рмин «городцовщина», обвиняющий В. А. Городцова и его учеников во враждебной идеологии «буржуазного вещеведения», если бы мы не читали в программном выступлении С. Н. Быковского, что в подобных случаях «должны быть применены методы воздействия более сильные, чем разъяснение и убеждение» [Быковский, 1931, с. 80].
Таким образом, археологи призывались к тому, чтобы на смену вещеведению пришли исследования культурных комплексов. Но когда и в чем типологический метод отказывался от комплексов? Не тогда ли, когда наряду с предметами из комплексов в построении типологии находили место и находки из случайных коллекций? Разве археологи, придерживавшиеся городцовского метода, отказывались от статистики? Достаточно вспомнить классическую работу А. В. Арциховского «Курганы вятичей» [Арциховский, 1927], чтобы убедиться в обратном. На смену вещеведению. пришло воинствующее «вещеневедение», стали возникать голые социологические схемы, мертворожденные в применении к археологии марристские штудии.
Должно было пройти еще несколько десятилетий, чтобы вновь возник интерес к анализу археологических источников и стала ясна важность этой процедуры, но уже на новом уровне — математизации и кибернетизации гуманитарных наук [см. Ковалевская, 1981]. Если мы проанализируем все исследования в США начиная с середины 30-х годов, так же как довоенные и послевоенные работы у нас, то увидим, что во всех них отправной точкой окажутся положения, высказанные В. А. Городцовым еще в 1927 г.
В свете сказанного выше вернемся к проблеме типа в археологии. Как известно, при его определении акцент делался на том, что за типом стоит то множество артефактов, которое обладает однородностью признаков (И. Рауз именно их считал нужным называть «классом», а Д. Кларк — «популяцией артефактов»), В то же время тип — это система (или же устойчивое сочетание, набор) признаков.
Рассмотрим вопросы построения типологии применительно к анализу керамики. Во всех исследованиях, касающихся археологии раннего средневековья Северного Кавказа, большее или меньшее внимание уделялось керамике, в частности вопросам происхождения и связей аланской керамики с сарматской керамикой Северного Кавказа и Поволжья [Минаева, 1971; Абрамова, Магомедов, 1980]. И все-таки даже в таких сводных работах, как монографии В. А. Кузнецова [Кузнецов, 1962; 1973] или работы Т. М. Минаевой [Минаева, 1950; 1951; 1956; 1960] и Е. П. Алексеевой [Алексеева, 1960], не предлагалось общей классификации северокавказской керамики середины и второй половины I тысячелетия н. э., и выводы опирались на несистематизированные наблюдения. Общим недостатком этих работ являлось отсутствие подробной, обоснованной, опирающейся на статистическую обработку материала типологии керамики[9], которая была заменена выделением каждым исследователем ряда типов или видов на основании различных, как правило, нечетко сформулированных автором признаков (общих и детальных): формы, характера украшения поверхности, размеров и т. д. Ни признакам, ни сосудам, отнесенным к тому или иному типу, не давалось количественных характеристик. В результате изданный различными авторами материал не может быть сравнен между собой и не вписывается в общую схему развития керамики.
С этими бедами сталкиваются и исследователи других культур и территорий, поэтому задача создания типологии керамики, опирающейся на объективные характеристики, является для теоретической археологии первоочередной [Маршак, 1965; 1970; Деопик, Карапетьянц, 1970; Литвинский, 1973; Генинг, 1973; Shepard, 1968; Peacock, 1970; Ericson, Stickel, 1973; Ericson, Attley, 1976; Пустовалов, 1982].
Мы рассматриваем керамику с учетом хронологии и географии, беря за ocновy типологии морфологические признаки, выраженные через ряд промеров и индексов, общих для сосудов любой территории. Более дробное деление проводится уже на основании анализа специфических черт: характера обжига, состава теста, способов украшения внешней поверхности (лощение, ангоб, различные виды линейного орнамента, рельефные валики, зооморфные ручки и т. д.).
Основная цель предлагаемой нами типологии — сделать весь керамический материал эпохи раннего средневековья обозримым, доступным для сравнения и решения вопросов датировки, а также происхождения форм сосудов. При этом целый ряд вопросов, связанных с керамическим производством, затрагивается лишь в самом общем виде: керамика и вопросы этногеографии, взаимоотношения профессионального ремесла и домашнего производства, развитие ремесла и торговли, влияние уровня развития гончарного дела на социальную структуру общества и многие другие. Во главу угла при характеристике керамики каждого района положены материалы из максимально полно раскопанных могильников.
Действительно, сравнивая керамические комплексы из различных могильников даже в пределах одного района, мы никогда не можем с полной определенностью сказать, объясняются замеченные нами отличия только разным временем существования этих комплексов (хронологические) или они связаны со своеобразием деятельности тех или иных гончарных мастерских (локальные особенности). Когда же мы имеем дело с материалами отдельного могильника, то очевидно, что оставившее его население снабжалось керамикой пусть даже не одной, а нескольких гончарных мастерских, но, безусловно, придерживавшихся одной традиции и характеризующихся рядом общих особенностей; в таком случае направленные изменения в форме, орнаментации или технологии оказываются хронологическими признаками.
Перед нами стоит также вопрос естественной классификации — попытка выделить, насколько это возможно, тот или иной тип, который воспринимался, как таковой, древним мастером, имел определенное назначение и в качестве его проявления — специфическую форму, размеры и орнаментацию.
Какие же признаки следует выделять для анализа керамики? На каком уровне остановиться? Ведь одних только количественных и качественных признаков для согдийской, например, керамики середины I тысячелетия н. э. можно насчитать около 300 [Маршак, 1965, с. 13].
Поскольку предлагаемая типология является не самоцелью, а лишь подсобным орудием, мы исходим из того, что извлечем из материала лишь часть информации: пренебрегая частностями и тонкостями, мы сможем уловить лишь наиболее значительные изменения в нем. Предлагаемый морфологический анализ керамики базируется на измерении основных высот и диаметров сосуда и на вычислении ряда индексов, наилучшим образом выражающих форму раннесредневековой керамики Кавказа. Минимум использованных измерений включает диаметр венчика (устья), наименьший диаметр горла, диаметр основания горла, наибольший диаметр тулова и диаметр дна, высоту горла, плечиков, нижней и верхней частей тулова и общую высоту сосуда. Математическое отношение между собой этих параметров дает индексы керамики.
Для удобства читателя все градации индексов сведены в таблицу. Индекс получен путем деления одного числа на другое и выражен в процентах (знак которых мы в дальнейшем опускаем).
Объединение различных сосудов в типы происходит на основании сравнения их качественных признаков в параметров, куда включаются как абсолютные размеры, так и индексы (причем индексы легче сравнивать, чем абсолютные размеры). Важен индекс относительной высоты горла, выражающийся отношением высоты горла к общей высоте сосуда (то есть таким образом мы узнаем, какую часть общей высоты сосуда составляет его горло).
Ряд исследователей применяют индекс, выражающий отношение общей высоты сосуда к наибольшему его диаметру (индекс «А», по Б. А. Литвинскому, или же высотный указатель ФА, по В. Ф. Генингу), что наилучшим образом характеризует общую форму сосуда; но, поскольку высота сосуда в наших вычислениях принимается в качестве одного из основных параметров для получения ряда индексов, мы берем ее в качестве знаменателя.
Для характеристики формы тулова сосуда мы учитываем отношение высот верхней и нижней его частей — «высотный указатель плечика», по В. Ф. Генингу [Генинг, 1973, с. 122], в обратной форме он применен Б. А. Литвинским [Литвинский, 1973, с. 12, 13]. Для характеристики горла мы берем отношение наименьшего диаметра горловины к наибольшему диаметру сосуда. Место расположения наибольшего диаметра является весьма важным признаком.
Кроме того, в некоторых случаях мы характеризуем относительную ширину дна (отношение диаметра донца к наибольшему диаметру); так, для салтово-маяцкой керамики как Северного Кавказа, так и Донца относительная ширина дна — хронологический признак: с течением времени увеличивается относительная ширина дна, так же как и приземистость кувшинчиков — наибольший диаметр располагается все ближе ко дну сосуда, пока оно не оказывается самой широкой его частью.
О чем может рассказать керамика
Можно подумать, что природа сама ревнива стирает и сглаживает все следы своей работы: она как будто щеголяет совершенными образцами своего творчества, в которых ей удалось воплотить какую-нибудь вполне развитую мысль, но она немилосердно уничтожает самую память о своих первых, неуверенных попытках.
Гончарное производство алан несет на себе ряд черт, специфических только для него и позволяющих четко выделять продукцию: сюда входит характер обжига (серый цвет в изломе и на поверхности), лощение (черное, блестящее, полосчатое, сплошное, из заштрихованных треугольников, ромбическое и т. д.), пропорции сосудов, место расположения ручки, высокий процент клейменой посуды, типы и т. д. Не только типы керамики, но каждый из признаков (а их выделяется много десятков) четко распределены во времени и пространстве.
Набор керамики, которую аланы в эпоху раннего» средневековья ставили в погребения, существенно отличается от того, который археологи находят в слоях поселений; так, 92,6 % керамики, происходящей из могильников, составляют кувшины различных форм и размеров, кружки и чарочки; сосуды без ручек (кубышки и миски) составляют всего 3,7 %, кухонная керамика любых форм — столько же, причем это соотношение, справедливое для большей части памятников Северного Кавказа, ни в коей мере не характеризует особенностей гончарного производства, оно является отражением особенностей погребального обряда, когда в могилу кладут не столько заупокойную пищу, сколько заупокойное питье. Если обратиться к керамике из поселений [Деопик (Ковалевская), 1961, с. 42], то кухонная керамика там составляет 77,7 % при 20,9 % тарной и всего 1,4 % столовой. Следовательно, кухонная керамика встречена в погребениях примерно раз в двадцать реже, а кувшины, кувшинчики, кружки и чарочки — раз в восемьдесят чаще, чем в поселениях.