Валериан проглотил последние зернышки и поднял руку. Сделалось совершенно тихо, только ветер, прилетевший с соседних вершин, трепал знамена и шелестел мелкими камешками.
– Жители Казикумухского ханства! Белый царь, что живет далеко на севере, да продлится его время и род, послал меня, генерала Мадатова, сказать, что он недоволен вашими буйствами, вашим непослушанием. Он говорит, что любит вас, как детей, но и сердится, когда детские шалости мешают делам и обычаям взрослых. Он знает, что вы не по своей воле спускались с гор и нападали на русские войска и селения. Он знает, что вас подбивал на это бывший хан ваш Сурхай. Он внук благородного и храброго Чолак-Сурхая. Но ему ничего не досталось от деда, да не сотрется имя его в народе, среди которого жил властитель и воин.
Валериан сделал паузу и вдруг вспомнил, что именно Чолак-Сурхай участвовал в набеге на Шемаху, когда перебили и ограбили русских купцов. Налет, который и дал повод императору Петру двинуть войска вдоль Каспия. Но сейчас не время было вспоминать прежние обиды и распри.
– Белый царь, император Александр Благословенный, хочет, чтобы вы взяли себе другого правителя. Аслан, хан кюринцев, хорошо знаком вам, жители города Кази-Кумуха. Он сидел во дворце, в центре столицы вашего ханства, пока не был выведен оттуда коварством злонамеренного Сурхая…
Старейшины согласно кивнули. Они были рады, что генерал Мадатов не вспоминает об участии жителей Кази-Кумуха в борьбе против хана Аслана.
– Аслан-хан – могучий воин и мудрый правитель. Теперь Кюринское и Казикумухское ханства станут единым целым, как во времена славного хана Чолак-Сурхая. Вы будете жить в мире с собой, со своим ханом и с Белым царем, императором Александром.
Он опустил руку, показывая, что закончил речь, и старейшины опять согласно кивнули. Потом стоявший в центре хаджи Цахай, с зеленой чалмой, плотно обмотанной вокруг папахи, взял с блюда ключи, шагнул к Валериану и, нагнув голову, протянул подношение.
– Мы просим тебя, храбрый и благородный Мадат-паша, принять ключи от нашего города. Его ворота всегда открыты для тебя и для твоих воинов. Жители Кази-Кумуха счастливы снова видеть своим правителем мудрого Аслан-хана. Мы приготовили еще один подарок для тебя, о славный Мадат-паша. Старая лисица Сурхай так торопился замести свои следы облезлым хвостом, что забыл в Кази-Кумухе свое отродье. Бери ее, делай, что хочешь, радуйся победе, торжествуй над своим врагом.
Толпа расступилась, и перед Валерианом оказалась девочка лет шести в дешевом оборванном платье, с расцарапанным лбом. Правым рукавом она закрывала лицо от мужских взглядов. Не плакала, не просила, только черные глаза поверх плохо выкрашенной материи угрюмо следили за новым ее хозяином.
– Она дочь наложницы, но все равно от семени твоего врага. Через нее ты сможешь ухватить сердце Сурхая на любом расстоянии.
Валериан подумал, что правильно сделал, оставив Аслан-хана с отрядом. Если бы кюринец был здесь, девочку бы отдали ему, а тогда ее жизнь, несомненно, сделалась бы орудием мести.
– Я благодарю вас за подарок и за внимание. Но прикажите собрать отряд воинов, и пусть они отвезут Сурхаю его пропавшую дочь. Я зарубил бы хана, встретив его в сражении. Любой из моих солдат с радостью снял бы его с коня пулей или штыком. Но сражение кончено, а русские не воюют с детьми.
Он вспомнил улицы разрушенного Хозрека и подумал – хорошо бы его слова в самом деле могли оказаться правдой…
Часть вторая
Глава пятая
Артемий Прокофьевич Георгиадис спокойно допивал вторую чашу вина, отщипывал большие черные ягоды от тяжелой кисти, разлегшейся на коричневом блюде, и безмятежно слушал доклад хозяина комнаты. Когда тот умолк, действительный статский советник ловко нагнулся, умудрившись не пролить ни капли прозрачной жидкости, и вытащил из лежавшего на тахте бювара лист бумаги, исписанную витиеватым, но ровным, отчетливым писарским почерком.
– Прочтите, Сергей Александрович.
Новицкий быстро проглядел текст до последней строки, до подписи, и еще раз перечитал, на этот раз крайне внимательно, едва ли не проговаривая каждое слово. Император Александр своим указом производил его в подполковники и награждал орденом Владимира третьей степени.
Георгиадис дал Новицкому время насладиться чтением, потом забрал бумагу и спрятал.
– Видите, в Петербурге вами довольны. Хотя и награды, и чины остаются по прежней договоренности обществу неизвестны. Здешний ваш начальник, Рыхлевский, напишет представление о надворном советнике [36], которое, разумеется, удовлетворят. То же высокоблагородие, только для публики. Наши дела сугубо тайные, эполеты нам ни к чему. Да ведь и орденами, Сергей Александрович, вам, увы, не похвастать. Вернетесь в столицу, я все выложу по порядку.
– Если вернусь, – грустно усмехнулся Новицкий.
– Не если, дорогой мой, а – когда. Я, знаете, человек суеверный, в нашей профессии без этого невозможно. Говорить о беде значит ее накликать. Стало быть, когда вернетесь, я вам все ордена ваши выложу. Думаю, к тому времени наберется их предостаточно. В одной ладони не унести.
– То есть скоро я не вернусь, – подхватил Новицкий невысказанную мысль собеседника.
– Сергей Александрович! – Георгиадис укоризненно покачал головой и в притворном недоумении развел руки; последний жест опять-таки вышел у него столь ловко, что ни одна капля вина не пролилась из широкой чаши. – Мы с вами здесь не играем, а служим. Предметов же нашей службы не перечислить. Давайте-ка глянем на карту.
Новицкий быстро убрал со стола кувшин, чаши, блюда с чуреком и фруктами, а поверх голой столешницы раскатал тонкий рулон карты Закавказского края. Края и углы придавил книгами. Георгиадис, изогнув шею, читал названия, тисненные на корешках.
– Bayron! George Gordon! [37] Отличное чтение, должно быть. Слышал многое о поэте, да вот самому взять в руки все недосуг. Но почему вы перешли на английский, Сергей Александрович? В деревенском кабинете вашем, помнится, были больше немцы с французами… А это что?! Ну-ка, ну-ка…
Артемий Прокофьевич поднял увесистый том, и освободившийся от тяжести угол сразу завернулся едва ли не к середине листа.
– «Travels in Belochistan and Sinde»[38],– прочитал Артемий Прокофьевич вслух с завидным для Новицкого произношением.
– Интересно. Весьма и вельми интересно. Pottinger Henry… Who’s that? [39]
Сергей посетовал про себя, что невзначай приоткрыл Георгиадису свое новое увлечение. Проблема была даже не в том, что он не хотел говорить об этой книге, но в том, что читать ему было непросто. Английский язык он разбирал еще с некоторым трудом. Но отвечать следовало, и он принялся объяснять.
– Лейтенант британской армии. Извините, Артемий Прокофьевич, язык для меня новый, так что говорить все-таки будем как привычно для нас обоих – на русском или французском. Что же касается автора – молодой офицер, но отважный и дерзкий. В одиночку, точнее с полудесятком местных жителей, путешествовал в Белуджистане и Синде. Это – северо-запад ндии. Ему едва исполнилось двадцать, а он прошел почти две тысячи миль по горам, пустыням. Снимал карты местности, изучал племена, их языки, нравы. Выглядывал – где разводят лошадей, а где сеют просо. Прикидывал – кого можно приманить, а кого надобно устрашить. Искал места, где лучше поставить форты, чтобы защитить британские владения от набегов…
Георгиадис слушал объяснения Новицкого и одновременно перелистывал страницы. На некоторых он задерживался, и Сергей видел, что руководитель его тайной службы даже не читает, а схватывает одним взглядом огромные куски текста. Зная Артемия Прокофьевича уже десять лет, он не сомневался, что тот успевает запомнить выловленные отрывки, заложить в память, чтобы потом разобраться в них на досуге.
– Недавняя книга, – вдруг перебил Георгиадис. – 1816 год! Шесть лет назад издано. Откуда она у вас?
– Княгиня Мадатова, жена начальника Карабахского княжества, выписывает книги европейских издательств. Я просил прислать мне что-нибудь на английском. Видите – она предложила мне Байрона, а потом резонно решила, что и эта может чем-нибудь пригодиться.
Георгиадис продолжал листать книгу, бормоча еле слышно под нос:
– Умно… умно… и ведь как вовремя… Умная женщина – княгиня Мадатова. Только ведь каково ей здесь после Санкт-Петербурга, в такой глуши, рядом с неистовым мужем? Да я слышал, он нечасто бывает дома.
Новицкий нахмурился. В голосе Георгиадиса ему послышалась некоторая небрежная ирония.
– Генерал-майор князь Мадатов офицер исполнительный. Загрузил себя работой много больше, чем было ему поручено.
Георгиадис поднял к потолку руки.
– Знаю, знаю. Гусар гусара в обиду не даст… Я слышал, что и командующий очень доволен Мадатовым. Говорил при мне Вельяминову, что одним походом в Кази-Кумух князь сделал больше, чем сам Ермолов двухлетней борьбой на севере.
– Князь умеет говорить с людьми. Он знает… вернее, чувствует, чего ждут от него, и потому принимает правильные решения.
Георгиадис резко взглянул в упор.
– Аслан вместо Сурхая?.. Снова объединить два серединных ханства?.. Не знаю, пока не уверен. Но остается в самом деле положиться на его знания и чутье. А что он говорил об… Измаил-хане?
Новицкий напрягся. Тему Артемий Прокофьевич затронул трудную, и отвечать следовало весьма осторожно.
– Он был несогласен. Я остановился у него в поместье на пути в Нуху, и князь… говорил достаточно резко. Он утверждал, что, устранив одного большого мерзавца, мы столкнемся с сотнями негодяев калибра поменьше. Впрочем, после… – Новицкий замялся, подыскивая слова: – После решения нашей проблемы мы с князем еще не встречались.