Почти три тысячи лет назад здесь располагался небольшой древнекобанский поселок, сначала, по-видимому, состоящий из одного большого дома (помещение № 2). Для сооружения дома был вырыт котлован глубиной около 0,5 м, площадью 60–70 кв. м, ориентированный по странам света с некоторым отклонением; поверхность материка — желтоватый, тугопластичный суглинок — была выровнена, крупные камни убраны. По краям котлована, на материке воздвигнуты стенки из горизонтально лежащих плит известняка, положенных без скрепляющего раствора. В центре, по линии север — юг, две углубленные в материк ямы диаметром 18–20 см от опорных столбов для перекрытий. В 1,5–2 м от них к востоку три менее глубокие и меньшего диаметра столбовые ямы, окруженные вымосткой из речных камней; возможно, это остатки перегородок, членивших восточную часть помещения на несколько небольших камер.
Изучая древнее жилище, следует обратить особое внимание на принцип сегментации площади помещения на отдельные камеры. Ведь только поняв, использовалось ли оно в виде единой площади или было разделено на отдельные помещения, мы можем ставить вопрос о том, каково было размещение членов семы во время труда, отдыха, еды, а отсюда получить представление о структуре самой семьи и о социально-экономическом уровне развития общества. Материалы первого этапа существования описываемого жилища, когда внутри его вырос культурный слой мощностью 13–20 см, слабо насыщены керамикой, не содержат никаких данных о членении дома, ни конструктивном, ни функциональном. При дальнейшем усовершенствовании жилища по периметру вдоль стен был тщательно уложен ряд плотно пригнанных горизонтально лежащих плит шириной 1,5–2 м. Их можно трактовать как каменные нары жилой части помещения. На эти слабо возвышающиеся каменные нары, возможно, клали шкуры или сено.
В связи с этим вспомним описание кавказского жилища, данное Эвлия Челеби: «На постелях бедняков постлана (сухая) трава. Подушки сделаны из бараньих шкур. Дома, которые принадлежат мирзам, в этой стране украшены чистыми циновками, войлоками и ткаными коврами» [Челеби Эвлия, 1979, с. 61].
Пол центральной части помещения земляной. Тут находился глинобитный очаг, около которого найдены три целых сосуда. Можно предположить, что три столба, расположенные по линии, параллельной восточной стене, это остатки перегородки, отделявшей от основного помещения спальную часть размером: 6,6×1,8 м, в свою очередь разделенную перегородками за три небольшие камеры площадью 4,5; 2,2 и 4 кв. м. В порядке гипотезы можно предположить, что это спальные места трех входивших в состав большой семьи супружеских пар. После сооружения вымостки вола был воздвигнут второй ряд кладки восточной стены, сохранившийся на два-три ряда по высоте, из горизонтально лежащих или поставленных на торец известняковых плит. Интересной особенностью дома является наличие хозяйственного помещения, пристроенного к нему с севера и образующего небольшую камеру, пол которой находится на 50 см выше, чем пол помещения.
Следующему строительному горизонту раннего «селения принадлежат два помещения, одно из которых (№ 5) почти полностью повторяет планировку выше рассмотренного и отстоит от него всего на 5 м. Жилище площадью 35–40 кв. м углублено в землю а 80 см, имеет форму квадрата со скошенным юго-восточным углом и ориентировано углами по сторонам света. В южном углу к нему пристроено небольшое помещение с каменно-земляными стенами и полом, аккуратно выложенный плитами на уровне пола основного помещения. Пол жилища в центральной частя земляной, местами выложен мелкой щебенкой, а у стен — крупными каменными плитами.
Возможно, дом был разделен перегородками на три камеры; в центральной части дома, на полу, рядом с открытым очагом, находился крупный чашечный камень. Стены имели различную конструкцию. Они сооружались или нз крупных, положенных насухо камней, или из двух рядов камня, расположенных на расстоянии 40–60 см друг от друга (внутреннего и внешнего панциря, из которых внутренний углублен сильнее); пространство между панцирями заполнено землей и мелким камнем. Такова, к примеру, юго-западная стена, общая ширина которой составляет 120 см. Если вспомнить, что это внешняя стена комплекса, можно допустить, что она выполняла и определенные оборонительные функции.
В заполнении жилища наряду с многочисленной керамикой найдены бронзовые мотыжки, имеющие ближайшие аналогии в одновременных памятниках Закавказья и до этого случая ни разу не найденные в кобанских памятниках Северного Кавказа. Керамический материал в целом того же каменномостско-березовского типа. В комплекс с помещением № 5 входит расположенное на том же уровне и так же — ориентированное небольшое помещение № 8 (внутренняя площадь— 42–45 кв. м). Пол помещения земляной — выровненный материк, в южном углу помещения — открытый глинобитный очаг, содержащий золу. Культурный слой в жилище насыщен костями и керамикой и датируется тем же ранним периодом.
Между помещениями № 5 и 8 вскрыт слой, лишенный камня и состоящий из бурого однородного грунта. Это пространство можно трактовать как остатки загона для скота или открытого хозяйственного двора.
Теперь постараемся предложить реконструкцию дома-усадьбы древнекобанского поселка на Эшкаконе па основании сопоставления археологических данных с этнографическими.
Когда мы пытаемся увидеть за обнаруженными при раскопках остатками реальную жизнь древних обитателей этих, мест, мы стремимся привлечь самые различные и разновременные доступные нам материалы: описания путешественников, свидетельства фольклора, этнографические данные. Так, в частности, только этнографическое исследование жилищ различных горских народов Большого Кавказа [Робакидзе, 1960; 1963; 1964; Чибиров, 1970; Текеев, 1972; Мизиев, 1973; Робакидзе, Гегечкори, 1975; Кобычев, 1982; Аса но в, 1976] помогает нам понять значение ряда конструктивных деталей жилищ, вскрытых раскопками. В то же время последние раскопки на Эшкаконе увели глубь на два тысячелетия те культурные традиции, которые были живы в домостроительстве горских народов северных предгорий Большого Кавказа еще в омом недавнем прошлом. При этом ряд элементов сходства в домостроительстве можно объяснить влиянием окружающей среды и поэтому считать, что они возникли независимо: таковы выбор места для поседения на освещенных солнцем склонах ущелий и у скотопрогонных троп, использование камня для сооружения жилищ.
Однако ряд специфических признаков, сохранившихся в домостроительстве только на территории до верховий Кубани до верховий Терека (в местах проживания в горах карачаевцев, балкарцев и осетин), говорит о том, что независимое происхождение этих особенностей, с одной стороны, в эпоху бытования кобанской культуры, а с другой — у народов Осетии, Карачая или Балкарии с развитого средневековья маловероятно. Рассмотрим все те признаки жилищ, которые связывают между собой столь отдаленные эпохи. [Вспомним, что проблеме преемственности разновременных культур Кавказа были посвящены специальные работы (Миллер, 1881; Батчаев, 1973], ей уделялось большое внимание и в обобщающих монографиях [Алексеева, 1949; Крупнов, 1960; Алексеева, 1963]. Исследователи сумели проследить длительное сохранение ряда элементов культуры от кобанской эпохи через средневековую аланскую вплоть до недавнего прошлого: стиль зооморфных изображений на подвесках, амулетах, булавках, использование для захоронения каменных ящиков и грунтовых могил, обложенных перекрытых камнем, отдельные виды керамики, способы ее орнаментации и т. д.
Результат исследования «кобанского наследия» в средневековой культуре горцев Кавказа справедливо привел В. М. Батчаев а к следующему выводу: «В количественном отношении древние формы представлены не отдельными спорадическими элементами, а комплексом элементов, составляющих первооснову раннесредневековой культуры горцев» и охватывающих, «по существу, все структурные компоненты раннесредневековой культуры…» [Батчаев, 1973, с. 14–15].
Данные по древнекобанским поселениям и жилищам для предгорной и горной полосы до недавнего времени отсутствовали, и обобщающие работы по жилищам народов Северного Кавказа в качестве наиболее ранних аналогий могли использовать лишь позднесредневековые усадьбы балкарцев и немногочисленные, часто не опубликованные данные из раскопок аланских поселений. Поэтому автор одного из наиболее фундированных исследований по поселениям, жилым и хозяйственным постройкам балкарцев Ю. Н. Асанов, не имея необходимых данных, не смог по материалам жилых сооружений увести культурную традицию домостроительства далеко в глубь тысячелетий.
Постараемся заполнить этот пробел. Начнем с вопроса о выборе места для поселения. На Эшкаконе оно располагалось на освещенном солнцем участке (ср. [Асанов, 1976, с. 9]): обычно минут через тридцать-сорок после того, как мы начинали раскопки (то есть в шесть-семь часов утра), поднимавшееся незадолго до этого солнце обходило ближайший горный шпиль, чтобы уже до самого заката не покидать раскопа. Все подступы к поселению, как со стороны степи и Приэльбрусья, так и по левому и правому притокам Эшкакона, хорошо просматривались, что опять-таки имеет аналогии в устройстве поселений Северной Осетин [Робакидзе, 1975, с. 27]. Тенденция к постепенному росту поселка (один дом первого строительного горизонта и усадьба из двух домов с двумя дворами второго строительного горизонта первого периода существования поселка, затем значительно большая площадь поселения во второй, «скифский» период) находит параллели в этнографических материалах прошлого века из горных и равнинных районов Северного Кавказа [Кобычев, 1968, с. 82; Кобычев, 1982]. Квадратная форма дома, характеризующая наиболее архаичные балкарские жилища [Бернштейн, — 1960, с. 196], так же как и большие размеры [Бернштейн, 1960, с. 1961 и однокамерность домов [Асанов, 1975, с. 72], присущая я композиционно-планировочному построению древнекобанских жилищ.
Однако на этом сходство не кончается. Древние жилища врезаны в склон, когда одна или