К концу V в. можно отнести грунтовые могилы Тамагацика [Алексеева, 1955; 1971], подземные склепы Гиляча, раскопанные в 1965 г. Т. М. Минаевой, каменную гробницу, исследованную С. Д. Мастепановым у Хумары [Алексеева, 1971], отдельные грунтовые катакомбы близ Кисловодска, комплекс из Вольного аула в Кабардино-Балкарии, ряд случайных находок в дореволюционных коллекциях из Северной Осетии. Все эти памятники — из горных районов и предгорий. Погребальные сооружения отражают давние местные традиции; погребения чаще не единичны, а объединены в могильники, хотя и представлены небольшим числом комплексов (три-шесть). Иногда в этих могильниках были исследованы и более поздние погребения (например, Гиляч), что говорит о преемственности населения в данном пункте, о непрерывном существовании кладбищ с IV–V до VI–VIII вв.
В степных районах комплексы гуннского времени происходят из курганов — это и катакомбы в Терезе [Алексеева, 1971], Бруте и хуторе Октябрьском [Абрамова, 1975], и уникальная гробница в Кишпеке [Бетрозов, 1980, с. 113–122], и погребения из Паласа-Сырта и Большого Буйнакского кургана в Дагестане. Большая часть погребений ограблена в древности, особенно степные курганы, поэтому в нашем распоряжении оказывается весьма неполный материал.
Погребальный обряд и погребальные сооружения на Северном Кавказе разнообразны и в своем подавляющем большинстве восходят к типам, характерным для времени кобанской культуры, начиная от ее расцвета до первых веков нашей эры (грунтовые могилы, каменные подземные гробницы). Продолжают использоваться катакомбы — подкурганные в степных — районах, бескурганные — в предгорьях (в горах в тот период катакомб нет); появляются уникальные гробницы типа Кишпекской. Поселения того периода для Центрального Предкавказья неизвестны и не исследованы.
Из типичных для конца IV–V в. вещей отметим, пряжки мужских поясов (самая частая находка) с довольно массивной, расширенной в передней части рамкой и длинным хоботкообразным язычком, без щитка или е пластинчатым орнаментированным щитком округлой или квадратной формы (бронзовые, серебряные или золотые). Пряжки, как правило, имеют округлую или овальную рамку, щиток может быть украшен инкрустацией из сердолика; поясные накладки и наконечники отсутствуют. Датирующим элементом являются и фибулы — как маленькие ленточные двучленные прогнутые подвязные с короткой пружиной, так и небольшие двупластикчатые, покрытые золотой фольгой и украшенные полудрагоценными камнями, чаще красными; инкрустированные экземпляры происходят из дореволюционных раскопок в Северной. Осетии [Уварова, 1900, табл. CLII], из каменной гробницы № 4 раскопок Т. М. Минаевой 1965 г. в Гиляче, неорнаментированные серебряные — из бескурганного погребения, вскрытого в 1923 г. М. И. Ермоленко в Вольном ауле близ Нальчика.
В Гиляче и в окрестностях Кисловодска найдены золотые прямоугольные шарнирные бляхи, украшенные перегородчатым орнаментом, инкрустированные красным и зеленым стеклом. Детали типичного для гуннов конского снаряжения найдены в гробнице Кишпека, разграбленных подкурганных катакомбах Брута и в Гиляче. Височные подвески — редкая находка. Они имеют форму колечка с сомкнутыми концами или в полтора оборота. Датирующими для IV–V вв. являются сердоликовые 14-гранные бусины прекрасного темно-бурого «индийского» сердолика тщательной огранки и прозрачные стеклянные стаканы с синими налепами.
В ряде комплексов найдены бронзовые зеркала с центральным ушком, украшенные радиальными линиями (Кишпек), иногда пересекающими концентрические выпуклые кольца; в одном случае орнамент представляет четырех конечную звезду с двумя пересекающимися диаметрами (погребение у аула Жако).
Погребальный инвентарь — нарядное снаряжение верхового коня, пряжки мужского пояса, женские пластинчатые фибулы, бусы, стеклянная и металлическая посуда, котлы — обнаруживает более заметные хронологические, нежели локальные и этнокультурные особенности, объединяющие памятники из разных областей Северного Кавказа с обширным миром гуннских древностей Евразии, причем гуннская эпоха — это своего рода мостик между предшествующим, сарматским и последующим, аланским периодами. Лучшим подтверждением этого единства, прослеживающегося от IV–V к VI–VIII вв., являются, с одной стороны, непрекращаюшиеся споры по поводу датировки отдельных комплексов или целых могильников, относимых то к IV–V, то к VI–VII вв., и с другой — преемственность керамической традиции от сарматского к аланскому времени, особенно явно заметная на материалах тех могильников, которые отражают непрерывную жизнь населения в каком-либо пункте с V по VII–VIII вв., а часто и далее.
Поэтому для анализа гуннского периода в жизни алан особенно продуктивно рассмотреть его ретроспективно, отталкиваясь от древностей VI–VII вв. В этой связи важную роль приобретают исследования могильника и городища Гиляч в верховьях Кубани, осуществленные Т. М. Минаевой, прекрасным полевым работником и вдумчивым исследователем, энтузиастом и тружеником. Материалы этих раскопок описаны в прекрасных полевых отчетах и хранятся в Черкесском и Ставропольском музеях, где доступны для повторного исследования.
В ряде статей и монографий Т. М. Минаевой уделено большое внимание исследованию всего инвентаря, погребального обряда и керамики, ею предложена классификация материала, изданы в рисунках, фотографиях и описаниях наиболее типичные формы вещей и керамики. Эти материалы особенно важны потому, что Т. М. Минаевой и Е. П. Алексеевой на верхней Кубани исследован ряд могильников более позднего времени (в некоторых случаях их возникновение также относится к середине I тысячелетия), что в целом дает достаточно представительную группу. Следует заметить, что эти раскопки производились на высоком профессиональном уровне, с необходимой фиксацией планов могильников и всех погребений.
Если подниматься вверх от Карачаевска по шоссе, идущему вдоль прозрачной и чистой Кубани к Хурзуку и Учкулану — к самому подножию Эльбруса и верховьям Кубани, то справа, на высоком скалистом мысу, среди густого леса, при слиянии Кюль-Тюбе (Гиляч) и Кубани, находится раннесредневековая крепость.
Еще в 1939 г. начала здесь работы Т. М. Минаева и продолжала их с перерывами до 1965 г., когда и была исследована наиболее древняя часть могильника [Минаева, 1982]. Сейчас, когда археолог может на экспедиционной машине добраться до самых труднодоступных уголков Кавказа, нелегко представить себе, сколько самоотверженности потребовалось ученому, чтобы во главе небольшой группы студентов Ставропольского пединститута начать эти работы в тяжелых условиях. Последнюю книгу Т. М. Минаевой, вобравшую в себя всю сумму сведений о многочисленных археологических путешествиях и наблюдения в Карачае, — «К истории алан Верхнего Прикубанья по археологическим данным» (Ставрополь, 1971) — я не устаю перечитывать и каждый раз нахожу в ней что-нибудь для себя новое.
Гиляч был первым памятником, который подвергся планомерным и комплексным раскопкам, и он сторицей воздал за все потраченные на него труды. Здесь исследованы как могильники — подземные каменные гробницы V–VII вв. (всего 36 погребений) и ограбленные полуподземные склепы IX–XI вв. на трех участках могильника, так и культурные слои поселения раннесредневекового времени: ряд жилых и хозяйственных сооружений, христианский храм и языческое святилище X–XI вв.
В общих чертах определены история создания укрепления, рост поселения, изменение планировки и керамического материала, что в дальнейшем было проверено при исследовании подобных поселений в Карачаево-Черкесии и районе Кавказских Минеральных Вод. Эти памятники свидетельствуют о преемственности культуры в горах верхней Кубани с V по XI–ХII вв.
При этом речь идет не о той конструируемой исследователями преемственности, которая опирается на цепочку памятников разных хронологических периодов, обнаруженных в разных пунктах, что, строго говоря, указывает только на факт заселения данной территории на всем протяжении ее истории и обеспечивает хронологическую упорядоченность памятников. Здесь перед нами жизнь населения одного укрепленного поселка, постепенно превращающегося в крупный населенный, пункт, документированная как слоями, так и преемственностью в конструкции жилищ, погребальном обряде, керамической традиции.
Погребения Гиляча могут быть разделены на несколько хронологических групп по набору металлических и стеклянных украшений, тогда как керамика обнаруживает непрерывную линию развития, сказывающуюся в общности форм и орнаментации, характере теста, причем изменение во времени может быть оценено объективно только при формализированном подходе к ее изучению. Однако, прежде чем к нему обратиться, следует сделать еще одно методическое отступление.
Еще немного теории
Наши классификации далеко не совершенны. Они служат лишь для нашего чувственного восприятия, но не являются теми образцами, в соответствии с которыми действует природа, не являются границами, которые она сама установила, чтобы направлять каждое существо по вполне определенной ровной дороге.
До сих пор мы оперировали понятием «археологические источники>, старались показать, какие из них и в какой мере важны для определения датировки и этнической принадлежности, какие отражают передвижения народов и их социальную структуру, идеологические представления и производственные отношения. Теперь обратимся к теоретическому обоснованию рассмотренного. тем более что сама постановка этих вопросов не в начале исследовательского процесса, а скорее на его завершающих этапах отражает историю развития каждой науки и археологии в частности. Прежде чем определить свой метод и процедуру исследования, сообщество ученых, долгое время идя от конкретного материала (что типично для археологии как эмпирической науки), создает свой подход, вырабатывает определенный набор правил, которыми в явкой или неявной форме пользуются все исследователи; и только на этапе теоретического осмысления достигнутого появляется необходимость в строгом определении всех понятий и в упорядочении их в систему научного объяснения.