеве 18 января 1924 года. Отец мой работал литейщиком на заводе «Ленинская кузня», а мать была закройщицей. Жили мы в районе нынешней Соломенской площади. О детстве особо интересного рассказать не могу. Развлечений почти никаких не было, иногда целый день сидел один – отец на работе, мать на работе, приходили поздно. А я учился в школе, дома делал уроки. Мои родители были самыми обычными людьми, политикой в семье никто никогда не интересовался. Но от репрессий их это не спасло – в 1937 году отца арестовали. С тех пор мы ничего о нем не знали и только в 1959 году узнали о том, что он посмертно реабилитирован. А куда его увезли после ареста и что с ним сделали – ничего этого я не знаю. Мы остались вдвоем с матерью, но вскоре после ареста отца арестовали и ее, как жену врага народа. И почти сразу ее сослали в Казахстан, а я остался у деда, он воспитывал меня. Его звали Лаврентий Иванович Славнов, это был отец моего отца, работал директором трамвайного парка на Лукьяновке. Но в 1938 году арестовали и его, а меня забрали в детский дом. Оказалось, что еще в Первую мировую войну дед служил штабс-капитаном в царской армии – я сам об этом не знал. И вот дедушку арестовали, а меня забрали в детдом – Черниговская область, Коропский район, хутор Черешеньки. В целом впечатления от детдома у меня неплохие – нас там нормально учили, работала школа. В этом детдоме жили дети арестованных и раскулаченных, но я вам скажу так: мы мало об этом думали, никто не говорил на эти темы, и никто ничьих биографий не знал. Начальство, конечно, знало, кто откуда, а мы знали друг друга только по именам. А в общем, там жилось неплохо – никаких драк, никакого криминала. Работали на подсобном хозяйстве, выращивали продукты, которые поступали нам на кухню, ловили рыбу в Десне. Там вообще хорошие места – глуховатый район, но красивый. Километров, наверное, за шесть-семь от нас было село Вишеньки – иногда нам разрешали пойти туда. Я помню, что многие беспризорники удирали, когда шли в село. Ну, а я никуда не удирал, потому что мне некуда было идти. Вот такая жизнь.