Раздался один щелчок, другой.
— Не сметь фотографировать! — Нодар одним махом выскочил из могилы, вырвал из рук Казбека аппарат, вытащил и засветил плёнку.
Все мы оторопело глядели на него. Казбек же опустился на осыпающуюся кучу вынутого из могилы фунта и заплакал, утопив лицо в ладонях.
Наконец я спросил:
— Нодар, что это значит? А не сошёл ли ты от радости с ума?
— Прошу тебя, сиди тут, охраняй могилу. Мы с Хасаном слетаем в город, привезём до темноты всё, что надо, чтобы прикрыть сокровище. Похоже — могила епископа, может быть, самого первого здесь, на Северном Кавказе. Пока научно не обследована, не законсервирована, никаких сведений в печать, никаких фотографий! Через три, максимум четыре часа будем обратно, привезём видеокамеру, материал для укрытия, сторожа. Прошу, не дотрагивайся ни до чего. И глаз не спускай с этого подонка! А ещё лучше — катил бы ты отсюда, Казбек, к такой‑то матери! Никто тебя не звал.
— Нет. Он останется, — сказал я, опускаясь на землю рядом с Казбеком.
Они спешно уехали, а во мне — странная вещь! — вновь всплыл двойник Казбека.
Со школьных лет помню в себе свойство — неожиданно вживаться в другого, становиться им. Вплоть до походки, тембра голоса, выражения лица и, наконец, ощущения чужих мыслей. Это не имеет ничего общего с актёрским даром перевоплощения. Что‑то другое.
— У тебя с собой ведь два фотоаппарата, — сказал я Казбеку. — Во втором, небось, плёнка есть. Пойди, возьми из машины, снимешь, пока нет Нодара нужные тебе кадры.
Он понял голову, мокрую от слез, утёрся. Сходил к своему «жигулю», вернулся с заряженным фотоаппаратом, снял издали могилу, потом то, что лежало внутри. Несколько раз сфотографировал и меня.
Казбек, что с тобою случилось? — спросил я, когда, спрятав аппарат в машину, он вновь уселся рядом.
Его словно прорвало. Он говорил о том, что мечтал стать москвичом. Для этого есть единственный путь: жениться на москвичке. Не получилось. Ни одна москвичка его не полюбила. Мечтал стать поэтом. Даже выпустил книжечку стихов с предисловием Расула Гамзатова. Дальше дело не пошло. Конкуренция местных и московских поэтов. Нужны связи, знакомства…
— Ещё нужен талант, — робко вставил я. — И удача.
— Таланта нет, — неожиданно согласился Казбек. — Удачи тоже… Ни в чём. Тамрико видел? Это моя любовь. Находится сам знаешь, в каких руках… Один раз хотел сделать фотоочерк — сенсацию, в Москву послать, в «Советскую Культуру», этот грузин не даёт.
Он стал сильно тереть глаза некрасивыми костистыми руками. Снова заплакал.
А я думал о том, что и ко мне не очень‑то благоволит удача, и моя женщина не со мной.
Сам не заметил, как тоже заплакал, уцепился за плечо Казбека, чтобы не свалиться в разрытую могилу.
Глянуть со стороны — наверное, глупая картина.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Под колёсами «газика» похрустывают покрытые утренним ледком выбоины горного шоссе. Мы с Хасаном спускаемся на равнину, чтобы там влиться в главную магистраль, ведущую к городу.
Не выспался. Провожу тыльной стороной ладони по лицу. Трёхдневная противная небритость. Не взял с собой из гостиничного номера бритвенный прибор. Думал, уезжаю на сутки. Оказалось, на трое. Обидно, что таким меня запомнит Мзия.
Как обычно и бывает в подобных случаях, Нодар с Хасаном вернулись к раскопу позавчера лишь поздно вечером. Без сторожа. Привезли огромный рулон плёнки для покрытия раскопанной могилы, видеокамеру. Казбек тотчас уехал. И не к епископу, а прямо в город, несмотря на то, что было уже совсем темно. Я уговаривал его не делать этого, переждать до утра. Он поцеловал меня в плечо и все‑таки уехал. Как он спускался в темноте, по этой узкой, виляющей над пропастями трассе?
— Хасан, будем в городе, сможем найти домашний телефон Казбека? Или хотя бы номер его редакции?
— Шамиль Асланович знает.
Печка в машине не работает. Да если бы и работала, брезентовый «Газик» продувает насквозь. От холода, от небритости чувствую себя совсем бесприютным. Особенно сейчас, когда оставил дом епископа Георгия.
Вчера Нодар с Хасаном и епископом чуть не весь день пробыли у открытой мною могилы. Нодар все детально измерил, зарисовывал, снимал на видеокамеру, описывал. Все, как оно лежало больше тысячи лет. Владыка Георгий совершил заупокойную службу над потревоженным прахом. Лишь к вечеру они вернулись домой. Принесли с собою золотой крест и полуистлевший свиток. Нодар с трудом дозвонился в Тбилиси директору своего института. Тот обещал утром выслать бригаду специалистов. Могилу нужно срочно законсервировать до снега.
А я провёл вчерашний день, не выходя из дома. Сейчас почёл бы за счастье вернуться, если б не надежда на то, что за эти несколько суток пришло на Главпочтамт письмо от Жанны.
— Хасан, заедем по дороге к гостинице на Главпочту?
— Не по дороге. Заедем, конечно. Я уже думал об этом. Скажите, а как вы можете находить то, чего никто не видит?
— Дело тренировки.
Другой человек принялся бы расспрашивать, въедаться в душу, но Хасан замолк, почувствовал, что я не настроен разговаривать. Это не признак послушного раба, вынужденного возить разного рода начальство или же залётных столичных штучек вроде меня. Вчера, когда они вернулись с капища, он прямо‑таки сцепился с Нодаром, сказавшим что‑то пренебрежительное о развевающихся разноцветных ленточках на ветках деревьев священной рощи. «Каждая лента — знак надежды человека, его просьбы к Богу. Я неверующий, но вы‑то учёный, должны понимать и уважать, например, какую‑нибудь бабушку, у которой больной внук…»
Едва Казбек уехал, владыка послал Мзию в комнату за Хасаном, усадил его с нами за общий ужин.
Позже, когда мы с епископом Георгием уединились в молельной, я прямо спросил:
— Казбек действительно вызывает неприязнь, связан с бандитами, но разве мы, христиане, должны его унижать? Сторониться?
К моему удивлению, владыка ничего на это не ответил, промолчал. Он вдруг вернулся к тому, о чём я исповедовался в первый вечер, сказал, скорбно поглядывая на меня:
— Смею думать, что беда ваша — женщина Жанна. Эти люди — Марк и Жанна, играя своими жизнями, играют и вашей. Слышал о них по «Голосу Америки», по «Свободе». Известны на весь мир. Уверен, используют вас… Ведь это так?
— Прячу у себя их рукописи, бумаги… Они меня любят, доверяют.
— Вы честолюбивы. Но ещё обиднее погореть из‑за чужого честолюбия. В случае чего, их защитит заграница, а вас сгноят в зоне… История с чужой женой — плохая история.
Молится он, погружаясь в молчание. По крайней мере, я не расслышал ни одного слова. Запомню этот урок на всю жизнь. Молиться нужно от себя, из глубины сердца. Наши многословные молитвы—зачастую ханжество, актёрство перед людьми, ещё хуже — перед собой…
Глядя на шоссе, на первозданную суровость гор, горько и хорошо обо всём этом вспоминать. В то же время страшно подумать, что я когда‑нибудь потеряю Жанну. Владыка Георгий, безусловно, об этом и молился во имя моего спасения….Как странно, познакомился с епископом — нашёл могилу епископа…
Неожиданно он сказал:
— Сожалею, что не знаком с вашим духовным отцом Александром Менем. Слышал о нём, молюсь за него… Думаю, он разделил бы мою тревогу. Откроюсь вам, я нахожусь в ложном положении, являюсь пастором язычников, лишь номинально числящихся христианами. За три с лишним года, что я здесь нахожусь, я потерпел поражение. Приходя в церковь, крестясь, венчаясь, мои якобы верующие продолжают приносить в жертву животных, оставляют на могилах покойников еду, водку, сигареты. Считается доблестью украсть девушку. У них нет понятия греха. Лишь к немногим удалось пробиться в душу… Много раз хотел уехать. Уйти в монастырь, там, у себя на родине в Грузии.
— Бог поставил вас здесь.
— Да. Иногда думаю: если меня тут не станет, пастырями останутся одни секретари райкомов…
Потом он доверительно заговорил о Мзии. Ещё раз сказал, что мать побаивается дочери, что девочка не ходит в школу не только из‑за своей глухоты. Её, этого ангела во плоти, боятся дети, не любят. Хотя она необыкновенно участлива к чужим бедам.
— Кроме этого, здесь, в горах, к ней много раз приходили раненные или больные животные, прилетают птицы. Последний раз, в октябре, появилась раненная в ногу косуля. Каждое утро приходила к воротам, ждала девочку, пока та не вылечила её. Все звери и птицы излечиваются.
— Водит руками, лечит биоэнергетически?
— Нет. Просто гладит их, разговаривает с ними.
— Может быть, молится?
— Вчера пришла ко мне, сказала, что будет плакать, если вы уедете… Ей свойственны и другие странности, фантастические. Есть такое явление — телепортация… Но сейчас об этом говорить не хочу. Возможно, мне кажется, мнится… Посоветуйте, что делать? Могу отвезти её в Тбилиси к врачам, можно в Москву. Но к каким врачам? Психиатрам? Когда Нодар рассказал мне о вас, я подумал — «Вот кто даст совет, что‑то объяснит».
— Никаких психиатров! Никаких врачей! Неужели, Владыка Георгий, вы не понимаете, девочка — олицетворённая тайна Божия!
— Но мать настаивает, говорит — «Что её ждёт?».
Интересно, что наш разговор прервала именно Мзия. Она, безусловно, каким‑то образом узнала, что мы говорим о ней. Постучала в дверь молельни и, открыв её, встала, как в раме в своём длинном ситцевом платьице в синий горошек, молча смотрела на нас, с укором.
Я подумал, что она подслушивала, но спохватился: глухая.
Сегодня после утреннего кофе я, по просьбе епископа, уехал, не попрощавшись с ней. Нодар остался ждать своих коллег из Тбилиси. Сказал, что, с моей помощью, совершено большое научное открытие. Сердечно расцеловались. Везу с собой его греческих дельфинов.
…Спуск из страны ущелий и пропастей на равнину скучен и пошл. Высокая будка ГАИ на бетонных ногах. Лежащая в стороне мощная цепь с частыми стальными зубьями на случай перекрытия дороги, набитый салом гаишник с жезлом. Пропускает. Не пристал. Чего возьмёшь с плебейского «газика»?