Обладая этим уже вполне достаточным для выводов материалом, следует вновь обратиться к вопросу, насколько сам катакомбный обряд погребения является здесь информативным признаком для исторических выводов. В северокавказских степях, а сейчас и в Дагестане катакомбные сооружения — явление не новое, так сак мы знаем здесь много десятков, если не сотен подкурганных катакомб, датирующихся еще эпохой бронзы. Однако к нашей теме они отношения не имеют, так как их отделяет от интересующих нас памятников от 1000 до 2000 лет; немаловажно в этой связи только то, что идея создания в земле погребальной камеры, образующей замкнутое пространство и имевшей форму жилища кочевника (возможно, кибитки), оказывается присущей насельникам степей на разных этапах.
Генетическую преемственность для северокавказских катакомб начала нашей эры можно проследить не от в их, а от поволжско-среднеазиатских, где этот тип могильных сооружений связан с сарматско-массагетским миром, или же возводить к так называемым земляным склепам европейского и азиатского Боспора. Нас не должно смущать малое количество катакомб в сарматской культуре волжско-уральского междуречья, так сак оно растет с каждым годом. Нам важно отметить, сто непосредственно в предшествующий период они отсутствуют в горах и на равнинах Кавказа, поэтому у нас нет никаких оснований воспринимать их как проявление местного погребального обряда (ср. [Абрамова, 1975]) и тем более возводить к каменным подземным склепам [Нечаева, 1961], которые, кстати, в то время представлены единицами.
Иногда тезис о местном генезисе катакомб первых веков нашей эры на Кавказе пытаются подкрепить ссылкой на наличие в них коллективных захоронений с многоярусным расположением костяков: в этом видят проявление доли местных элементов в создании катакомбного обряда. Однако катакомба как форма погребального сооружения, коллективность как черта погребального обряда и многоярусность как способ захоронения и проявление характера использования погребального сооружения несравнимы между собой, поскольку характеризуют разные стороны такого сложного явления культуры первобытного общества, как погребальные обычаи; следовательно, такой подход методически неверен.
Кроме того, местная кобанская культура предшествующего времени, так же как и одновременные нашим катакомбам грунтовые погребения, которые обычно связываются с местной традицией, дают абсолютное преобладание индивидуальных захоронений. Вообще среди местных кавказских племен в горах и предгорьях и у степных сармато-алан (как на Кавказе, так и в междуречье Волги и Дона и далее к западу) существует многообразие форм погребальных сооружений: катакомбы, подбойные могилы, грунтовые погребения, могилы «колодцем», каменные ящики, каменные гробницы, грунтовые могилы с частичным использованием камня и т. д.
Только после того как все виды погребальных сооружений для сармато-аланского периода на Северном Кавказе будут описаны по детализированному коду (наземное и подземное сооружение, число составляющих гробницу элементов, их форма и размеры, конструкция, характер заполнения и многое другое), можно будет сравнивать между собой все эти комплексы в их пространственно-временном разнообразии и аргументированно ответить на вопрос об этнической принадлежности северокавказских катакомб первых веков нашей эры. В такой же мере это касается других деталей-погребального обряда: позы костяка, положения рук, ориентации, расположения и ассортимента погребального инвентаря — все эти детали начинают служить для определения хронологических или территориальных различий только тогда, когда они подсчитаны и сравнены между собой, что сделано еще в весьма небольшой степени и больше для территории Поволжья и Подонья, чем для Северного Кавказа.
Во всяком случае, никакой унификации погребальных памятников на рассматриваемой территории для этого периода не наблюдается, и, по мнению исследователей, многообразие форм погребальных сооружений и вариации других признаков погребального обряда свидетельствуют в пользу усложнения этнического состава населения Предкавказья [Виноградов, 1963, с. 94]. Для: этого периода актуальными остаются поиск и исследование могильников, их полные раскопки и публикация» сопоставление между собой и с данными письменных, источников.
Гунны в степях и на Кавказе
Замолкни и вслушайся в топот табунный
По стертым дорогам, по травам сырым.
В разорванных шкурах бездомные гунны
Степной саранчой пролетают на Рим.
Мы видели, что все те степные племена, с которыми на протяжении I — тысячелетия до нашей эры и первых: трех веков нашей эры вступали в контакты — то дружественные, то враждебные — жители гор и предгорий, были ираноязычными: сначала киммерийцы и скифы, позднее сарматы и аланы. Только с гуннского времен» (IV в. н. э.), начинающего «великое переселение народов», или, возможно, лишь немногим ранее, при непрекращающихся связях с иранцами в лице алан начинаются контакты местного населения с тюркоязычным миром. Если до наших дней имя ясов-асов-осов-алан и ираноязычная речь сохранились у центральнокавказских осетин, то и тюркская речь вплоть до нынешнего дня звучит в кавказских горах у карачаевцев и балкарцев, кумыков и нагайцев, и принесли ее в горы гунны и болгары, тюркюты, хазары, печенеги и половцы, на; протяжении тысячелетия сменявшие друг друга в евразийских степях.
Древние авторы — римско-византийские, грузинские, и армянские — уделили гуннскому нашествию большое-внимание, поскольку оно явилось потрясением для всего цивилизованного мира той эпохи. Аланам пришлось, столкнуться с гуннами на ранних этапах этого нашествия. Из обширного круга проблем, касающихся гуннского периода истории Восточной Европы, в том числе Северного Кавказа, мы коснемся лишь двух: появления тюркского этноса на Северном Кавказе, взаимоотношений гуннов и алан. Существует точка зрения, что именно гуннов под именем «унны» знает автор второй половины I в. до н. э. Дионисий Периэгет, локализующий их «возле Каспийского моря», между скифами и каспийцами [Гумилев, 1960, с. 124; Гумилев, 1962, с. 28]. Клавдий Птолемей в следующем веке знает их между бастарнами и роксаланами [Maenchen-Helfen, 1973, с. 442–449].
Наиболее же полные и, безусловно, достоверные сведения мы получаем у Аммиана Марцеллина, одного из самых ярких и интересных авторов IV в.: «Племя гуннов, о котором мало знают древние памятники, живет за меотийскими болотами… и превосходит всякую меру дикости…» (Amm. XXXI, 2, 1; 2, 2). Аммиан Марцеллин говорит об их кочевом образе жизни, воинственности, отсутствии наследственной царской власти: они «довольствуются случайным предводительством знатнейших и сокрушают все, что попадается на пути» (Amm. XXXI, 2, 7). Источники описывают гуннов как всадников, «приросших» к своим коням, «выносливым, но безобразным на вид» (Amm. XXXI, 2, 6). Они то скачут врассыпную, «без всякого порядка», с «нежданными обратными набегами» (Клавдий Клавдиан), то вступают «в битвы клинообразным строем со свирепыми криками… издали они сражаются метательными копьями (в переводе Кулаковского — стрелами. — В. К.), врукопашную рубятся очертя голову мечами и, сами уклоняясь от ударов кинжалов, набрасывают на врагов крепко свитые арканы…» (Amm. XXXI, 2, 8, 9). «У них страшные и верные руки, наносящие меткими копьями неизбежную смерть, и ярость, умеющая грешить непогрешимыми ударами», — вторит Марцеллину Солий Аполлинарий Сидоний (Сидоний, V, 235–298).
Всех древних авторов, так же как и нас, прежде всего интересовал вопрос: кто они, эти «яростные воители» (Аммнан Марцеллин), «бродячие полчища хукнов» (Авзоний), «свирепые хуны», «свирепейшее племя», откуда и когда появились?
В письменной традиции сохранилась мифологизированная версия происхождения гуннов. Иордан со слов Ороcия сообщает, что они рождены изгнанными в пустыню готскими колдуньями от злых духов (lord. Getica, 122). в то же время представляют интерес древние отождествления их с киммерийцами и скифами [Maenchen-Helfen, 1973, с. 17, 18], вызванные обитанием их в степях и кочевым образом жизни. В действительности же исторически оправданным является отождествление европейских гуннов с обитавшими в Центральной Азии сюнну китайских источников [Maenchen-Неlfеn, 1973, с. 222; Гумилев, 1960, с. 123–125; Амброз, 1981, с. 10], причем первое столкновение гуннов (сюнну) с аланами, по Менчен-Хелфену, произошло еще в Средней Азии — в стране Янь-Цай [Maenchen-Helfen, 1973, с. 227]. Позднее, в 375 г., «гунны прошли через земли алан, убили и ограбили многих, а с остальными заключили союз и при их содействии с большой уверенностью вторглись в просторные и плодородные владения Германариха» (Amm. XXXI, 3, 1).
Продвижение гуннов сдвинуло с места разноэтничное население евразийских степей и смежных с ними областей. Павел Оросий описывает, как изгнанные гуннами готы, перейдя Дунай, «взялись за оружие, победили войско Валента и рассеялись во Фракии, все наполняя убийствами, пожарами и грабежами» (Павел Оросий. Кн. 7. Гл. 33, 10). Все авторы подчеркивают неожиданность натиска этой варварской массы, «внезапной силой сорванной со своих мест» (Amm. XXXI, 4, 2). Втянутыми в это движение оказались и аланы. «Алан, хотя и равных им в бою, но отличных от них общей человечностью, образом жизни и наружным видом, они также подчинили себе, обессилив частыми стычками… Они обращали их (алан) в бегство…» (lord. Getica, 126–127).
Упоминание гуннов вместе с аланами и готами мы видим в описаниях всех важнейших событий, происходивших во Фракии, на Дунае, у стен Константинополя и далее на запад вплоть до Испании и Африки, но эту яркую тему мы оставляем в стороне. Для нас представляют интерес события, связанные с Кавказом. Для начала постараемся свести воедино те сведения, которыми мы располагаем для предшествующего гуннскому нашествию времени. Ф. Альтхейм выделил в письменных источниках сообщения об отдельных «кавказских гуннах», которые служили в персидской армии в 60-х годах III в.; для 90-х годов того же столетия армянские историки говорят о гуннских и аланских солдатах [Altheim, 1962, с. 269–272]. Из сасанидской надписи 293 г. из Пайкули мы узнаем о тюркском хакане на Кавказе. В 363 г., по свидетельству Иовнана, требовалась защита кавказских проходов «от варваров, которые были неизвестны римлянам и персам» (по Томпсону [Thompson, 1948, с. 21], это либо гунны, либо кидариты), а в составе армии Аршака II (345–368) в борьбе с персами участвовали аланы и гунны. Следовательно, еще до эпохи, предшествовавшей появлению гуннов в Европе, в качестве наемных солдат или враждебных отрядов они уже проникали с Северного Кавказа в Закавказье и Иран и, значит, находились на Кавказе