За гибелью Базука следуют смерть Анбазука, пронзенного копьем Сумбата, битва между армянами if соединенным войском, полная победа армян, истребление «многих овсов и леков» и разорение Картли.
С этого момента начинается полоса враждебных отношений между аланами и Арменией и дружественных между аланами и иверами. По сведениям Светония, где-то при Веспасиане (69–79), но, очевидно, после рассмотренного нашествия 72 г. «Валарш, царь парфян, настоятельно просил против алан военной помощи» (Светоний. Домициан, гл. 2). В следующих военных действиях между армянами и объединенными силами Картли и алан, когда картлийские цари начали военные действия, «укрепили города и крепости и заполнили их войсками, призванными из Овсети» [Мровели, 1979, с. 34], армяне осадили Мцхету. Картли и аланы после пятимесячной осады запросили мира, «изъявили покорность» и обещали повиноваться армянам — правда, ненадолго. При усилении военных действий армян с Римом и Ираном, когда все основные силы Армении были заняты, аланы и картлийцы «беспрерывно стали нападать на армян», победили направленное против них армянское войско, взяли в плен армянского царевича 3 арен а и заточили его в крепость Да риал ан. Только через три года, после появления в Картли армянского войска, был заключен мир и возвращен царевич, «отныне стали друзьями армяне, картлийцы и овсы. Заодно сражались против общего врага» [Мровели, 1979, с. 35].
Следовательно, на протяжении I в. аланы находятся непрерывно в центре всех событий в Закавказье, активно участвуя в них на стороне Картли. В то же время, как мы узнаем из Лукиана, боспорский царь Левканор, выдавший свою дочь Мазею за правителя меотов-махлиев Адирмака, был женат на аланке Масти ре, братья которой жили в Алании.
Следующий грандиозный набег алан на Албанию и Мидию был вызван, как мы знаем по Диону Кассию, в 135–136 гг. Фарсманом II и был приостановлен «благодаря дарам, которыми Валарш (имеется в виду либо парфянский, либо армянский царь. — В. К.) воздействовал на алан» [Тренер, 1959, с. 130].
В начале II в. аланы продолжали играть заметную роль в политической жизни Боспора: наместниками Европейского и Азиатского Боспора были аланы, сыновья Маета — Ульпий Парфенокл и Ульпий Антимах, в 208 г. на Боспоре «главным аланским переводчиком» был некто Иран. В 213 г., судя по Мовсесу Хоренаци, аланы и горские племена напали на Армению.
В середине III в. на Картли «пришли двалетским путем многочисленные войска овсов… с целью сокрушения города Мцхеты» [Мровели, 1979, с. 35]. Интересно, что, первый раз за два с половиной века придя в Картли в качестве врагов, аланы воспользовались не Дарьялом, через который обычно их пропускали цари Картли, а Двалетским перевалом. Если согласиться с В. Н. Гамрекели, то в двалах грузинских и армянских источников надо видеть талое Птолемея или валлов-уаллов Плиния и локализовать их в ближайшем соседстве с аланами в горных районах Центрального Предкавказья и Закавказья [Гамрекели, 1961, с. 63]. Картлийский правитель Амазасп собрал большое войско, выступив сам в поединке с аланскими богатырями, пользуясь луком, копьем и мечом. Войско Картли нанесло сокрушительный урон аланам, был убит царь и множество воинов, и в следующем году армяне и Картли вступили в Аланию, «и никто не мог противостоять, полонили всю Овсеги и с победой вернулись восвояси» [Мровели, 1979, с. 36].
Предположение о непосредственной территориальной близости Алании с Картли и Арменией подкрепляется еще рядом источников: надписью Картира конца III в., данными о расположении алан к северу от Абазгии (Равеннский аноним IV в.) и вблизи лазов (Певтингеровы таблицы, 365 г.). В начале IV в. мы вновь видим совместные действия алан с леками на стороне Картли и армян против Ирана, причем, когда иранское войско вступает на территорию Закавказья, картлийские цари уходят «в Овсети, дабы привести войско из Овсети и укрепить города-крепости» [Мровели, 1979, с. 37].
Как археологам выявить памятники ранних алан?
Как слои почвы, слои народов следуют в нашей части света один за другим, часто смешиваясь, но всегда так, что их первоначальное положение можно еще распознать. Исследователям обычаев народов, их языков следует поторопиться, чтобы не потерять время, пока слои еще различаются.
Подытоживая разбор событий в Закавказье, где активными участниками на протяжении первых четырех веков нашей эры были аланы, использовавшие в военных действиях в Закавказье союзных им горцев, мы воочию убедились, что аланы, согласно античным авторам, они же овсы, согласно грузинским летописям, находились в непосредственной близости к Закавказью: только в этом случае был резон идти в горы за аланской помощью в тот момент, когда враг уже вступил на территорию Картли; если бы аланы населяли берега Меотиды или даже северокавказские степи, это было бы бесполезно.
Вопрос сопоставления данных письменных источников с археологическими материалами, если уж в нашем распоряжении имеется и то и другое, является одним из фундаментальнейших в археологии, но эта процедура еще требует выработки однозначного и непротиворечивого перевода с языка одной системы на язык другой. Поэтому «различные исследователи, сталкиваясь с одними и теми же категориями явлений, далеко не всегда одни и те же специфические явления описывают и интерпретируют одинаково» [Кун, 1975, с. 37].
Казалось бы, самый простой путь — это определить по данным письменных источников ареал того народа, исследованием которого мы занимаемся, в данном случае (пусть в самом общем виде) территорию, связываемую с аланами первых веков нашей эры на Северном Кавказе, а далее проследить, какие археологические памятники могут быть отождествлены с ними. Более ста лет назад, когда исследователи впервые вплотную обратились к этому вопросу, было высказано мнение как об отождествлении античных алан и осов древних грузинских авторов с ираноязычными осетинами, так и о принадлежности северокавказских катакомбных могильников первых веков нашей эры аланам. Следует сказать, что это, казалось бы, слишком прямолинейное и однозначное сопоставление продолжает, пожалуй, оставаться наиболее правомерным, несмотря на раздающиеся одиночные возражения. И такое почти полное единодушие исследователей объясняется не привычностью подобной точки зрения, а тем, что она получает все большее число подтверждений на массовом материале.
При решении названной проблемы мы сталкиваемся со следующим кругом вопросов: как выделить из обширной массы памятников Северного Кавказа древности I–III вв.? Какие элементы в них способствуют определению даты, этнической принадлежности или генетической преемственности — погребальный обряд, типы погребальных сооружений, инвентарь, типы поселений и жилища? Как локализуются эти памятники и различаются ли между собой в степях, предгорьях и горах? Каковы были отношения горцев со степняками? Короче, как проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов, как выявить особенности рассматриваемого периода в единой линии развития культуры Северного Кавказа? Как отобрать и оценить факты с точки зрения их информативности в плане поставленных вопросов, чтобы получить наиболее точные и надежные выводы? На помощь приходит опыт конкретных исследований последних лет в рассматриваемой области, который мы очень коротко попытаемся подытожить.
Положительными сторонами их являются расчленение материалов во времени и пространстве, обращение к «закрытым» комплексам, корреляция отдельных деталей погребального обряда и черт материальной культуры. После выполнения этих исследований требуется еще более глубокий, детализированный анализ, когда по единой и максимально дробной программе будет рассмотрен и сопоставлен весь материал сарматского времени. Иными словами, только при рассмотрении каждого погребения по всей сумме признаков мы сможем говорить о его принадлежности к кругу сармато-аланских памятников. Обращаясь к археологии позднесарматской поры на Кавказе, исследователи прежде всего ставят своей задачей выделить все комплексы и случайные находки этого времени в рассматриваемом районе, опираясь на датирующие вещи — фибулы европейских форм, монеты, бусы, сарматское оружие и т. д. [Алексеева, 1949; Виноградов, 1963; Абрамова, 1974; Керефов, 1975; Алексеева, 1976; Петренко, 1980].
Различные авторы придерживаются для памятников разных районов Кавказа различных периодизаций. Так, В. Б. Виноградов и Б. М. Керефов определяют как раннеаланский период I–III вв. н. э., М. П. Абрамова членит его на два этапа (конец I в. до н. э. — I в. н. э. и II–III вв. н. э.), а В. А. Петренко определяет его пределы II–IV в в. Общее число привлекаемых комплексов приближается уже к 200; в частности, Б. М. Керефовым учтено 85 комплексов рубежа I в. н. э. и 28 — I–III вв. в Кабардино-Балкарии [Керефов, 1975], В. А. Петренко в Чечено-Ингушетии для II–IV вв. — 9 катакомб в степях и 36 комплексов в предгорных районах [Петренко, 1980]. Комплексов первых веков меньше всего выделено на территории Осетии (а те, что имеются, в основном открыты в ходе дореволюционных работ и потому имеют неполную документацию) — 20 комплексов в горах (из двадцати трех комплексов, разобранных М. П. Абрамовой, три следует по инвентарю отнести к VII–VIII вв. н. э. [Абрамова, 1974, рис. II, 11 и 24, рис. 1, 27]; найденные здесь зеркала, поясные наборы, браслеты, бубенчики следует датировать, не ранее конца VII в., а скорее VIII в. н. э.).
Анализируя эти материалы, исследователи пришли с выводу, что в степных районах мы имеем для того времени памятники кочевых сармато-алан, в горных — комплексы, оставленные местным кавказским населением, а в предгорно-плоскостных — памятники смешанного, «сарматизированного» облика. Могильники с погребениями в катакомбах, которые, как уже говорилось, традиционно рассматриваются как характерный признак аланских комплексов, в начале нашего века исчислялись единицами (Золотое кладбище на Кубани и Алханкала на Сунже). Сейчас подобные памятники сплошной линией (26 пунктов) заполнили пространство между этими двумя крайними точками.