Наличие монеты лишь гарантирует от неоправданного удревнения памятника — отнесения его ко времени ранее момента ее чеканки. Но предложить, к примеру, дату «не ранее VI в.» — еще не значит точно датировать комплекс, так как нам для этого необходимо знать, какой допуск нужно иметь в виду в каждом конкретном случае. К сожалению, у нас, как правило, нет и тех опорных дат, которые на западноевропейском материале можно получить при сопоставлении свидетельств письменных источников с археологическими (даты захвата тех или иных крепостей, переселения больших масс населения и т. д.). Выше мы осуществили подобный опыт по соотнесению письменных данных о вожде западных алан Сарозии, деятельность которого приходилась на третью четверть VI в., с фактом появления в это время системы крепостей и соответствующих им катакомбных могильников в окрестностях Кисловодска, верховьях Кубани и западной части Кабардино-Балкарии. Это предположение позволит нам иметь опорную дату для построения хронологической шкалы Байтал-Чапкана и Мокрой Балки, тем более что поздние даты определить легче сравнением с материалом салтово-маяцкой культуры бассейнов Дона и Северского Донца.
Создание единой системы для всего Северного Кавказа, где с максимально возможной полнотой учтены как все категории вещей, детально классифицированные по единой системе, так и количество комплексов, должно явиться основанием для построения хронологии древностей раннесредневекового Предкавказья. Но для этого сначала должна быть произведена детальная классификация всего материала, затем на этой базе упорядочены комплексы внутри каждого из могильников, а лишь после этого могут быть сопоставлены между собой выявляемые частные хронологические колонки. Для интересующих нас памятников такая задача в полной мере еще не осуществлена.
ЗаключениеАланы и тюрки
Очень важно понимать, что сначала приходит опыт, а уже потом — размышления над ним.
Автору данной книги хотелось сделать понятным для непосвященного читателя течение истории населения Центрального Предкавказья на протяжении двух тысяч лет и при этом не слишком упростить проблему, придав ей неоправданную четкость, которая подчас рождается из поверхностного взгляда «с птичьего полета». Нерешенных вопросов, и частных и общих, еще очень много, но не в этом ли притягательная сила занятий в этой области?
Современный Кавказ населен людьми разного антропологического типа, относящимися ко многим языковым группам, с присущими каждому из этносов этнографическими особенностями. Они прошли разный путь, но их объединяет не только соседство, связь глубже, она внутренняя, и корни ее уходят в «доисторические» времена.
Этот общий знаменатель (он же кавказский субстрат-подоснова) мы вычленяем у современных народов в их облике, материальной и духовной культуре, по языку и нартскому эпосу, по особенностям домостроительства или зооморфной пластики, по кавкасионскому антропологическому типу и характеру погребальных сооружений, по орнаментации керамики и древним культам. Именно в этом коренится родство между ираноязычным осетином и вейнахоязычным ингушем, представителем кавказской семьи языков — сваном и тюркоязычным балкарцем или карачаевцем.
Проблема этнокультурных отношений ираноязычных алан с тюрками, поднятая еще авторами середины I тысячелетия н. э., — это животрепещущая до сих пор тема.
Много раз во время наших экспедиционных работ в горах Кавказа, в карачаевских юртах и кошах альпийских пастбищ на Эшкаконе или в Элькуше завязывались оживленные беседы о времени появления тюркоязычных народов на Кавказе. И каждый раз меня поражали живой интерес и глубокое знание всех сложных дискуссионных работ на эту тему моими собеседниками, молоды ли они были или стары, водили ли всю жизнь отары и табуны в горах или работали председателем колхоза или школьным учителем. Некоторые из таких бесед никогда не уйдут из моей памяти.
Лет десять назад наша экспедиция впервые попала в горный аул Хасаут, известный каждому кавказоведу по скальным катакомбам, обнаруженным М. М. Ковалевским в 80-е годы прошлого века. Меньше всего мы ожидали встретить там современника этих работ. Когда мы стали выяснять у жителей, что им известно о местных древностях (над аулом высятся две неприступные раннесредневековые крепости, где сейчас пасутся козы), то они в один голос советовали нам обратиться к Ибрагиму Джанибекову, который, по их словам, знал это лучше всех. Заведующий магазином Ханафи Балуров тут же закрыл его и отправился с нами в качестве переводчика. Мы подошли к каменному двухэтажному старому дому и вскоре оказались в прохладной комнате, нас представили седобородому старцу. Он лежал на постели на фоне прекрасного старого ковра, на котором висело оружие. Перед нами поставили пиалы с айраном и сливками, и начался неторопливый разговор. Хозяину дома было сто два года. Он оказался сыном проводника и переводчика генерала Ермолова, умершего в возрасте 135 лет. Ибрагим Джанибеков родился, когда его отцу было уже около 80 лет. Вот уже два года, как нашему хозяину отказали ноги, и он сетовал, что не может отвести нас и показать местные достопримечательности сам. У него была замечательная память, он рассказывал о своих бесчисленных путешествиях: о том, что и он, как и его отец, был проводником и знал много языков, хотя сейчас в основном говорил по-карачаевски; о тропах через Малку и перевалах в Закавказье; об охотах и «древних пещерах с большими черными кувшинами, саблями и другими вещами». Подростком принимал участие в раскопках, проводимых М. М. Ковалевским. Ибрагим Джанибеков сказал, что крепость над нынешней фермой — одна из наиболее крупных, и указал на ряд нетронутых пещер; правда, гарантией их непотревоженности оказалась неприступность: без специального альпинистского снаряжения нечего было и думать добраться до них.
Каждый год нас тянуло в этот опустевший, почти без зелени высокогорный каменный аул с руинами старой мечети, лежащий под защитой древних крепостей. Почтенный старец оставался таким же, со светлым одухотворенным лицом, погруженным в свои, неизвестные нам думы, из которых, казалось, ему все труднее и труднее было возвращаться. Каждому входящему он искренне желал добра и здоровья.
Интересно, когда, в каком качестве и где появились впервые тюрки в предгорьях и горах Кавказа и в каких отношениях они были с аланами, каков удельный вес местного горского компонента в сложении культуры современных тюркоязычных кавказцев. Для того чтобы ответить на эти вопросы, следует выделить несколько аспектов: антропологический — позволяющий оценить, с какими народами у карачаевцев, балкарцев и осетин существует наибольшая близость по всем физическим показателям, сравнить их с западными (адыги), южными (сваны), восточными (чеченцы, ингуши) соседями; языковой — определяющий, к какой группе тюркских языков относится карачаево-балкарский язык, каков его генезис, какие лингвистические схождения наблюдаются в нем, с какими языками и к какому времени исследователи приурочивают эти связи, и выяснить, что дает ономастика, топонимика, этнонимика. Каковы археологические и этнографические данные и наблюдения относительно их происхождения? И, наконец, как можно согласовать все эти материалы со сведениями письменных источников? Разумеется, только системный комплексный подход позволит подойти к решению этой сложной темы.
Начнем с антропологических данных. Конечно, история человечества — это не просто цепочка биологических предков, идущая от древности до наших дней, хотя документировать все ее звенья для нас весьма важно. Рассмотрим этот вопрос ретроспективно. Современные балкарцы, карачаевцы и осетины относятся к кавкасионскому антропологическому типу [Алексеев, 1974]. Не заглядывая слишком далеко вглубь — в эпоху каменного века, сошлемся на мнение В. П. Алексеева, что комплекс присущих этому типу морфологических особенностей существует в горах Центрального Кавказа по меньшей мере уже 3000 лет, то есть восходит ко времени кобанской культуры [Алексеев, 1974, с. 138]. Недаром, когда при раскопках кобанского могильника мы спросили нашего антрополога Г. П. Романову о том, как выглядели те, чьи могилы мы вскрываем, она ответила: «Высокие, стройные, с длинными ногами и руками, с выступающим носом», — и тут же добавила: — «Чтобы легче было представить, посмотрите на нашего чабана» (рядом с базой экспедиции жили пастухи-карачаевцы). Именно кавказский «субстрат» антропологически сближает балкарцев со сванами, карачаевцев с осетинами. Он сыграл решающую роль в создании их современного антропологического типа. Аланы, черепа которых из катакомбных могильников были изучены рядом исследователей, узколицые, длинноголовые южные европеоиды, заметно отличались от более широколицего, матуризованн ого и круглоголового типа местного населения [Алексеев, 1974, с. 113] того же времени, так же как и от современных осетин — самых прямых их потомков по языку.
Очевидно, в горах Кавказа работал фактор «психологического стереотипа», когда при заключении браков отдавалось предпочтение людям именно того внешнего облика, который проявлялся в кавкасионском типе и был глубоко традиционен для этих мест [Алексеев, 1974, с. 124]. Желание сохранить свой генотип проявляется в почти полном отсутствии смешанных браков среди карачаевцев и балкарцев и в наши дни.
Интересно, что монголовидность в палеоантропологическом материале появляется в эпоху раннего средневековья в Дагестане [Алексеев, 1974, с. 29–30, 105], тогда как в северокавказских степях (возможно, за счет малочисленности находок) и на территории Черкесии документируется лишь с середины II тысячелетия [Алексеев, 1974, с. 206].
Известно, что аланы и осетины ираноязычны, карачаевцы и балкарцы тюркоязычны, язык последних откосится к кипчакской группе. Языковые схождения осетинского и балкарско-карачаевского языков (около 200 слов), по мнению крупнейшего специалиста в этой области В. И. Абаева, — «наследие старого аланско-тюркского смешения, происходившего на территории всех ущелий, от Терека до верхней Кубани» [Абаев, 1949, с. 275], относимого им к эпохе раннего средневековья. Еще В. Ф. Миллер обратил внимание на ираноязычные топонимы верховьев Кубани, далее этот матери