– Люблю. Только не такую. Джаз, например.
– Пфеее, старперские песенки, – скривилась она. Потом засмеялась. – Вообще-то это я тебя нарочно троллю. Я тоже люблю джаз. Даже одно время пела в джазовом ансамбле. Не веришь? Смотри!
Она метнулась к стене подземного перехода, встала, как обычно стоят уличные попрошайки и вдруг запела сильным, резким, мгновенно разнесшимся по всему подземному коридору голосом:
– Summertime and the living is easy…
Прохожие оборачивались на них, кто-то хмурился, кто-то недоуменно покачивал головой. Он грубо дернул ее за рукав.
– Перестань! Что ты паясничаешь?
– А что? Не понравилось, как я пою? – невинно спросила она.
– Вообще, у тебя на самом деле есть способности, – подтвердил он. – Голос очень сильный.
– Вот! – торжествующе заключила она. – У меня много разных талантов. Только мозгов нет, поэтому я ими, талантами, не умею пользоваться.
Они вышли из перехода на другой стороне Тверской. Иван свернул на Моховую. Дина скорчила рожу стоявшему у дверей Националя швейцару в ливрее с золотыми пуговицами.
– А куда мы идем? – она догнала Ивана и уцепилась за его рукав.
– Мы? – вскинул бровь он. – Я иду по своим делам. А куда ты идешь – я не знаю, – он аккуратно отцепил ее пальцы от своей куртки. – Если хочешь, возвращайся в бар, может, найдешь там какую-нибудь компанию.
– Ну нееет, – обиженно прогудела она. – Мне там одной скучно, а с тобой – интересно, ты мне понравился. К тому же, ты забыл, у меня с баблосом напряги.
– Ты, может, рассчитываешь до такой степени меня достать, чтобы я заплатил тебе, лишь бы ты отвязалась? – раздраженно бросил он.
– Ну, можно и так. – нимало не смущаясь, ответила она. – И много ты заплатишь?
Он порылся в кошельке, протянул ей две стодолларовые купюры.
– Этого тебе хватит?
– Ого! – протянула она, засовывая деньги куда-то в недра своих бесформенных одеяний. – А ты оказывается богатый? Откуда у тебя столько бабла?
– Украл, – буркнул Иван.
– Я так и думала, – с готовностью кивнула она. – Ну ладно, раз я так тебя бешу, тогда пока. Будь здоров!
Она развернулась и пошла по Моховой, обратно в сторону Тверской.
Иван сделал несколько шагов прочь. На противоположной стороне улицы шелестел, подернутый зеленоватой дымкой еще не распустившихся листьев Александровский сад. Позади темнели багряные Кремлевские стены. Фонтаны на Манежной площади взрывались тысячами радужных брызг. Город – нарядный, веселый, только что пробудившийся из-под тяжелого насморочного влажного сна Московской зимы, казалось, смеялся, играл в солнечных лучах. Ему же, после ухода Дины, шумные улицы показались вдруг до странности тихими и пустынными.
«Чего я озлился на девчонку? – подумал он про себя. У меня ведь нет никаких дел на сегодня. Она портит ностальгическое настроение, мешает в последний раз пройтись по любимому городу? Чушь! Когда это ты успел стать таким сентиментальным придурком?»
Резко развернувшись, он быстрым шагом пошел в обратную сторону. Дину он догнал почти сразу. Они и не думала уходить – сидела на каменной тумбе у ограды старого здания МГУ и облизывала мороженое. Наверно, начала уже тратить полученные от него деньги.
Иван подошел к ней, остановился, глядя на девчонку сверху вниз. Она вскинула на него веселые пронзительно-синие, искрящиеся солнечными брызгами глаза.
– Извини, если я повел себя грубо, – скупо сказал он. – Твоя компания меня не раздражает.
– Что, денег пожалел, что ли? – хихикнула она.
– Нет, деньги можешь оставить себе.
– И оставлю, что ты думаешь? Я не щепетильная. Ну что, мир-дружба-жвачка?
Она протянула ему тоненькую покрытую красно-синим узором лапку, поднялась с тумбы и весело зашагала рядом. Они свернули на Воздвиженку, прошли мимо особняка Морозова – в замысловатых арках и витых колоннах, башенках, украшенных каменными кружевами и ракушками. Дина что-то увлеченно рассказывала, вскакивала на ступеньки особняков, разыгрывала свои истории в лицах, принимала смешные позы. Он думал про себя, что давно уже не было у него такого ощущения легкости и свободы – просто гулять по весенним улицам со случайной знакомой, жевать мороженое, смеяться, ни о чем не думать. Он убеждал себя, что это ошибочная легкость, что как раз сейчас ему следует быть настороже, максимально собранным и готовым ко всему. Что расслабиться можно будет завтра, после того, как сойдет с самолета и затеряется в каменных джунглях Нью-Йорка, а сегодня он еще на крючке. Но толи от того, что решение было принято и обратно силы не имело, то ли от предвкушения этого завтрашнего освобождения после стольких лет кабалы, его охватила странная эйфория, ощущение, что он – может все, и никто не в силах ему помешать.
Дина спрыгнула со ступенек Мороховского особняка прямо ему под ноги, чуть толкнула в грудь. Он заметил, что рот ее выпачкан мороженым, сказал:
– Подожди-ка! – протянул руку и стер пальцем сладко-молочный след у губ.
И девушка вдруг, резко дернувшись, прикусила белыми острыми зубами его палец и посмотрела прямо в зрачки – дразнила с этаким озорным бесстыдством. И он, оглушенный свалившейся на голову весной, солнцем, круговертью Московских улиц, не удержался, взял ее за подбородок и поцеловал нежно-припухлые, не тронутые помадой губы. У них оказался вкус лесных ягод – терпкий, манящий. Дина прикрыла глаза, и он видел, как подрагивают в солнечной пыли ее ресницы, как бьется внизу у глаза короткая голубая жилка. Ее тонкие пальцы сжали его запястье, всем телом он ощутил ее юную, свежую, дразнящую близость.
Но уже через минуту он взял себя в руки и отпустил девушку.
– Ох! – она открыла глаза, дотронулась кончиками пальцев до своих губ. – Впечатляет! Что же мы теперь будем делать? Поедем к тебе?
– Нет, – покачал головой Иван. – Ко мне мы не поедем. Доедим мороженое и разойдемся каждый в свою сторону. Вечером у меня самолет.
– Жаль, – протянула она. – Могло бы получиться интересно.
Они двинулись дальше, в сторону Арбата. Некоторое время неловко молчали.
– Все-таки, кто же ты такой? – обернулась к нему Дина. – Вор-рецидивист? Подпольный олигарх?
– Фантазии у тебя все какие-то криминальные, – засмеялся он. – Я… ну, скажем… писатель.
– Ну да, как же, – захохотала она. – Ты хоть одного писателя видел близко? Они все мерзкие, старые, жирнее и с перхотью на плечах!
– А ты, я смотрю, имеешь большой опыт общения с писателями?
– Еще бы! Я в 15 лет занималась в литературной студии, нас там приходили натаскивать всякие мэтры. Буээээ…
– Если ты сама занималась в литературной студии, чего же до сих пор не стала старой, жирной и с перхотью? – подколол он.
– Ну, я-то другое дело, – возразила она. – Я была не писатель, а поэт. Стихи писала. Хочешь, прочту?
Она остановилась посреди улицы, закинула голову вверх – белое высокое горло дрогнуло, будто она сделала глоток воды, и продекламирвоала:
– А я хочу в Париж, где пахнет по бульварам
Абсентовой тоской чахоточной зари!
Иван расхохотался.
– Че, скажешь, плохие стихи? – взвилась Дина.
– Ты была когда-нибудь в Париже? – спросил он.
– Нет, а ты? Что, там чем-нибудь другим пахнет?
– Бензином, потом, толпой. – пожал плечами он. – Как и везде.
– Гроза будет, – Дина задрала голову и указала пальцем на наползавшую с юга темную тяжелую тучу. – Первая весенняя гроза. Я слышала, если промокнуть под первой грозой в году – весь год будет счастливым.
– Если промокнуть под грозой – первой или последней – схватишь насморк, только и всего, – возразил Иван.
– Ты не суеверный? – спросила она.
– Очень суеверный. Но у меня свои суеверия, не народные приметы.
На Арбате была толкотня. Группа японских туристов, все как один с фотоаппаратами, висевшими на груди, перебегали от дома к дому, поминутно щелкая вспышками. Компания подростков, расположившись прямо на брусчатке, завывала что-то под гитару. Рядом ходила девчонка с длинными спутанными волосами, со шляпой в руках, и клянчила у прохожих деньги.
– Ты тоже так развлекалась в детстве? – он кивнул на надрывавшихся подростков.
– Я? Нет. – засмеялась Дина. – В пятнадцать у меня как раз с деньгами проблем не было. Мой первый парень был карманник. Нет, правда, знаешь, какие у него были руки – такие чуткие, тонкие, он у любого лоха мог вытащить лопатник, так что тот даже и не почувствовал бы. Особенно, если в толчее, где-нибудь в метро. С тех пор я всегда обращаю внимание на руки мужчины – такой пунктик. У тебя, кстати, красивые руки!
– Что-то у тебя одно с другим не стыкуется – то литературная студия, то джазовый ансамбль, то парень карманник, – заметил Иван. – Ты уж придумай себе какую-нибудь одну биографию.
– Зачем это? Так интересней, – заявила она. – Ну, считай, что про студию я наврала. Или про карманника, как тебе больше нравится. А ты, между прочим, вообще ничего о себе до сих пор не рассказал.
– Не имею такой привычки, – пожал плечами он.
– Да ладно нагонять загадочности, – фыркнула она. – У всех у вас одна страшная тайна – жена и дети. А строите из себя Джеймс Бондов.
– Я не женат, – возразил он. – И никогда не был.
– Да ладно! – не поверила она. – А почему тогда мы не пошли к тебе?
– Ты думаешь, жена – единственная причина, чтобы не приглашать незнакомую девушку домой? – хмыкнул он.
– Ну а что еще? – дернула плечами Дина. – Не, ну, может, конечно, ты педик, но что-то не похож!
В этот момент над их головами глухо грохнуло. Гром заворочался тяжело и хрипло. Фиолетовая туча выползла из-за театра Вахтангова, зацепилась за край крыши. Дождь хлынул сразу стеной, словно от разрыва грома у тучи лопнуло брюхо. Прохожие кинулись врассыпную, защелкали, раскрываясь, разноцветные парашюты зонтов. Пробежал подросток, держа над головой на вытянутых руках скейтборд. Японские туристы, гомоня, забились под уже просевший под весом набравшейся воды тент летнего кафе.