Чтобы увеличить информативность, следует провести предварительную исчерпывающую классификацию — «разработать и показать наглядно типологию вещей, проследить время существования каждого типа в отдельности» [Засецкая, 1978, с. 69], что, в частности, с успехом проведено А. К. Амброзом для фибул [Амброз, 1966] и И. П. Засецкой для золотых украшений гуннской эпохи [Засецкая, 1975]. Группировка погребений должна опираться на весь комплекс имеющихся в них вещей с учетом деталей погребального обряда, взаимного расположения погребений [3асецкая, 1978, с. 68] и их половозрастной принадлежности.
Другим способом, успешно примененным И. П. Засецкой для систематизации материала, является детализированный стилистический анализ орнаментации, типичной для данных подгрупп вещей, убедительно свидетельствующий в пользу культурного и временного един ста я комплексов. В дискуссии на симпозиуме в Эрмитаже весной 1976 г. в защиту положений И. П. Засецкой выступили специалисты по античности, сарматам и раннему средневековью Д. Б. Шелов, В. В. Кропоткин и М. Г. Мошкова, которых убедило доказательство единства рассмотренных памятников полихромного стиля [Засецкая, Маршак, Щукин, 1979, с. 121].
По-иному обстоит дело с анализом II группы, датированной И. П. Засецкой также гуннским временем. Правда, И. П. Засецкая отмечала ее «самостоятельность» и подчеркивала неясность причины отличий между I и III группами: «Связано это с вопросами хронологии или этнокультурной принадлежности, можно будет решить только после определения точной даты обеих групп» [Засецкая, 1978, с. 69]. Это, на мой взгляд, убедительно было сделано А. К. Амброзом: III группа очень надежно по поясным наборам датируется VI–VII вв.
Говоря в целом о погребениях IV–V вв. на той территории, где гунны проходили или находились некоторое время, первым делом следует подчеркнуть их малочисленность, справедливо объясненную С. А. Плетневой как следствие присущего гуннам на этом этапе образа жизни — «таборного кочевания» [Плетнева, 1982, с. 33]. Те несколько десятков погребений, как правило ограбленных, которые удалось выявить археологам за полтора века с момента первых находок, совершенно несопоставимы количественно с десятками и сотнями тысяч гуннов-воинов, известных нам по письменным источникам, наводнивших Евразию и потрясавших мир на протяжении IV–V вв., и все же даже на этом количественно небольшом основании исследователи смогли построить археологическую реконструкцию гуннской культуры, правда до сих пор содержащую еще много неясностей.
Посмотрим теперь, что дает сопоставление письменных источников с археологическими данными для решения вопросов, связанных с пребыванием алан на Северном Кавказе в эпоху наивысшего могущества гуннов (вторая половина IV–V в.). По имеющимся археологическим материалам мы не можем делать никаких демографических выводов; те немногочисленные находки, которые имеются в нашем распоряжении, как и отдельные изолированные гуннские погребения на тысячеверстном пространстве евразийских степей, не говорят ничего о численности как пришельцев-гуннов, так и аланского населения на Кавказе.
Аланы в гуннское время
Почти все аланы высоки ростом и красивы, с умеренно белокурыми волосами; они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей, очень подвижны вследствие легкости вооружения и во всем похожи на гуннов, только с более мягким и более культурным образом жизни.
Они (аланы) были первым европейским народом, который встретили гунны в своем движении на запад, и первые испытали на себе дикость и силу новых пришельцев.
Мы снова вынуждены обратиться к данным письменных источников: только по ним можно представить занятую аланами территорию, основные события, связанные с ними, и характер отношений алан с гуннами. Обратимся к Аммиа ну Марцеллину, важность сведений которого трудно переоценить. Характеристики, даваемые им аланам, частично восходят к более ранним описаниям кочевого быта «скифской степи», но вместе с тем содержат ряд конкретных сведений, «Гунны прошли через земли алан, убили и ограбили многих, а с остальными заключили союз и при их содействии с большой уверенностью вторглись в просторные и плодородные владения Германариха» (Аmm. XXXI, 3, 1).
Как мы уже показали, на протяжении всего IV в. аланы и гунны всюду в Европе выступали вместе, лишь на рубеже V в., с 398 г., мы начинаем видеть их в разных лагерях. Стилихон опирается на алан, а с 402 г. происходят стычки между аланами и — гуннами [Маеnchen-Helfen, 1973, с. 72, 443], закончившиеся к 407–408 гг. расторжением алано-гуннского союза [Maenchen-Helfen, 1973, с. 72, 443; Thompson, 1948, с. 28]. Аланская конница Сарла в 402 г. напала на вестготов, в канун 406 г. аланы, перейдя по льду Рейн, ушли из Паннонии в Галлию, в 409 г. перевалили Пиренеи, в 412 г, перешли на сторону римского войска, а в 429 г. вместе с вандалами ушли в Африку. Между тем в 420 г. гунны захватили Паннонию, а в 434 г. осадили Константинополь, в то же время установив контроль над Северным Кавказом [Vernadsky, 1943, с. 141].
В конце 30-х годов аланы, союзники Рима, поселены в Галлии; гунны продолжают оставаться враждебными Риму, что в 451 г. завершается Каталаунской битвой.
После смерти Аттилы существенно перекраивается карта Европы; в частности, аланы заселяют Нижнюю Мёзию и Малую Скифию, именно из их среды вышел крупнейший историк эпохи раннего средневековья — Иордан, представитель аланской знати; его дед был секретарем аланского царя Кандака, а сам Иордан в юности служил при царском племяннике.
В 40–50-е годы V в. северокавказские аланы, возможно вместе с гуннами, совершили победоносное нашествие в Картли, пользуясь молодостью правителя — царя Вахтанга, будущего знаменитого Горгасала. По сведениям историка XI в. Джуаншера, мы знаем об ударе, нанесенном аланами-осами цветущим долинам и укрепленным крепостям Картли от Куры до Хунана, о захвате в плен множества грузин, и в частности трехлетней принцессы Мирандухт. Лишь достигнув совершеннолетия, Вахтанг смог подготовить ответный удар. В качестве союзника Вахтанга выступал Вараз-Бакур, владетель страны Ран; силы его, судя по Джуаншеру, были неправдоподобно велики — 100 000 всадников и 60 000 человек пехоты.
После поражения алан-осов (и союзных им хазар и кипчаков, под которыми, возможно, данный источник подразумевает гуннские племена) Вахтанг захватил и укрепил кавказские перевалы: владение ими начинало иметь в международных отношениях Ирана, Византии и сопредельных стран особое значение. Именно эти свидетельства находят подтверждение в некоторых редакциях жизнеописания просветительницы Грузии — святой Нины [Очерки истории Грузии, т. II, 1973, с. 100], где речь идет о том, что Вахтанг построил осетинские ворота, названные Дариалом в жизнеописании Нины и Дарианом у Джуаншера. Для Картли владение этими путями было жизненно необходимо в, связи с попыткой Грузии и Армении выйти из-под власти Сасанидского Ирана, в войнах которого с эфталитами Вахтанг принужден был участвовать в 60-х годах.
Сведения о действиях актииранской коалиции в 482 г. мы можем почерпнуть из «Армянской истории» Лазаря Парпеци [Абегян, 1948, с. 263], непосредственного участника этих событий. По его данным, Вахтанг Горгасал особую роль в военных действиях предоставил гуннским войскам, которые должны были выступить на стороне восставших. Небольшой отряд в 300 воинов, пришедший вместо большой гуннской армии, был отправлен в лагерь армян, и, для того чтобы поднять военный дух последних, стоявших лагерем в горах, Вахтанг Горгасал показывал на зажженные по его приказу огни в долине, говоря, что это несметные гуннские полчища, пришедшие к ним на помощь. Отсутствие гуннской помощи и предательство части армянских военачальников привели к поражению восставших; правда, воспользоваться плодами победы Ирану не удалось, так как иранские войска были отозваны на родину.
По сведениям Прокопия, на рубеже V–VI вв. Дарьяльским проходом владел «гунн Амбазук» (Абазук — Анбазук — иранское имя). Следовательно, власть над Дарьяльским проходом находилась в руках жителей Северного Кавказа, которые умело «торговали с Византией и Ираном» [Тогошвили, 1978, с. 12]. Как пишет Захарий Ритор, «когда Пероз, царь персидских пределов, воцарился в своей земле в тринадцатом году Анастасия, гунны вышли через "ворота", которые охранялись персами, и через тамошние горные места достигли персидских пределов… Когда он (Пероз. — В. К.) осведомился о причине их вторжения и прихода в его страну, они сказали ему: "Нам недостаточно того, что дает нам персидское государство… Мы живем оружием, луком и мечом и подкрепляемся всякой мясной пищей… Император ромейский… обещал нам умножить подать, если мы разорвем дружбу с вами, персами"» (Ритор. Кн. 7, Гл. 3). Битва была выиграна гуннами, которые «полонили персидские области и возвратились в свою землю» (Ритор. Кн. 7, Гл. 3).
Какие же археологические памятники документируют этот период? Мы уже говорили о типичных для гуннского времени вещах, о дискуссионности проблемы датирования. Если мы вернемся к работам Т. М. Минаевой 1950-х годов, то увидим, что подавляющая часть известных к тому времени погребальных комплексов верховьев Кубани была датирована серединой I тысячелетия н. э. (Байтал-Чапкан и Гиляч) на основании прежде всего вещей с инкрустациями, которые по крымским аналогиям относили к IV–V вв. Аргументированная В. К. Пудовиным более поздняя дата крымского могильника Суук-Су и дальнейшее исследование этой проблемы А. К. Амбрйзом [Амброз, 1971, ч. I, с. 106–107] избавляют нас от необходимости разбирать эти положения, тем более что в настоящее время богатый материал из сотен катакомб VI–VII вв. соседнего Пятигорья подтверждает более позднюю дату (не ранее VI–VII вв.) для большинства комплексов Байтал-Чапкана и могильников Гилячского городища.