В общем, бои шли жестокие – у нас погибло не меньше, а может, и больше половины взвода, включая командира, а из моего отделения погибли пять или шесть человек из двенадцати. Вообще и в этом окружении, и во время прорыва очень многие погибли – причем в равной степени и солдаты, и командиры взводов, и командиры полков, и командование дивизии. В окружении офицеры гибли так же, как и солдаты. 8 июля погиб командир нашей дивизии полковник Поприкайло, командир 40-го полка тоже погиб в этом «котле». Я получил тяжелую контузию, но никаких же не было ни госпиталей, ничего, поэтому никто меня особо не лечил. А произошло это таким образом – я ехал на лошади, и рядом взорвался снаряд. Взрыв! И меня сбросило взрывной волной с лошади, я упал и ударился головой, потерял сознание. Ну, у нас обычно бывало так: если очень тяжело ранен человек, то его оставляли у мирного населения. А легкораненый, если он мог ходить, то оставался в части. К большому моему везению, у нас обоз сохранился. И в обозе меня вывезли из окружения, а потом я отлежался после этой контузии. Конечно, я долгое время мало что соображал, голова болела, кашлял.
Рейд закончился только в конце июля. Если я не ошибаюсь, мы сначала прорывались на запад, но в какой именно район – не знаю. А потом где-то северо-западнее Бреста остановились в лесах и дождались подхода фронта. Вот таким образом нас и выручили. После рейда 10-я кавалерийская дивизия получила звание Слуцкой. В корпусе погибло очень много людей, по численности – две дивизии, то есть где-то две трети.
После Белоруссии корпус отправили в Румынию. Приехали туда, под Яссы, получили пополнение. И тут меня вызывают и говорят, что направляют в кавалерийское училище. Тамбовское кавалерийское училище было эвакуировано в город Шадринск Курганской области, и вот я попал туда курсантом. Через полгода получил одну звездочку (младший лейтенант) и поехал опять на фронт. Война еще шла, в марте 1945 года я попал под Дебрецен в 5-й Гвардейский Донской кавалерийский корпус – в дивизион связи. Там была конно-механизированная группа, в которую входили танковый механизированный корпус и 5-й и 4-й казачьи кавкорпуса. Этой группой тоже командовал генерал-лейтенант Плиев – очень хороший был полководец, к солдатам хорошо относился. Я его видел на фронте.
Так получилось, что в конце войны я не принимал участия в боевых действиях. Бои еще продолжались, но непосредственно наш дивизион в них не участвовал. Когда война кончилась, мы находились все там же, в Венгрии. Потом наш корпус направили на Дон, в станицу Каменскую Ростовской области – сейчас это город Каменск-Шахтинский. Там мы пробыли какое-то время – несколько месяцев. Потом пришел приказ о сокращении личного состава кавалерийских соединений, поэтому часть солдат и офицеров вывели из состава корпуса. На этом моя служба в кавалерии закончилась.
– У меня есть несколько «специальных» вопросов к кавалеристам. Если не возражаете, я их вам задам. Вы принимали участие в сабельных атаках?
– Нет. Хотя мы были кавалерией, но действовали как пехота. Подъехали, коноводы увели коней, а мы роем каждый себе окоп и в окопах воюем. То есть, по сути, это пехота, которая просто передвигается на лошадях. Хотя мы себя на фронте пехотой не считали – мы считали, что мы выше пехоты! Но дело-то не в этом. Вот раньше, в Первую мировую войну, кавалерия ходила в сабельные атаки. А в эту войну противник уже мог посадить пару автоматчиков, и все – нас бы постреляли. Поэтому я шашку с собой возил, но не использовал ни единого раза. В основном из ПТРа стрелял, иногда из карабина.
– Какими лошадьми комплектовался 4-й кавкорпус?
– В основном монголками. Вот у меня был конь, тоже монгол, я помню его кличку – Волшебный. Рыжий такой, он у меня появился перед белорусским рейдом и прослужил месяца четыре или больше. А перед этим была еще одна, тоже монголка, но ее убило под Одессой. Ну что, монголки выносливые, неприхотливые, правда и злые – кусались очень сильно. Лошадей тоже гибло много во время войны, а пополнение присылали в основном из Монголии. Нет, конечно, лошади донской, орловской породы считались лучше, но нам их не присылали.
– Немецкие лошади к вам не попадали?
– Нет, не помню такого.
– Сколько в среднем жила лошадь на фронте?
– Думаю, несколько месяцев. А потом ее либо убивало, либо ранило.
– Что делали с ранеными лошадьми – пытались лечить или бросали?
– Оставляли у местного населения. Что с ними потом происходило – неизвестно. Ну, может быть, их потом и лечили ветеринары – не знаю. А во время рейдов тоже оставляли у населения, и там их могли захватить немцы.
– Чем болели лошади на фронте?
– Я не помню, чтобы они болели. Убивали их, ранили – это да.
– Каким образом организовывалось передвижение в конном строю? Существовал ли какой-то распорядок?
– По-моему, нет. Иногда приходилось ездить круглые сутки на лошади. Какой-то режим мог быть на марше – допустим, где-то остановились и отдохнули. А в рейде никакого режима не было.
– Что возили с собой на лошади?
– Какая-то еда была в сумках переметных, овес для лошади. И то, если он был – этот овес. И еда тоже – если была. Во время рейдов случалось такое, что и еды не было.
– Как выходили из такого положения?
– Бывало, что никак – голодали. Потом где-нибудь обоз разграбим, набираем еды.
– Какую форму носили? Была ли какая-то казачья атрибутика?
– Значит, так – носили брюки с лампасами и кубанки. Больше ничего такого казачьего не было.
– Как боролись со вшами?
– Очень просто – зажигали костер, снимали белье и трусили над костром. Но это не особо помогало – вшей все равно было много, они нас просто заедали.
– Кто подковывал лошадей? Работали кузнецы или каждый сам себе?
– Кузнецы. Это же специальная подготовка должна быть – не каждый мог. Многие сельские люди умели, а я же сугубо городской человек – я не мог.
– Тачанки использовали?
– Тачанки были – для перевозки боеприпасов, инструментов и всего остального. И, конечно, на тачанках стояли пулеметы – «максимы».
– Огонь вели прямо с тачанки или снимали пулемет?
– С тачанки. Разворачивали задом наперед и стреляли.
– И какова эффективность такого огня? Что можете сказать?
– Трудно сказать – по-разному.
– Еще мне всегда было интересно, насколько эффективна стрельба с лошади. Вам приходилось стрелять из карабина с седла?
– С лошади – нет. Спешивались, рыли окопы и только тогда стреляли. А стреляли мы хорошо, я свои попадания видел неоднократно. Хотя я в основном имел дело с противотанковым ружьем. Но у нас были и другие взводы, которые стреляли из обычного оружия.
– Можно ли сравнить, с вашей точки зрения, потери в кавалерийских частях с потерями в пехоте?
– В пехоте, конечно, больше.
– Почему?
– Вы понимаете, часто получалось так, что пехота сама по себе закрывала самые опасные направления. А мы все-таки взаимодействовали с танками. Танки идут впереди, а мы за ними. А пехоту не всегда так прикрывали, и маневра у них меньше. Единственное исключение – это окружение под Слуцком. Там мы понесли такие потери, что не сравнить ни с чем и ни с кем.
– С вражеской кавалерией не встречались в бою?
– Румынскую видели, но они слабые вояки. Немцы – это заядлые ребята. А румыны воевали слабо. Кстати, у них кавалерия тоже была как мобильная пехота, в конном строю не воевали.
Когда нас забрали из кавалерии, то не демобилизовали, а направили на восток. В эшелоны нас посадили, и мы месяц туда ехали. В общем, через месяц прибыли на Сахалин, там стояла 113-я отдельная Сахалинская стрелковая бригада. Она перед этим воевала на Сахалине с японцами (за что и получила свое название), но мы приехали в сентябре, когда война уже закончилась. Так что в боях на Дальнем Востоке я не принимал никакого участия.
В октябре мы высадились на Курильских островах, я служил на острове Кунашир. Прослужил я там два года и в июле 1947 года демобилизовался из армии в звании младшего лейтенанта военного времени (училище давало офицерские звания только в военное время). Правда, мне предлагали пойти вновь в офицерское училище и стать капитаном, но я отказался, потому что не связывал свою жизнь с армией. Решил вернуться в Украину. В Чернигове поступил в фельдшерско-акушерскую школу, которую окончил в 1949 году и в том же году поступил в Киевский медицинский институт, где и проучился до 1955 года. Всю жизнь проработал в сфере радиологической медицины, доктор медицинских наук, работал почти до девяноста лет.
– Чем вы награждены за участие в войне?
– Ничем. Нет, ну у меня есть орден Отечественной войны, но его дали уже при Горбачеве. Еще есть украинский орден «За мужество» и масса юбилейных медалей. Но тогда, на фронте, меня не наградили никак – после выхода из белорусского рейда я как будто бы представлялся к ордену Славы ІІІ степени, но тут же уехал в училище. А дальше одно за другим – Венгрия, Курилы, потом демобилизация… И так до сих пор не знаю, куда делся этот орден. Да я его и не искал, не предпринимал никаких попыток.
– Как считаете, участие в войне повлияло на вас?
– Ну, я окреп на войне. Я же был слабеньким мальчишкой, а война меня закалила. Может быть, я поэтому так долго и прожил.
– А характер как-то изменила?
– Характер вся жизнь меняет.
Помогайко Дмитрий Кириллович
Помогайко Дмитрий Кириллович
Я родился 27 января 1922 г. в с. Каменское Васильевского района Запорожской области. Родители мои были крестьянами-середняками, в хозяйстве были корова и телка, лошадь и жеребенок, при уборке своего надела отец слагался с кумом, он был соседом нашим. Отец был участником Первой мировой войны, он только женился, как его забрали на фронт, где он попал в Германии в плен и находился там во время Гражданской войны, после вернулся на родину. В семье было 3 сына. Окончил я школу в 1941 г., военное дело не преподавали, но вот значок ГТО у меня был, также и ПВХО, всего три значка имелось.