– Как далеко друг от друга размещались огневые позиции орудий?
– Обычно было по метров 20–30 между орудиями.
– Кто выбирает огневую позицию для орудия?
– Ну, я под контролем командира батареи. Запасных позиций мы не делали, потому что были в наступлении, а для того, чтобы вырыть одну позицию, нужно часа 2–3, ведь сначала готовишь окоп для пушки, потом для себя ячейки, причем каждый сам для себя рыл. Все в расчете окопы для орудия рыли, и я тоже. «Ложных» позиций мы никогда не вырывали, в атаке они ни к чему.
– Как у артиллериста, какое у вас было личное оружие?
– Представьте себе, никакого оружия не было в батарее, только у комбата был пистолет.
– Как относились к пленным немцам?
– Пленных я видел страшно много. Что уж скрывать, мы их били за то, что они воевали с нами, носками с лошади били. Всякое бывало, но лупили их регулярно. Вот в последнее время стали запрещать, когда немцы начали массово в плен сдаваться. Когда наш фронт под командованием Рокоссовского на Померанию наступал до Эльбы, то к нам сотнями шли, а сопровождают два солдата. И тут их уже не били.
– Какие настроения были в войсках в период кризисов на фронте, обороны Москвы и Сталинграда?
– Туго было и опасно. Но настроения не изменишь, хотя кто и скрывался, у нас были случаи дезертирства. Два случая я помню за войну на весь полк, за такое дело их полевой суд приговаривал к расстрелу. Помню, что они сбежали вдвоем перед боем, завтра должно быть наступление, а они хотели удрать, но их заградотряд поймал. Но расстреляли их только тогда, когда на формирование вывели. Выстроили полк, выкопали яму, шесть автоматчиков или карабинеров поставили, офицер прочитал приговор, в конце добавил: «Собаке собачья смерть!» Очереди, и все, в яму кидают. Еще один раз случай был, тогда из автомата солдата-дезертира ранило в пах, офицер, тот, который должен был свалить в яму, увидел, что парень попался здоровый, еще жив был, тогда офицер его дострелил в голову.
– Какое было взаимоотношение с мирным населением в освобожденных странах?
– Вроде доброе, но в то же время мы опасались, особенно было такое дело в Польше. Когда мы возвращались через 15 дней после Эльбы в Россию, бывало, зайдешь в туалет в расположении воинской польской части, мы же проездом едем, а они стоят на постоянной основе. Офицеры с нами мирно разговаривают, а в туалете одни надписи против русских. Поляки не сильно приветствовали нашего брата, а немцы были в основном скрытные такие. Ничего не выдавали, может, и допрашивали кого из них, но от нас, рядовых, они скрывались где-то.
– Трофеи собирали?
– Видели страшенно много, а вот чтобы собирать, такого не было. Вот когда закончилась война, тогда нам выдали на посылки кому что, материалы разные.
– Самое опасное немецкое оружие?
– Самым опасным оружием у немцев был шестиствольный миномет, мы прозвали его «иваном», видимо, другие части взяли как трофей, а нас перебрасывали на передовую в районе г. Витебска, там мы видели его. Он как стреляет, так огнем вроде все горит, всюду. После нашей «катюши» пришлось видеть взрывы, они все-таки не такие страшные, как у «ива-на» этого. Я как-то недалеко от его обстрела был. Это ад, такое было сильное оружие. К счастью, у него мало таких минометов было. В общем-то, и наша «катюша» тоже шуму наделает и тикает быстро.
– Как мылись, стирались?
– Живых вшей с хвостами кормили, и в шинелях они повсюду были. И как-то нас вывели километров за 50 от фронта на формирование, так мы хоть в речке покупались. Когда моешься, твое белье шпарят, иначе вши съедают в паху и на груди. В последнее время уже так не было, как-то все упорядочилось, а так в общем при отступлении и в наступлении было очень тяжело.
– Выдавался ли сухпаек и что в него входило?
– Его часто давали, особенно в наступлении. Туда входили сухари, сахар, американские консервы давали и даже иногда смалец, он назывался шпиг. И брикеты с разным консервированным супом тоже получали, но редко. Сухпаек съедали сразу, 100 грамм и трошки покушать всегда надо было.
– Как кормили на фронте?
– Есть хотелось, 700 грамм хлеба в день маловато было, ведь дома ешь его с чем-то, а там один хлеб часто, маловато выходило.
– Наших убитых как хоронили?
– Своих, если только нет отступления, в землю клали. Только одного, помню, нам не удалось похоронить, потому что надо было удирать. А так всегда старались закапывать. В наступлении, если где сзади бросили, то уже хоронят местные жители. Перед нашей деревней два с половиной месяца держалась немецкая оборона, они очень не хотели сдать Запорожье. Немцы на возвышенности, а наши в моей деревне внизу. Так постоянные атаки, потери, мобилизовывали, как рассказывали жители, коров и девчат, и свозили убитых. За 2,5 месяца хоронили всех в силосной яме, как я приехал, там было написано, что здесь захоронено 723 человека.
– Приходилось ли вам воевать против власовцев?
– В общем, в плен мне не приходилось их брать, мы как-то окружили лес, нашу часть отправили в обход этого леска, а они там палили машины, пьянствовали, кричали «Ура!», оказалось, что это был искусственный прорыв, они делали вид, будто атакуют. Вроде бы прорвали фронт, может, где-то и прорвали, но у нас не было такого. Так что мы только слышали крики власовцев по-русски, хотя, может, это кто и другой был. А вот пленных мне не доводилось видеть, вообще-то они в плен не сдавались.
– Выделяли ли по национальности тех, против кого воевали?
– Нет, мне не пришлось ни с кем, кроме немцев, сталкиваться.
– Сталкивались ли вы с заградотрядами?
– Они у нас в каждой части были, занимались тем, что ловили дезертиров и возвращали в часть на суд и расстрел. А особиста я видел, у нас им был лейтенант Уткин, это был очень хороший человек, он должен был чего-то смотреть, но к нам никогда не придирался, может, к начальству имел что-то, но к солдатам был просто душа человек.
– Ваше отношение к комиссарам?
– Ну, чего, он пролетит мимо когда, поздравит с наступлением. Это душа человек, они большую роль играли.
После окончания войны через Германию и Польшу привезли нас в г. Изяслав Хмельницкой области, рядом находится г. Славута, это военные городки. Оказалось, что наш полк стоял там до войны. Я родился 27 января, а вышел указ, чтобы солдат 1921 г. рождения демобилизовали, а нас 1922 г. оставить на службе. Поэтому из-за 27 дней я прослужил полтора года лишних. Но в итоге в 1947 г. демобилизовался.