– Всегда плохо кормили во время обучения?
– У нас считался «Ворошиловский паек», но, видно, воровали много. Так что этот учебный лагерь был для меня концлагерем.
В общем, после сдачи экзаменов нас отделили от остальных и отправили в г. Молотов, сейчас г. Пермь, в Бершицкие лагеря. Когда нас, младших командиров, привели в эти лагеря, приехал командир полка: две красивые лошади, на нем белый полушубок и розвальни у него белые. Как барон сидел. Мы таких командиров еще не видели. Он поднялся в санях: «Старшина!» Тот подбегает: «Товарищ полковник, младший комсостав построен!» Полковник как зарычит: «Слушай, старшина, ты где этих оборванцев собрал, по подвалам, что ли? Немедленно убрать, а завтра, чтобы здесь стояли младшие командиры». Мы действительно грязные стояли, не помню даже, чтобы в учебном лагере мы мылись, так нас прямо в баню. Мылись долго, после бани выдают обмундирование новое, с иголочки, теплые бушлаты, шапки-ушанки, две пары теплого белья. В лагере даже белья теплого не выдавали. Месяц потом отъедались, рядового состава не было, только командирский и младший комсостав. Офицеры каждый день пьянствовали. Затем, в январе, прибыли добровольцы, которых направляли под Сталинград. Мне в отделение достались двенадцать кавказцев из Иркутска и Магадана, они там сидели по 10 лет за убийство, но не бандитское, а по кровной мести. Кормить стали хуже, макуху, траву такую, для приварки собирали мои кавказцы. Их в Сталинград отправили, а нас никого не пустили, только четыре младших командира их сопровождали. Еще к нам прибыли моряки Тихоокеанского флота. Они уже отслужили по пять-семь лет, их почему-то без офицеров прислали, так с ними мог разговаривать только командир полка, всех остальных посылали: «Закрой дверь с той стороны!» Отличные ребята были. Что запомнилось: когда их переобмундировывали, они долго отказывались форму менять, пока им не доказали, что в черной форме на снегу немцы будут их, как куропаток, расстреливать. Матросы сдались, но оставили себе тельняшки и бескозырки. Нас, младших командиров, снова не пустили, хотя мы все на фронт рвались. Нас человек 160 было, решили опять возвратить всех в г. Ялуторовск, учиться на старшин. Ну, мы по примеру моряков бунтовать начали, перестали подчиняться командирам взводов, рот. Потом, уже в мае, в Ялуторовске, когда нас собрали, все уже были уверены, что нас бросят на фронт. Командир полка уже новый был, Герой Советского Союза, и командиры в Ялуторовске были уже новые, фронтовики. По фамилиям вызывали, спрашивали каждого: «Учиться будешь?» Я ответил: «Нет, я уже тут учился, разжалуйте в рядовые и отправьте на фронт». Из всей роты только человек 10 остались учиться дальше. Привели в расположение, построили, праздничный обед организовали. Подошел командир полка: «А вы знаете, куда мы всех вас, разгильдяев, отправляем?» Мы отвечаем хором: «Никак нет!» – «Мы решили отправить вас в воздушно-десантные войска, там такие разгильдяи нужны». А я и самолета в глаза не видел.
Направили нас под Москву, в г. Ступино, там проходило формирование 17-й Гвардейской воздушно-десантной бригады особого назначения. Бригада находилась напрямую в подчинении Верховного главнокомандующего И.В. Сталина. Он держал нас для обороны Москвы, как последнюю защиту. Я попал во второй батальон, шестая рота, минометный взвод 50-мм минометов. Меня назначили помощником командира взвода. Начал поступать рядовой состав, в основном 1925 г. рождения, все с десятью классами образования, а у меня неоконченные шесть классов. Как закончилось формирование, меня «кинули через лычку» – присвоили звание ст. сержанта. В десанте я прослужил год и два месяца: с июня 1943 г. по август 1944 г.
– Как проходило обучение в десанте?
– У меня десять прыжков, четыре с учебного аэростата, шесть с десантного самолета «Дуглас». Постоянно боевые стрельбы, учения, кормили на убой. Гоняли так, что постоянно соль на спине была. Строго учили. Нас немцы называли «сталинские бандиты», задачи нам ставили такие: выброски в тыл, либо «языка» взять, причем брали не ниже майора, либо по тылам пройтись, склады и составы подорвать. Еще у нас был особый, десантный, закон: в плен не попадать. Если товарищ ранен, без сознания, и не можем к партизанам переправить, нужно его застрелить. Так вот и были мы «бандитами Сталина». У нас даже особая присяга была, десантная, на коленях каждый отдельно принимал перед знаменем бригады.
– Какое отношение было к Сталину как к вождю страны?
– Ты что! У нас всех портрет Сталина был, я в тетрадь себе вклеил. Нас после орловско-курской операции в леса, в тыл к немцам забросили, полторы недели в тылу у немцев провели, столько шороху наделали, в плен никого не брали. У нас ведь отличное оружие было.
– А как был вооружен десант?
– Как только нас формировать начали, в основном винтовки выдали, ППШ были. Потом выдали настоящие финки и десантный «кирзак» – на него все можно было повесить, кроме противогаза. Застегивались лямки, пояс – и на тебе все висит: и вещмешок, и толовые шашки. Выдали новые автоматы ППС, маленькие, удобные такие, компактные, с откидным прикладом. Минометы тоже с собой брали, но ими не пользовались, на случай, если бы обороняться пришлось, носили.
– Трофейным оружием не пользовались?
– Нет, в моем взводе никто не брал, нас свое оружие устраивало. Тем более что старались не шуметь, часовых тихо снимали. Потом места скопления немцев, склады их забрасывали гранатами и толовыми шашками, вагоны взрывали. Нам, по приказу Сталина, нельзя было вступать в затяжные бои. За сутки могли 60–70 км пройти. Наша цель была – побольше шороху, чтобы небо горело. А потом ночью перешли через передовую, небольшими группами, кто как мог прорывался. У меня во взводе никто не погиб и ранен тоже не был. Старались так задания выполнять, чтобы поменьше было потерь.
– Какое было настроение в войсках, сохранялась уверенность, что мы все равно победим?
– Капитально уверены были, даже когда наши части отступали. Все равно знали, что победим. После разгрома немцев под Москвой в нашей армии и у нас, я в станице еще был, дух поднялся очень сильно. Зимушка-зима нам очень помогла.
– Какое у вас было впечатление от первого боя?
– Да как на маневрах, у нас учения постоянно, приближенные к боевым. Тут только немцы были.
– Сколько раз вас забрасывали в тыл немцам?
– Один раз, сразу после орловско-курской битвы, а так нас старались беречь, мы же последний рубеж обороны были. В той операции, в середине августа, нас ночью выбросили на самолете «Дуглас», по-нашему Ли-2. Не знаю, сколько нас выбросили, всю бригаду или только батальон, нам ведь такие сведения не положено было знать. Забросили куда-то в Вяземский район, там мы, как я говорил, полторы недели провели. Мой взвод действовал в составе своей шестой роты. Сначала станцию, на которой эшелоны немецкие, подорвали с помощью толовых шашек, у нас у каждого такие шашки были, гранаты-то послабее будут, а шашка рванет так рванет. Сталинские бандиты! Потом в леса ушли. Мы, как лисицы, действовали – тихо-тихо, чтобы не слышал никто, только взрывы потом все видели. Мы как партизаны были, так же вели себя – больше шороху по тылам. После станции склад боеприпасов в каком-то селе еще рванули, но тут уже немцы сильно насели, и мы к своим прорываться стали. Уходили тоже ротой, подошли к передовой тихо, немцы ведь и ночью стрелять любили, особенно из пулеметов, ракеты постоянно пускали. Мы где-то часа в два-три подобрались к траншеям, по пути часовых снимали. Через немецкие траншеи перемахнули, а наши уже знали, что мы идем, даже разведку нам навстречу, в нейтральную полосу, высылали. Там как-то командиры связывались, я не знаю как. Вообще у десантников основная задача была взять «языков» большого ранга, для того наши десантники штабы громили. Но я в таких операциях не участвовал.
– Потери в ходе операции были?
– Были, конечно, у нас в батальоне в боях человек трех убило, пять-шесть ранило.
– Какое снаряжение сохраняли, а от какого старались избавиться?
– Противогазы выбрасывали, они нам мешали, особенно в бою.
Затем, после орловско-курской операции, нас учить продолжали, много гоняли. Потом, в начале 1944 г., у нас забрали финки, сдали мы «кирзаки» и получили стандартные вещмешки. Мы поняли, что нас превращают в пехоту. Вообще в г. Ступино я вместе с нашей бригадой стоял год и два месяца. Мы как последний резерв Ставки были. Вдруг меня вызывают в штаб батальона, доверили товарищу гвардии сержанту Климову А.М., мне то есть, возить продукты для всей бригады. Хорошую характеристику мне дали. Это был конец июля. Взял я одно из своих отделений, поселился по документам на квартиру. Дали мне «Студебеккер». Начал продукты получать, как вдруг в одной из поездок у меня так живот ухватило, что горело все огнем. Я даже вечером за стол не сел, пролежал всю ночь и утром без сопровождения, придурок, пошел в гражданскую больницу, думал, подорвался, когда рис носил. Оказалось – аппендицит, отвезли в военный госпиталь, из него Кремль было видно. Я на операцию не давался, думал, само пройдет, но врачи уговорили, и слава богу, а то неделю бы прожил и умер. На пятый день, как мне операцию сделали, моя бригада ушла, так я потерял десантников. Потом узнал, что их переформировали в 355-й стрелковый полк 38-го Гвардейского воздушно-десантного корпуса, воевали мои товарищи в Австрии, брали Вену, закончили войну в Чехии. Встретил я их только после войны.
– Когда вас из госпиталя выписали?
– Выписали в первых числах сентября 1944 г. в выздоравливающий батальон. Послали меня на комиссию, оттуда отправили в 206-й запасной стрелковый полк. Выдали новое обмундирование, только я лычки не сделал, по форме рядовым был. Пока в запасной полк везли, в Минске ЧП случилось. Если б меня поймали, попал бы в штрафбат. Что произошло? Когда в Минск приехали, он же весь был разрушен. Пришли двое ребят, рассказали, что недалеко от вокзала сохранилась немецкая квартира, там барахла немецкого осталось много. Пошли мы, больше двадцати человек, я у старшины вещмешок взял, свой ему оставил. Мы в квартире много всего нашли, а оказалось, что квартиру отдали железнодорожнику, он домой вернулся, там все обворовано. Поднял на ноги комендатуру, энкавэдэшники сразу догадались, что это мы на квартире похозяйничали. Стали нас брать, а я вещмешок в сторожевой будке спрятал. Подождал, пока все ушли, и решил за вещами вернуться. Все проверил вокруг – никого нет. Взял я вещмешок, и тут два товарища: «Пройдемте с нами». До сих пор не пойму, где они сидели?! Взяли меня, я в отказ – вещмешок не мой, моя фамилия Климов, а тут другая фамилия. Вернулись мы за старшиной, они его взяли, а я дернул, думал, как там старшина, отмажется или нет? Старшина, как его в комендатуру привели, крик поднял, что это был не он, остальные подтвердили, что не старшина, а я на квартире был. Меня снова