– Ты тоже отступаешься от меня, Абдул-бек? Не зря говорят: верь тому, кто умеет рядом с тобой и проигрывать.
– Я остаюсь, – коротко ответил табасаранец, не обращая внимания на горькие слова собеседника. – Ты устал бороться, ты скрываешься в Персию. У меня есть силы. Я буду сражаться.
– Берегись. Аслан-хан узнает, чья пуля ударила в сердце его младшего брата.
– Он должен быть мне благодарен, – усмехнулся Абдул-бек. – Я убрал камень, на котором могла опрокинуться арба его власти.
– Тем более, тем более он будет тебя искать, чтобы убить. Чтобы показать народу, как он умеет мстить за свою кровь.
– Я не боюсь ворон. Я охочусь за коршуном.
Сурхай-хан задумчиво покивал и снова огладил бороду.
– Я слышал об этом. Но, кажется, ты перепутал породу. Генерал Мадатов больше похож на орла.
– Возможно, – легко согласился бек. – Но моя винтовка доставала и орлов тоже.
– Пусть будет так. Я не виню тебя и не сетую. Каждый уходит своей дорогой, и кто же может сказать загодя – какая вернее. Сколько осталось твоих людей?
– Сорок. Может быть, пятьдесят. Может быть, тридцать пять. Я еще не считал после сражения.
– Возьми и моих. Всех, кого выберешь. Мне хватит и двух сотен, чтобы довести семью до Тебриза.
– У тебя уже осталось не больше, – тихо и почтительно сказал табасаранец.
Сурхай оглянулся. Даже в темноте было заметно, что толпа конных, что стояла в отдалении, уменьшилась едва ли не вдвое. Старик сгорбился, злобно хлестнул плетью коня и, не глядя по сторонам, поехал шагом к воротам. Там заскрипели железные петли, и в узкий дверной проем поодиночке выходили обмотанные платками женщины. Одни тащили плачущих детей за руку, другие осторожно прижимали ребенка к мягкой груди. Жители Кази-Кумуха проявили милость к бывшему властителю ханства…
Утром войска выступили из лагеря. Ван-Гален отказался ехать с генеральской свитой и попросил Якубовича довести его лошадь до стен Кази-Кумуха. Сам он собирался пройти оставшийся путь с тем самым пехотным батальоном, с которым штурмовал Хозрек, карабкался на стены горской крепости, прокладывал штыком и прикладом путь по узким, извилистым улочкам. Офицеры были рады видеть его в шеренгах, выпаливая с ходу весь небольшой запас французских слов, что сохранился у них, возможно, еще со времен кампании против Наполеона. И солдаты встретили испанца приветливо, охотно вытягиваясь в виду офицера хотя и другого полка, но уже им не чужого.
Унтер-офицер Орлов, что дважды спас жизнь дону Хуану, стал сразу за ним, намереваясь и дальше оберегать храброго майора. Великан Изотов высился рядом, головы на две превосходя Ван-Галена в росте. Дон Хуан приветствовал обоих кивком и приложил руку к киверу, когда солдаты лихо вздернули ружья на караул с положенными по уставу ударами и шлепками. Отворачиваясь, чтобы занять свое место, Ван-Гален подумал, что теперь вполне может быть спокойным за свою спину в любых ситуациях. Таких, как Орлов, таких, как Изотов, он хорошо изучил еще по службе в войсках их Величеств Карла IV и Фердинанда VII [34]. Не дай бог иметь их своими врагами, особенно этого жестокого и сумрачного гиганта, но если они решат быть твоими друзьями, можно почти не беспокоиться о собственной безопасности.
Генерал подал команду и с развернутым знаменем пошел на рыси вперед. За ним следовали конвой, свита, казаки, татарская конница. Якубович по-прежнему вел кюринцев. Проезжая мимо стоявших еще апшеронцев, он крикнул что-то Ван-Галену, но слова его заглушил топот многих тысяч подков. Дон Хуан рассудил, что не мог его отчаянный друг иметь в виду иного, кроме как встречи в столице горного ханства. Имя города испанец, впрочем, так и не научился произносить, не сбиваясь.
Когда прошла конница, Мартыненко взял паузу, чтобы дать пыли улечься и тронул батальон с места. Но они прошли совсем недолго, может быть, с полверсты, и снова нагнали свою кавалерию. Какое-то препятствие ждало их впереди, некое дефиле [35], что резко затормозило победный марш отряда генерала Мадатова.
Когда Ван-Гален увидел узкий мост, переброшенный через очередную расщелину, он подумал, что, пожалуй, победа вполне могла еще обернуться побоищем. Если бы только враги обрушили переправу, они вполне могли держаться на своем берегу так долго, как им будет угодно. С несколькими условиями: наличие съестных припасов и чтобы никто не ударил им в спину. Мост выстроен был изобретательно и вместе с тем максимально просто: перил, даже веревочных, не было вовсе. Дон Хуан старался держаться самой середины настила и не глядеть вниз, сквозь широкие щели. Одному он радовался – что не его забота была сопровождать артиллерию. Он видел, как орудийные команды русских проводят пушки по горным тропам на одном колесе, в то время как второе висит над кручей. Он был уверен, что батарейные командиры найдут решение и на этот раз. Но не собирался смотреть на эти головоломные трюки, даже если бы и мог задержаться…
Валериан не ждал, пока переправится весь отряд, но с двумя сотнями офицеров и казаков поспешил к КазиКумуху. Он понимал, что где-нибудь в ущелье может притаиться засада. Но лазутчики сообщили, что сам Сурхай ускакал от города едва заполночь и в такой спешке, что вряд ли решился бы отрядить часть людей для внезапного, но бессмысленного укола. Сейчас ему казалось куда более важным скорее добраться до города, пока жители еще полны смятения и страха. Они скакали, не замечая, что за ними внимательно следят десятки ненавидящих глаз.
Абдул-бек перевалился за камень, где хоронился Дауд, и сел, разбросав кривые короткие ноги, мрачно глядя перед собой.
– Далеко! Даже моя крымчанка не донесет.
Он повернулся проследить путь своего врага и сплюнул.
– Если бы я только знал! Если бы я знал, что этот гяур решится скакать вперед всего с двумя сотнями воинов. Я забрал бы у Сурхая всех, кто остался ему еще верен. Да еще прихватил бы наложниц, тех, что родом из наших мест, из Кабарды, из Черкесии. Мы бы смяли Мадатова, мы бы раскололи его череп, как панцирь у черепахи!
Он дважды ударил кулаком по камню, угодил на острый осколок, зашипел и погладил ушибленное место.
– Может быть, стоит ударить, – промычал невнятно Дауд.
Юноша распустил лопасти башлыка, подставив больную челюстью жарким лучам июньского солнца. Абдул-бек был единственным человеком, которому он не стеснялся показывать изуродованное лицо.
Бек горько усмехнулся.
– Ударим! Нас десятки против его сотен. Ударим – и потеряем всех. Нет, возвратимся к людям и уведем их повыше в горы. Я уверен – Аллах пошлет нам другую встречу…
Валериан рассчитал правильно. Только он подъехал к стенам Кази-Кумуха, как ворота города отворились и толпа человек в тридцать высыпала навстречу.
Два мощных батыра несли огромное блюдо, наполненное отварным рисом. Желтые, отборные зерна уложены были конусом, на самой вершине которого лежали два огромных ключа с толстыми кольцами и замысловато выпиленными бородками: ключи от замков к городским воротам. Блюдо сопровождали пять седобородых старейшин в изукрашенных тяжелых халатах. За ними несли знамена зеленого цвета и просто шесты, обвитые лозами и ветками.
Валериан поднял руку, свита и казаки остановились. Два офицера спешились и взяли вороного под уздцы с обеих сторон. Генерал-майор, военный правитель ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского, князь Валериан Мадатов медленно и торжественно спустился на землю и, также неспешно, двинулся навстречу старейшинам Кази-Кумуха. Как полагалось обычаем, он зачерпнул пригоршню риса правой рукой и аккуратно положил врот, не уронив при этом ни зернышка.
Теперь он знал, что поступил верно, когда вчера остановил резню в Хозреке. Его батальоны и татарская конница, взбешенные долгим сопротивлением лакцев, кровавым, затяжным штурмом, готовы были выместить свою злость на несчастных жителях крепости, не разбирая, кто стрелял в них, кто бросал камни, бревна или обливал кипятком, а кто просто заперся в доме, опасаясь за жизнь близких. После того как все стены очистили по периметру, после того, как боевые группы прочесали улицы вдоль и поперек города, Валериан приказал бить сигнал строиться. Он знал, что его мало кто послушает, и дополнил барабаны и трубы нагайкой, прикладом и шашкой.
Он сам зарубил двух шекинцев, насиловавших женщину у ее дома, под глиняным дувалом, в то время как дети несчастной кричали за стенами. Мерзавцев было пятеро, но трое побежали сразу, а двое пытались отстаивать законную, как им казалось, добычу. Одного из бежавших застрелили солдаты, остальные перемахнули очередной забор и скрылись в глухом муравейнике прилепившихся друг к другу домов. Их лошадей Валериан приказал отдать казакам.
Второй батальон апшеронцев стоял в резерве, не участвовал в штурме, и на его солдат Валериан мог положиться. Он приказал разослать взводные команды снова прочесать город, на этот раз разыскивая своих же, не успевших осознать, что битва закончилась.
Позже ему доложили, что восемь человек расстреляли на месте, до остальных удалось достучаться кулаками и прикладами. Валериан приказал Коцебу внести имена казненных в общий список погибших при штурме. Подполковник пытался возражать, говорил, что пример нескольких подонков будет поучительным для остальных. Он говорил твердо, с категоричной уверенностью штабного хорошего офицера в абсолютной непогрешимости документов. Валериану сделалось скучно, и он оборвал начальника штаба:
– Их так же убили при штурме, как и тех, кто повалился у стен. А могло получиться и так, что этих сбросили бы с лестницы, а тех, напротив, расстреляли бы свои за насилие. Война может научить одному: радоваться, что сегодня ты выжил. Пишите всех общим списком…
Теперь, обращаясь к старейшинам Кази-Кумуха, он подумал, что накануне был совершенно прав – и тогда, когда посылал солдат на стены Хозрека, и когда выводил их из побежденного города. Страх и милосердие – вот два истинных ключа, что отворяют сердца людей.