В. К.) живут также некие троглодиты, из-за холодов обитающие в пещерах; но даже у них много ячменного хлеба. За троглодитами следуют хамекиты и так называемые полифаги и селения псадиков, которые еще в состоянии заниматься земледелием… Далее следуют уже кочевники, живущие между Меотидой и Каспийским морем, именно набианы и панксаны, а также племена «нраков и аерсов. Эти аорсы и сираки являются, видимо, изгнанниками племен, живущих выше, а аорсы обитают севернее сираков» (Strab. XI, V, 7–8).
На протяжении многих десятилетий не прекращаются ожесточенные споры о том, как локализовать сарматские племена аорсов и сираков, как датировать время их появления на Северном Кавказе, как определить характер их взаимоотношений с соседями, какие признаки выделять в качестве этнокультурных показателей [Смирнов, 1954; Виноградов, 1963; Абрамова, 1968, с. 129]. Для нас существенно, что и древние авторы, и современные археологи единодушны в признании наличия в степях большого монолита сарматских племен. Заслуживают внимания и сведения Плиния Старшего о том, что в тылу города Питиунта, «в кавказских городах, живет сарматский народ епагерриты, а за ними савроматы» (Плиний. Естественная история. VI, 15); по мнению Ю. С. Гаглойти, И. С. Каменецкого и Е. П. Алексеевой, локализовать их следует в верхнем течении реки Кубани [Алексеева, 1971, с. 70].
Особенно важны данные по локализации тех племен, которые заселяли северные предгорья и горы Кавказа. Речь идет, во-первых, о троглодитах, то есть жителях пещер (не имеются ли здесь в виду дома, частично углубленные в землю, — вспомним углубленные жилища в Приэльбрусье, на Эшкаконе, рассмотренные выше?), которые, по мнению некоторых исследователей, локализуются в Чечено-Ингушетии, рядом с хамекитами [Виноградов, 1963], исадиками («содиями» Плиния). (Естественная история. VI. 29); и «исондами» Птолемея (V, 8, 17 — см. [Виноградов, 1963, с. 157]).
Далее на восток, уже на территории современного Дагестана, находились леки древнегрузинских источников. Если согласиться с предложенной локализацией хамекитов и исадиков, то троглодиты, очевидно, в действительности находились западнее (и, видимо, значительно) — можно ожидать, что их ареал включал горные районы от Осетии до верхней Кубани; никаких других племенных названий, которые можно было бы связать с этой территорией, в нашем распоряжении нет, а между тем, коль скоро Страбон начинал свое описание с района современного Сухуми, то названые им племена и должны были находиться в верховьях Кубани и далее на восток.
Памятники III–I вв. до н. э. в горах немногочисленны и, как правило, представлены погребениями, большая часть которых вскрыта еще в прошлом веке и лишена должной документации; многие детали, ускользнувшие от внимания непосредственных производителей работ, восстановить невозможно. А при небольшом числе погребальных комплексов, архаичности инвентаря, плохо поддающегося датированию, при разнообразии погребального обряда, в частности погребальных сооружений, черпать в этом материале основания для уточнения этнической или хронологической интерпретации можно только при введении дробного кода описания этих погребений.
Остановимся лишь на том, как проявляется в них преемственность от кобанских памятников VIII–IV вв. до н. э., не предлагая, однако, на этой базе этногенетических построений. Так, продолжает бытовать традиция погребений в каменных ящиках (большинство) или в грунтовых могилах (мало), иногда с частичным использованием камня. Преобладают одиночные захоронения, правда, появляются и коллективные. Продолжают встречаться скорченные погребения, как в предыдущую эпоху, но все больший удельный вес приобретают вытянутые (82 % в Кабардино-Балкарии, по данным Б. М. Керефова). Ориентировка неустойчивая, с преобладанием широтной.
Вещевой материал демонстрирует в ряде категорий прямую преемственность от более ранних форм кобанской культуры. Это касается бронзовых дуговидных фибул, бронзовых литых браслетов с концами в виде змеиных головок [Абрамова, 1974, с. 5], умбоновидных бляшек-пуговиц [Керефов, 1975, с. 8] и многих других украшений. Оружие и конское снаряжение гораздо тоньше реагирует на все то новое, что появилось в военном деле сарматской поры и отражало процессы «сарматизации соседнего несарматскога населения, то есть принятие им сарматского костюма, вооружения, многих сторон погребального обряда и т. д.» [Смирнов, 1954, с. 195].
Вооружение сармат и их воинственность красочно описывают древние авторы. Овидий говорит, что «между ними нет ни одного, кто не носил бы налучья, лука и синеватых от змеиного яда стрел» (Овидий, V. 7, 12–20). О «мечущем огромное копье сармате» пишет Валерий Флакк (Флакк. Аргонавтика, VI. 162), об их воинственности — Сидоний: «кочевое скопище— суровое, хищное, бурное»; «народ кровожаднейший и посвященный Арею, считающий спокойствие за несчастие», — вторит ему Либаний. «Сарматы не живут в городах и даже не имеют постоянных мест жительства, они вечно живут лагерем, перевозя свое имущество и богатство туда, куда привлекают их лучшие пастбища или принуждают отступающие или преследующие враги; племя воинственное, свободное, непокорное и до того жестокое и свирепое, что даже женщины участвуют в войнах наравне с мужчинами», — заявляет Помпоний Мела (Помпоний Мела, III, 33).
Чем глубже мы пытаемся «заглянуть» в горы, тем меньше в местной культуре находим сарматских черт; это лишь отдельные предметы вооружения и детали костюма и украшения, бронзовые зеркальца-подвески, что является хорошим хронологическим, но не этническим показателем.
Сложнее обстоит дело с деталями погребального обряда, которые можно связывать с сарматами. Пока в распоряжении археологов было еще мало материала, сложился определенный взгляд на то, какие признаки можно связывать с сарматами; к ним относили наличие меловой подсыпки, перекрещенные голени, положение кисти руки на тазовых костях. С увеличением общего количества материала самые простые подсчеты показали, что рассматривать эти признаки в качестве этнических нельзя; например, на Маныче, в зоне обитания сираков, меловая подсыпка отмечена менее чем в 2 % погребений, а в позднесарматских памятниках, согласно сведениям М. Г. Мошковой, — в 19,7 %.
Еще в 1963 г. И. С. Каменецкий пришел к выводу, что в погребениях меотов, коренных обитателей средней и нижней Кубани, такая деталь погребального обряда, как перекрещенные ноги, встречается чаще, чем в собственно сарматских памятниках. Подсчеты по позднесарматским комплексам, произведенные М. Г. Мошковой, показали, что в целом этот признак составляет лишь 3,5 %, увеличиваясь по направлению к юго-западу до 7–8 % (очевидно, как она полагает, под влиянием меотов). Это же касается положения кисти руки на тазовых костях: в позднесарматских памятниках этот признак составляет около 20 %, поэтому нельзя, рассматривая северокавказские памятники, перечисленные детали обряда считать признаком сарматского влияния.
Вообще, наблюдения по погребальному обряду могут лишь в том случае служить нам основанием для каких бы то ни было этноисторических построений, когда подсчитаны по дробной программе не только все материалы с изучаемой, но и со всех сопредельных территорий. Коль скоро это не осуществлено, наши выводы остаются предельно гипотетическими.
Итак, наши представления о жизни населения Северного Кавказа в последние века I тысячелетия до н. э. ограничены немногочисленностью археологического материала; мы можем предполагать, что в горах продолжало жить местное население, сохранившее культурные традиции, сложившиеся в кобанской культуре. Степи были заняты кочевыми сарматскими племенами, вступавшими во все более тесный контакт с населением гор и предгорий. К рубежу нашей эры в этих процессах все более заметную роль начинает играть одно из сарматских племенных объединений — аланы.
Выход алан на историческую арену
…Аланы — племя дикое и долго неизвестное нашим, так как они сдерживались внутри вместе с прочими дикими и неукротимыми племенами непроходимостью местности внутри страны и запором железной двери…
Количество источников и, главное, полнота сведений об истории алан значительно превышают все то, что мы знаем о предшествующих, а порой и последующих народах. Очень важно, что эти знания из древних источников мы можем в данном случае подвергнуть перекрестной проверке.
Впервые в произведениях античных авторов «пылкие аланы» упоминаются в I в. и. э., чтобы на долгие века занять видное место в качестве опасных противников или желательных союзников Рима и Византии. Волна сармато-аланских нашествий прокатилась по Европе и Азии. Правда, это имя не имело печальной и страшной славы гуннов, но тем не менее воинственных алан древние авторы знают в Предкавказье (где их потомки живут в наши дни), в Закавказье, в Передней Азии, в Причерноморье и Подунавье, по Франции и Северной Африке. Как и скифы в эпоху переднеазиатских походов, зачастую теми же маршрутами, такими же воинственными конными дружинами аланы проникали на территорию крупнейших государств древности. Не случайно среди сарматских погребений той поры около половины составляют погребения воинов.
Сарматы славились своей легкой конницей, а их «звонконогие» (Сидоний) кони, «пригодные для любой длины переездов» (Овидий), — резвостью и неприхотливостью. Интересно, что наряду с породистыми, быстроаллюрными скакунами типа ахалтекинцев, тонконогими, подтянутыми, с горделиво поднятой головой, которых мы знаем по росписям Боспорских склепоз, у основной массы дружинников под седлом были кони попроще, степных улучшенных пород. На этих конях они отправлялись в походы одвуконь, приводя в страх противника как быстротой передвижений, так и численностью своего конного войска. Поскольку аланы, как и все сарматы, прежде всего предстают перед Римом, а позднее Византией как конники, до нас дошли наиболее яркие характеристики их именно в этом качестве.