Одной из причин, по которым Ермолов жестко ограничивал свое пребывание в крае, была нехватка ресурсов, исключавшая быстрое и прочное замирение горских народов.
В феврале 1819 года он писал Закревскому по поводу новогоднего производства нескольких генералов в следующие высокие чины: “Можно вас поздравить, что вы обогатились полководцами, приуготовляйте одного из них на мое место, ибо если бы для благоустройства здешнего края откажете мне в трех полках пехоты (которые здесь не более потеряют, как у вас от парадов), по чести говорю тебе, что не хочу здесь служить как Тормасов и Ртищев, и не могу понимать, чтобы власти могущественного государя могли не повиноваться мошенники. Прошу тебя собственно для пользы государя довести сие до его сведения. Я не хлопочу о своих выгодах, ибо все лучше проживу моих предместников, не затею бесполезных беспокойств и, если бы они могли случиться, не кончу их хуже. Но боюсь я, что мы не воспользуемся мирным расположением соседственных земель и не укротим внутренних беспорядков, а когда случится война внешняя, то все горские народы и сядут нам на шею. Желаю, чтобы сего не случилось, но вы, не дав войск, тому много будете способствовать”.
Письма Алексея Петровича – сложнейшие психологические документы, отражающие напряженно противоречивое состояние, в котором он постоянно пребывал.
Обида, которая точила душу генерал-лейтенанта Ермолова во время наполеоновских войн, не отпускает и генерала от инфантерии Ермолова на Кавказе: “Ты пишешь, что многие по расположению ко мне важно говорят о моих здесь делах и что тебе даже досадно. Перестань негодовать, не только я, но редко из людей необыкновенных кто-либо избегал молвы ядовитой. На мой счет и потому многие говорить будут, что вопреки желанию злословящих счастье не устает благотворить мне. Посмотрим молодца на моем месте и посмотрим на дела! Не шутя говорю, приготовляйте кого-нибудь из хвастунов”.
Это был момент, когда он сомневался – дадут ли ему еще войск, необходимых для задуманных операций и удержания в покое замиренных территорий, или не дадут. Возможное отрицательное решение, ставящее его в тяжелейшее положение – а он этого решения чрезвычайно опасался, – и было катализатором подобных настроений, которыми пронизано это обширное письмо Закревскому.
Вспоминая о том, как желал он получить полного генерала, Алексей Петрович пишет: “Теперь я пришел в благополучное состояние, ничего не желаю более, как чрез некоторое время вырваться отсюда, чего, впрочем, и отказать не можно! Охотники на мое место избавят от затруднения”.
Однако вопреки его опасениям император решил существенно усилить корпус.
В начале мая 1819 года Ермолов получил от императора рескрипт следующего содержания: “Сообразив внимательно все ваши донесения и требования, сообщаю по оным следующую мою решимость.
Переменить состав корпуса вашего я не имею возможности, ибо, прибавя к оному число полков, расстрою я устройство прочих армий, коих число и состав определены по зрелым размышлениям. Но надеюсь, однако же, достигнуть до желаемой вами цели следующим образом.
Я могу временно выслать под начальство ваше десять полков пехоты, с тем предположением, чтобы ими укомплектовать единожды надежным образом грузинский корпус, чего посылкою рекрут никогда не достигалось, ибо от столь дальнего переходу и непривычки переносить трудности, потеря в оных была всякий раз весьма чувствительна.
Укомплектование сие я нахожу нужным произвести на следующем основании: число полков, составляющих грузинский корпус, остается прежнее, т. е. 8 пехотных, 4 егерских, 2 гренадерских и 1 карабинерный, итого 15 полков. Каждый из сих полков предполагаю привести в 3900 человек, разумей 300 унтер-офицеров, и 3600 рядовых; каждый же батальон будет из 100 унтер-офицеров и 1200 рядовых… Таким образом, корпус, вам вверенный, конечно может всегда иметь под ружьем здоровых более 50 000 человек.
Сим же средством равномерно может быть выполнено предположение ваше о назначении непременной обороны для крепостей. Я назначаю для сего вторые баталионы всех пехотных полков грузинского корпуса, кроме гренадерской бригады. По новому образованию полков их число составит в сложности 15 600 человек, превышающее даже вами требуемое.
За сим отчисление крепостной обороны, вы будете иметь в готовности для.движений в действующих батальонах двух дивизий и в 9 батальонах гренадерской бригады более 40 000 под ружьем, число, конечно, совершенно достаточное. В 10 полках, к вам назначенных, и в 8 егерском наличное число людей составляет до 26 000 человек, то есть почти то же, которое вы требуете ‹…›. Предписываю вам прислать назад кадры следующих полков: Севастопольского, Троицкого, Суздальского, Вологодского, Казанского, Белевского, 8-го, 9, 15, 16 и 17-го егерских. Из оных предоставляю вам перевесть в корпус, вам вверенный, всех тех штаб- и обер-офицеров, коих служба и опытность будет вам полезна в Грузии и на линии”.
Комбинация, придуманная Александром, состояла в том, что в новые прибывшие к Ермолову полки вливались солдаты некомплектных частей, составлявших до того Грузинский корпус. Вместе с 26 тысячами вновь прибывших они и составляли
50 тысяч штыков.
Кадры, то есть основной офицерский и унтер-офицерский состав выводимых с Кавказа полков, распределялся по дислоцированным в России дивизиям и, укомплектованный рекрутами, занимал места полков, отправленных на Кавказ. Армия таким образом сохраняла свою прежнюю структуру.
После решения императора тон писем Ермолова резко меняется.
Закревскому от 1-2 июня 1819 года: “Прибавлением войск вы впервые дали мне чувствовать, что проживу здесь с пользою и без стыда. Начинал я терять надежду, и устрашали меня упреки. Ты знаешь мой характер огненный и к несчастию моему я еще более нетерпелив, когда дело идет о службе. У меня многие замыслы и, без хвастовства скажу тебе, дельные и довольно обширные. Теперь есть возможность привести многие в исполнение, и щадить трудов не буду”.
Он третий год на Кавказе. Пережил крушение “персидского проекта”, хотя не потерял надежды на победоносную войну с Аббас-Мирзой. Но понимал, что при том числе войск, которыми он располагал по сию пору, ему не обеспечить свои тылы в случае этой войны. А проиграть войну потомок Чингисхана не мог. Это означало моральную гибель.
“Начинал я терять надежду, и устрашали меня упреки”. Перед ним явственно вставал призрак крушения всей его миссии. Устрашить чеченцев на Сунже, и вырубить леса в Хан-Калинском ущелье, и даже отбросить ополчения хана аварского, – этого было далеко недостаточно.
Теперь положение кардинально менялось.
Разгром акушинского вольного общества был первым результатом этой новой ситуации. Войска из России еще не подошли, но главнокомандующий мог свободно маневрировать имеющимися у него силами, зная о близости подкреплений.
Теперь можно было приступать к давно задуманному плану ликвидации системы ханств.
12
Семен Эсадзе в “Исторической записке” предлагает свою версию этой неискоренимой вражды.
“Одна из главных причин, заставившая соединиться всех мусульман в общую организацию, была система, принятая Ермоловым по отношению к мусульманским провинциям. Большая часть их, покоренная еще Цициановым, оставалась в управлении прежних владетелей – ханов, по-прежнему независимых друг от друга; польза от существования ханств в крае была очевидна, потому что, во-первых, это разъединяло некоторым образом население, в верности которого правительство не могло иметь полного убеждения; во-вторых, оставление за ханами владетельской власти давало правительству возможность проводить те или другие меры через нескольких лиц, которые действовали на массы, издавна признававшие их законными властителями, и побуждали население помогать правительству деньгами и оружием. В трудное для России время Отечественной войны, когда Грузии угрожала неминуемая опасность, и лезгины, с одной стороны, персы, сопровождаемые чумой, с другой, – подходили почти к Тифлису; когда казна была истощена настолько, что чиновники даже не получали жалованья; когда об усилении войск на Кавказе нечего было и думать, в это трудное тремя существенную и, можно сказать, незаменимую услугу правительству оказали те же ханы и владетели. С этими-то ханами Ермолов обращался очень грубо и в переписке с ними не находил других выражений, кроме площадной брани, полагая, что таким способом можно держать население в постоянном страхе. Такая система заставила ханов, после более или менее открытого сопротивления, покидать наследия своих предков и искать защиты у Персии, деспотизм которой заставил раньше тех же ханов подчиниться русскому правительству”.
В данном случае Эсадзе не совсем точен. Кавказские мусульмане объединились значительно позднее. И основой этого сплочения при имамах были не столько ханства, сколько вольные горские общества.
Ермолов, конечно, не особенно церемонился с ханами, но мы знаем его письма – иногда весьма резкие и едкие, но никогда он, в отличие от Цицианова, не прибегал к брани, тем более площадной.
Другое дело, что вся политика Алексея Петровича была направлена – как и при Цицианове – на провоцирование ханов, на вытеснение их в Персию.
Но и сами ханы отнюдь не были надежными и верными подданными. Их симпатии безусловно находились на стороне Аббас-Мирзы, на стороне Персии, с которой их связывали религиозные и родственные связи, равно как и привычные способы управления подданными.
Ермолов властно пытался заставить их изменить сам стиль жизни.
Предвидя неизбежное столкновение России с Персией, зная об энергичных приготовлениях Аббас-Мирзы к войне, зная о поддержке персиян европейскими державами, ханы надеялись на возвращение добрых старых времен и готовились к их приходу.
К весне 1819 года наиболее влиятельные владетели уже составили негласный союз. Это были уцмий каракайдацкий, Султан-Ахмет-хан аварский, Сурхай-хан казикумухский и лишенный владений, но не лишившийся приверженцев известный нам Ших-Али-хан.