Стреляли по-прежнему словно бы неохотно, лениво. Эхо перекатывалось по ущелью, отражаясь от склонов, и Валериан подумал, что на засаду эта стычка не слишком похожа. Скорее всего, столкнулись разъезды вражеские и наши, и теперь противник отступает, осаживая время от времени слишком ретивых преследователей.
Выскочил посланец Гассан-аги и закричал возбужденно:
– Их было сто! Может быть, еще столько же. Но мы увидели первыми. Сбили одного-двоих. Они ответили, ранили нашего и ушли. Дальше пока дорога свободна.
– Хорошо, – отрывисто кинул Валериан. – Скажешь Гассан-аге, чтобы шел вперед, но не отрывался чересчур далеко. Как доберется до выхода, пусть станет и ждет.
Кюринец, не тратя лишних слов, прокричал гортанно, и тут же сотни всадников в бурках, в папахах, потекли вперед, обходя Валериана справа и слева…
Наверху, на плоскости, стояла конница лаков. Абдул-бек, понукая жеребца ударами плети, выскочил из горловины ущелья и подскакал к Рашиду.
– Мы опоздали! – крикнул он сыну Сурхая. – Они уже поднимаются и подошли близко. Нужно было сделать, как говорил я, – выйти, как только луна поднялась над холмами.
– Я слышал, как вы стреляли, – ответил ему Рашид-бек, растягивая слова, чтобы не показаться испуганным. – Я помню, что ты говорил вчера. Но луна уже опустилась, и мы не сможем уговорить ее подняться в небо и превратить утро в вечер. Возьми моих воинов и задержи здесь русских, сколько тебе удастся. А я вернусь в аул и подготовлю людей на стенах.
– Поторопись, – ответил ему Абдул-бек. – Впереди у них горячие головы. Но когда подойдет сам Мадатов с пехотой и пушками…
Он покрутил головой, засопел мрачно и шагом поехал строить конницу лаков…
Выстрелы стучали все чаще, люди кричали все громче, топот тысяч копыт нарастал крещендо, потом ослабевал, затухал, затухал и вдруг снова усиливался, будто бы вся конница отряда Мадатова и Сурхай-хана собиралась свалиться в ущелье. Но потом снова все затихало.
По этим звукам дон Хуан заключил, что впереди, у горловины ущелья, идет тяжелый упорный бой. Авангард под командой брата кюринского хана, того горячего юноши, пытается выйти на плоскость, а противник ему успешно сопротивляется. Генерал тоже был впереди со всей кавалерией. Пехота, артиллерия и обоз стояли, не двигаясь, мрачно и тихо ожидая приказа.
Вечером Ван-Гален решился подойти к командующему и предложить свои услуги не только в качестве наблюдателя, но как боевого опытного офицера. Он объяснил Мадатову, что в Европе ему не раз приходилось штурмовать крепости и он мог бы быть полезен на приступе. Генерал оглядел его, задумался на минуту, а потом вызвал к себе командира одного из пяти батальонов. Майор Мартыненко прибежал немедленно, вскочил в штабную палатку, раздувая толстые щеки, заметный живот под мундиром тоже никак не мог успокоиться.
– Майор, вам помощник, – Мадатов без обиняков перешел на отрывистый французский язык. – Ходил на стены в Испании, Италии, Африке. Пойдет с вашей колонной.
– Майор, – повернулся генерал к Ван-Галену. – Батальон охраняет пушки… большие… разрушать стены…
– Осадные, – подсказал нужное слово дон Хуан, почтительно наклонив голову.
– Да, осадные. Ваша задача – подвести их на расстояние выстрела, выбрать позицию и охранять артиллеристов до самого штурма…
Теперь дон Хуан ругал себя за то, что поторопился с просьбой и вынужден теперь стоять в ущелье, терзаться неизвестностью и теснотой. В то время как такой же драгун, штабс-капитан Якубович, конечно, вертится в конных схватках, ловко рассыпая удары своей страшной кавказской шашкой.
И третью атаку Кюринской конницы люди Абдул-бека отбили, почти не трогаясь с места. Те, кто не успел к общему залпу, выстрелили вдогон, и еще с пол-десятка тел полетели вниз головами на каменистую почву. Двое застряли носками в стременах, и лошади потащили их прочь, через валуны, сквозь кустарник. Один кричал, визжал, звал на помощь, пробовал подтянуться, но быстро затих.
Гассан-ага подъехал к Мадатову. От злой обиды юноша чуть не плакал.
– Они стоят! – крикнул он. – Они стоят, а мы поворачиваем назад.
– Они побегут, – обещал ему Валериан, как обещал бы сыну желанную игрушку или забаву. – Они еще покажут нам спины. Ударь еще раз, сбей их, отгони от ущелья, чтобы я мог вывести пехоту и пушки. И тогда мы пойдем к Хозреку.
Гассан-ага обтер лопастью башлыка вспотевшее, испачканное лицо и поскакал прочь, созывая и выстраивая свою тысячу для очередного броска.
Авангард казикумухцев ждал очередного приступа. Туман поднялся, солнце свободно разбросало косые лучи по равнине, и Абдул-бек хорошо различал ряды мадатовской конницы, подходящие ровной рысью, готовые к решительному броску.
– Держи коня, – бросил он Дауду, скользнул вниз, одновременно выхватывая ружье из чехла. Длинный тонкий ствол крымской винтовки удобно лег у передней луки. Дауд, свесившись с седла, железной рукой держал жеребца под уздцы. Абдул-бек выдохнул и медленно повел мушку, выцеливая всадника, гордо ехавшего в центре первой шеренги. Потянул крючок, хлопнул выстрел, кюринец приподнялся на стременах и тут же повалился назад, хватая руками воздух.
Наступающие сотни смешались, сгрудились вокруг убитого командира и начали подаваться назад.
– Не стреляйте, – крикнул Абдул-бек, поднимаясь в седло. – Берегите пули. Они могут кинуться тут же.
Но он знал, что его не послушают. Четвертый раз отразили они атаку, а теперь каждый воин желал достать врага шашкой или кинжалом. Да и сам бек в душе свирепо жаждал того же…
Валериан видел, как вдруг смешалась атакующая конница, сбилась в кучу, пошла назад, в сторону. Из толпы выскочил всадник, бешено нахлестывая коня, подлетел к генералу.
– Убили Гассан-агу! – крикнул он, изо всех сил пытаясь удержать коня. – В сердце. Пуля. Даже ничего не сказал.
– Ай, жалко мальчишку! – вырвалось у Валериана, но он тут же оборвал себя и поморщился: нельзя поддаваться ни гневу, ни скорби, генерал должен жалеть людей после боя. – Якубовича ко мне!
Лихой штабс-капитан подскакал с обнаженной шашкой, откинувшись в седле, готовый уже рубить.
– Капитан, за вами они пойдут! Ударьте, сбейте их, отбросьте. Мы должны оттеснить их к горам!
Молча откозыряв, Якубович поднял коня свечой, повернул и унесся к кюринцам. В чистом утреннем воздухе Мадатов хорошо видел, как он чертом вертится посреди взбаламученной массы, крутит над головой шашкой. Выскочил из толпы, стал, несколько пуль ударили в землю рядом. И потихоньку-потихоньку кюринцы потекли вслед новому командиру; сначала по одному, потом десятками, а после все десять сотен, или сколько их осталось после первых несчастливых атак, весь авангард отряда Мадатова навалился на врага, тоже устремившегося навстречу…
Остались бы люди Абдул-бека на месте, возможно, они и четвертый раз отбили атаку мадатовской кавалерии. Но выдержки у них было куда меньше, чем храбрости. Чудовищное облако пыли поднялось над местом, где столкнулись тысячи воинов; Валериан уже не видел ни Якубовича, ни зеленого знамени, под которым рвался в схватку русский штабс-капитан, только слышал единый вопль бога войны, в который сплелись крики людей, ржание их лошадей, стук копыт, лязганье отточенной стали. И только по тому, как стало перемещаться серое облако, он понял, что драгуну удалось потеснить конницу лаков. Сейчас они отодвинутся еще дальше, уйдут влево, к отрогам хребта, и совершенно откроют выход на плоскость. Он повернулся отдать приказание, но Аслан-хан уже стоял рядом, упреждая его желание.
– Гассан-ага убит, – начал Валериан без обиняков. – Мне жаль его. Он был храбрым человеком и мог стать отличнейшим офицером.
– Он был моим братом, – коротко ответил кюринский властитель.
Валериан взглянул ему прямо в глаза: знает ли Аслан-хан, чья пуля пробила сердце его сводного брата? Но тот мрачно и твердо встретил взгляд генерала. Сейчас не время было заниматься расспросами.
– Я поставил над его людьми Якубовича.
– Он тоже храбр и еще более опытен.
– Он сбил людей Сурхай-хана и теснит их все дальше. Пройдешь быстро мимо него и потом развернешься к горам. Пусть они поднимаются выше, пусть оторвутся от Якубовича, пусть уходят к Кази-Кумуху. Но только пусть не мешают моим батальонам идти к Хозреку.
– Ты сказал!
Аслан-хан поклонился, отъехал в сторону, а через несколько минут земля дрогнула, и вороной под Валерианом шарахнулся в сторону, когда мимо пошли сотни и тысячи всадников татарской милиции: карабахцы, ширванцы, шекинцы. Сначала молча, молча, потом загикали, завизжали, все громче и громче, все отчаяннее понукая лихих коней, приведенных с равнины.
Ван-Гален остановил лошадь, соскочил вниз, раздвинул подзорную трубу и положил ее на седло.
– Ну! Куда? Скорей! – торопил его Мартыненко. Майор не намеревался быть грубым; ему просто не хватало французских слов, чтобы составить длинные фразы.
Дон Хуан, не отвечая, медленно вел трубу вдоль стен Хозрека. Пушечки стояли за парапетом, но они были совсем не опасны. А вот длинные винтовки защитников крепости могли убрать орудийную прислугу много раньше, чем ядра обрушат камни, искусно сложенные и обмазанные высохшей глиной. Рва перед стенами не было, по крайней мере, такого, какой Ван-Гален привык штурмовать в Европе. Несоразмерная работа была – добить эту скалу, начинавшуюся в полуметре под слоем нанесенной ветром земли, желтой, сухой, совершенно не плодородной. Но шла, тянулась, опоясывая Хозрек, длинная тонкая щель, разлом, который сама природа, сами горы приготовили, чтобы помочь своим жителям. Внутри щели копошились люди, перебегали с места на место, дон Хуан видел только мохнатые головные уборы, значит, глубина оврага позволяла стрелкам стоять в полный рост. «Какие параллели, – посмеялся над собой дон Хуан, – какие там правила инженера Вобана [26]! Только штурм, прямой, отчаянный, под пулями, от позиции и прямиком к стенам».