В 1922 году среди многих недоброжелательных критических отзывов по крайней мере два оказались особенно горькими для братства — это статья Сергея Городецкого в «Известиях» с выразительным названием «Зелень под плесенью» и заметка Михаила Кузмина «Письмо в Пекин», в которой говорилось: «Здесь очень шумят и явочным порядком всё наполняют так называемые „Серапионовы братья“. Гофмана, конечно, тут и в помине нет. Эти молодые и по большей части талантливые люди… образовали литературный трест, может быть, и характерный как явление бытовое. Но глубочайшее заблуждение думать, что их произведения отражают сколько-нибудь современность. Я думаю, что рассказы „Серапионовых братьев“, писанные в 1920 году, в 1922 году уже устарели».
Но это было не совсем так или даже совсем не так.
Ведь и в «прекрасной ясности» поэзии Михаила Кузмина не много найдется отражений современности. Дело, скорее всего, заключалось в том, что при внешнем усиленном внимании к творчеству «молодых и по большей части талантливых людей» очень мало кто из критиков проявлял настоящий интерес к их пути, к их росту и постепенному (у некоторых очень стремительному) «определению» своего места и назначения в современной литературе. Происходил этот процесс не «группово», а сугубо индивидуально.
Когда вышел альманах, среди уже упомянутых рецензий появлялись и положительные — Каверин насчитал их более двадцати только в 1922 году. Одной из самых знаменательных для участников альманаха была, несомненно, статья А. Воронского, напечатанная в журнале «Красная новь». «Альманах Серапионовых братьев был составлен около года назад, — писал критик. — За это время кружок молодых писателей-серапионовцев далеко шагнул вперед, — настолько далеко, что недавно вышедший из печати альманах дает о них довольно отдаленное представление. И всё же от альманаха веет здоровой, обещающей молодостью, весенней свежестью, небесной синью.
Они безусловно даровиты — эти молодые серапионы, — из которых старшему 28–29 лет, а младшие еще находятся в том возрасте, когда берет серьезное сомнение, следует ли брить первый появившийся пушок. Серапионы безусловно порывают с некоторыми основными настроениями предреволюционной литературы, замкнувшей себя в узком кругу сверхиндивидуализма. У них — народ, данное, то, что пред глазами, живая жизнь, окружающее. И в этом прежде всего залог здоровья молодого кружка». И далее — о новелле Каверина: «Законное вообще „остранение“ сюжета переходит у Каверина в такую запутанную сложность, что у читателя начинает пухнуть голова. Между тем Каверин — человек безусловно талантливый, что явствует из того же рассказа».
А Евгений Замятин в статье об альманахе, опубликованной в «Литературных записках» в 1922 году, писал: «Есть у Каверина одно оружие, какого, кажется, нет ни у кого из других Серапионовых братьев, — это ирония (профессор в „Хронике города Лейпцига“, начало VI, начало VII глав). На наших российских полях этот острый и горький злак до сих пор произрастал как-то туго; тем ценнее попытка посеять его и тем больше своеобразия дает она лицу автора».
По приведенным цитатам и по словам Вениамина Каверина, многие поняли, что альманах отличает подлинная новизна, «вольно или невольно в нем чувствовалось „начало“». Может быть, отчасти оно было связано именно с полным несходством между собой молодых писателей, с разнообразием тем, способа подачи материала, переживания того, о чем писалось.
Обшей оставалась для каждого из них по отдельности и для всех вместе лишь высокая планка культуры — традиций, отношения к языку, к стилю, шла ли речь о партизанском движении, как у Всеволода Иванова, или о стилизации библейской притчи, как у Льва Лунца, или о молодом доге, как у Константина Федина, или, наконец, о фантастических превращениях и событиях, как у Вениамина Каверина, или о «маленьких людях» новой формации, как у Михаила Зощенко.
В своей рецензии на первый и последний альманах «Серапионовых братьев», вышедший в издательстве «Алконост» в 1922 году, Юрий Тынянов представил обстоятельный, подробнейший разбор опубликованных произведений в том же году в «Книге и революции».
Указав на особенности каждого из молодых писателей, отметив недостатки их опытов, Тынянов (а надо заметить, что это была его первая статья, посвященная современной прозе) завершил свою развернутую рецензию словами: «Но при различии всех направлений у „братьев“ есть и общее: некоторое упрощение задач прозы с тем, чтобы увидеть ее, стремление „сделать вещь“. Первый альманах… не дает еще ничего нового; это лишь отражение их общей работы; но работа делается, она нужна, и нужны книги „братьев“, список которых, приложенный к альманаху, уже довольно плотен».
Здесь Юрий Тынянов сказал главное: «упрощение задач прозы» явилось едва ли не первой необходимостью в ту пору, когда очень важно было приобщить к чтению бо́льшую часть населения нового государства. Ведь мало кто из простых людей мог оценить по достоинству русскую классику, которая властями рассматривалась с точки зрения идеологической «пользы»…
Может быть, именно это «упрощение» или хотя бы его попытки стали важным отличием «Серапионовых братьев», отличием, которое мало кто заметил тогда?..
Вспоминая о них сегодня, мы свободны в восприятии, и у каждого оно свое. Главное — понимать, что это братство было отнюдь не проходным явлением в отечественной культуре. Своеобразную «расшифровку» (помимо той, о которой упоминалось уже в связи с Гофманом) обнаруживаем в книге О. Новиковой и Вл. Новикова: «Таковы же законы многих литературных дебютов. Вспомним, что такой в высшей степени национальный русский художник, как Гоголь, тоже пустился в первое литературное странствие по дорогам Германии, переоблачившись в Ганса Кюхельгартена. Или „француз“ Пушкин, начавший с подражания Мольеру, Достоевский, бредивший шиллеровскими разбойниками…
Молодые писатели отвлекались от окружавших их будней с тем, чтобы участвовать в решении мировых проблем. И естественным ходом дальнейшего творческого развития было возвращение из далекого в близкое». И далее Новиковы приводят слова о Каверине из статьи Евг. Замятина «Новая русская проза», опубликованной в 1923 году в журнале «Русское искусство»: «…Опыты его очень интересны: у него выходят стойкие сплавы из фантастики и реальности; он хорошо заостряет композицию, играя в разоблачение игры; он умеет философски углубить перспективу как бы путем параллельных зеркал („Пятый странник“). Чтобы стать очень оригинальным писателем, Каверину нужно перевезти свой Нюрнберг хотя бы в Петербург, немного раскрасить свое слово и вспомнить, что это слово — русское».
В 2011 году сценарист и режиссер Владимир Ненашев выпустил документальный фильм о «Серапионовых братьях». Фактически посвящена была лента Льву Лунцу (Юрий Тынянов в свое время написал, что он был «живее ста писателей, которые родились мертвыми»), — трагической судьбе рано ушедшего из жизни организатора литературного объединения. Об остальных «братьях» говорилось вскользь, но фильм вызывал интерес к почти забытому явлению культуры и литературы XX столетия, он воссоздал атмосферу, повествуя о таких увлечениях молодых литераторов, как игра в синематограф, который они любили изображать в пантомимах и пародиях. Или об «Ордене серапионовых девушек», возглавляемом Лидией Харитон, — не принятых официально в «братство», но неизменно существовавших рядом…
Поглощенные поисками новых форм литературы «братья» оставались просто молодыми людьми, которым не чужды были забавы и шутки, серьезные ссоры и горячие споры.
Осмысливая много десятилетий спустя, чем же были для него «Серапионовы братья», Вениамин Александрович Каверин писал: «То, что я знал только понаслышке, само пришло ко мне — не в голой сути, а в живых людях, подобных которым я никогда не встречал. Каждый из них был для меня событием… Они, как и я, поставили свою жизнь на карту, и этой картой была литература… Если бы я мог совершить путешествие во времени и вернуться назад, я бы выбрал голодную зиму двадцатого года, споры, в которых не было ничего, кроме стремления добраться до правды, тесную комнату в Доме искусств, полуоткрытую, чтобы не задохнуться от табачного дыма. Ни зависти, ни борьбы честолюбий. Открытость, желание добра».
В 1924 году в одной из анкет Дома литераторов Юрий Николаевич Тынянов написал, что несколько его статей было опубликовано под псевдонимом Ван-Везен. Это имя он придумал для Каверина, писавшего рассказ, но решил сам им воспользоваться. А Вениамин Александрович написал рассказ о некоем умирающем капитане Ван-Везене, к которому Смерть решила явиться в облике старомодного господина в крылатке. Кто же может узнать ее в таком виде? Вот и Ван-Везен не узнает, и когда она предлагает ему отправиться в край, откуда никто еще не возвращался, капитан убивает ее — ведь, приняв облик человека, Смерть утратила бессмертие. Труп сброшен в море, а бриг обретает вечную жизнь и становится своего рода Летучим Голландцем…
Рассказ не был опубликован, Каверин остался им не вполне удовлетворен, но его писательскую «копилку» именно этот рассказ обогатил тем, что впоследствии точно сформулировал Дмитрий Сергеевич Лихачев: в русской литературе неразрывно связаны понятия «как писать» и «как жить», школа нравственного самопознания всегда главенствовала над занимательностью сюжета, а потому вопрос о бессмертии должен получить разрешение в первую очередь с этой точки зрения.
Обсуждения рассказа на очередной субботе у «Серапионовых братьев» не получилось, но именно после этого вечера Константин Федин предложил называть Каверина Братом Алхимиком…
Вскоре к ордену присоединился «рыжевато-белокурый солдат-кавалерист», читавший в одну из суббот рассказ, который не произвел впечатления, а потом — стихи, которые буквально покорили всех собравшихся. Это был Николай Тихонов, самобытный, яркий поэт. Он читал:
Мы разучились нищим подавать,
Дышать над морем высотой соленой,
Встречать зарю и в лавках покупать