– Но Мадатов, – осмелился вставить Новицкий, заметил, как поморщился Вельяминов и тут же поправился: – Генерал-майор Мадатов выгнал его из аула.
– Да, выгнал! – рявкнул командующий. – А теперь этот разбойник чуть не выжил самого Мадатова из его дома.
Новицкий растерянно обвел глазами двух генералов.
– Ваше превосходительство, Алексей Петрович, я ничего об этом не слышал. Вы же знаете, я уезжал на Черноморское побережье.
– Знаю. Да ведь и Мадатов в этот месяц тоже отъехал. В Шемаху и дальше на Каспий. Мерзавцы же улучили момент и подступили к имению. Охрана там осталась большая, так что разбойники убрались, разве что чуть пограбив. Да княгиня от такого безобразия родила преждевременно. Была, говорят, уже на девятом месяце. Ребенок умер, и сама она едва не погибла.
– Вы же служили с Мадатовым? – спросил из угла Рыхлевский.
– Так точно! Служил, – серым, потерянным голосом ответил Новицкий. – В Преображенском гвардейском, потом в Александрийском гусарском.
О родстве с Софьей Александровной, тем более о своих чувствах к ней он добавлять не стал.
– Хорошо. Проведаете заодно сослуживца, – заключил твердо Вельяминов, упорно и быстро возвращая собеседников к делу. – Вам же нужно бороду отрастить да остаться при том незамеченным. Думаю, что лучшего места, чем в Карабахе у князя, вам не найти. А мы пока слушок пустим, что командированы вы срочно во Владикавказ. Местные жители любопытны. Все-то им надобно знать.
Новицкий кивнул. Он стоял поникший, ошеломленный страшным известием. Спрашивать больше не стал, понимая, что самое большее через неделю он узнает о произошедшем доподлинно.
– Скажем, что ты испанца поехал сопровождать, – забасил снова Ермолов.
– Разве дон Хуан уезжает? – Новицкий нашел в себе силы еще удивиться неожиданному известию. – Он говорил, что очень доволен службой.
Ермолов вскочил и заполнил своей грузной фигурой полкабинета.
– Он доволен, я доволен, Шабельский доволен…
Генерал-майор Шабельский командовал Нижегородским драгунским полком, вспомнил Сергей.
– Мадатов ему лучшую характеристику дал после похода. Все довольны. Здесь все довольны. Один Петербург против. Я же реляцию подписал на Ван-Галена – на производство, на орден. Майор первым на стенах Хозрека был! Шутка ли?! Я же хотел как лучше! А мне штабные фитюльки отписывают: отчислить и с фельдъегерем немедленно доставить в столицу. Вот им, а не фельдъегерь…
Командующий показал невидимому отсюда Санкт-Петербургу дерзкий простонародный жест, но никто из собеседников даже не улыбнулся. Кто знал майора, теперь уже бывшего, кто о нем только слышал, но все были расстроены таким поворотом судьбы храброго и умного человека.
– Боевого офицера! Под охраной! Словно уголовного преступника! Не дождетесь!
В гневе Ермолов занес кулак над столом, но в последнюю секунду удержался и только пристукнул столешницу. Письменные приборы подскочили от неожиданности и снова замерли в положении «смирно».
– Поедет сам, на «почтовых» [44]. Андрей Иванович ему подорожную выпишет, а ты, гусар, передашь. Да и посидите с ним в духане или трактире. Сними у человека камень с души. Да и нашей совести полегчает…
Ван-Галена Новицкий отыскал в номере трактира, который содержал Яков, большой, толстый еврей, выкатывавший навстречу собеседнику красивые глаза угольно-черного цвета. Трактир знаменит был во всем Тифлисе, так что хозяина его завсегдатаи называли по первому имени. Жить «у Якова», встречаться «у Якова» считалось хорошим тоном среди русской колонии грузинской столицы и той части местного дворянства, что старательно подражала приезжим.
Испанец был рад визиту знакомого, но спускаться вниз отказался. Объяснил, что третьего дня давал прощальный обед офицерам полка и с тех пор способен пить одну чуть подслащенную воду. Сергей не видел нужды настаивать и объявил, что сам пьет вино лишь в случае исключительной надобности. Приятели заказали в номер фруктов, кофе, кальяны. Мигом примчавшийся служитель поставил на стол поднос, разместил на полу стеклянные сосуды для курения через воду и удалился, хлопая на сквозняке широченными шароварами.
Новицкий сразу приступил к делу. Он передал сожаления командующего, но дон Хуан коротким взмахом руки оборвал его тщательно продуманную тираду.
– Никаких извинений, дон Серхио! Ни вы, ни генерал Ермолов, ни даже ваш император в этой истории вовсе не главные. Длинная рука инквизиции дотянулась через всю Европу и до России. Как я понял, испанский посланник сделал российскому двору представление, которое ваше правительство не могло оставить без естественного ответа.
Новицкий смотрел на ладного майора, затянутого еще в драгунский мундир, и складывал в уме все известные ему ругательства, проклиная мягкотелых и твердоголовых столичных чиновников.
– Вам не опасно возвращаться в Испанию?
Ван-Гален потянул дым из чубука, взбурлив воду в сосуде.
– Перееду Кавказ, доберусь до вашей столицы, – ответил он, выпустив на воздух несколько аккуратных колечек. – Это будет самая тяжелая часть моего путешествия. Встречусь с нашим посланником. Если мне не понравится его тон, затеряюсь в Европе. Я бы остался здесь, но в вашей стране жизнь частного лица, увы, почти невозможна.
Сергей склонил голову, безмолвно соглашаясь с услышанным.
– Извините за нескромный вопрос, дон Хуан, но – остались ли у вас сбережения? Жизнь частного лица обходится нам недешево.
Ван-Гален весело рассмеялся.
– Какие сбережения, милый мой друг?! Я приехал сюда с десятком эскудо, я уезжаю с этими же монетами. Все, что мне заплатили в полку, я прокутил с друзьями и сослуживцами. Грешно уезжать, оставляя по себе неприятную память заезжего скупердяя.
– Но как вы доберетесь до Санкт-Петербурга? И дальше – до Вены? Я не говорю уже о Мадриде.
Испанец вдруг сделался совершенно серьезным, ловко вскочил со стула и энергичными шагами пересек комнату.
– Только между нами, дон Серхио, – предостерег он и, наклонившись, достал из дорожной сумки небольшой, но очевидно тяжелый мешочек и довольно пухлый пук ассигнаций.
– Генерал Ермолов задал мне тот же вопрос, что и вы. Получив тот же самый ответ, взял из ящика стола эти деньги. Возможно, все свои сбережения.
– Командующий – человек небогатый, – подтвердил негромко Новицкий.
– Дьявол! Я пытался отказываться, но на мне еще был мундир. Генерал объявил, что это приказ. Приказ! Взять в долг у своего генерала! Я солдат и потому подчинился, но обещал выслать деньги, как только доберусь до Испании… Три тысячи чертей! Я не могу этого так оставить – мы должны выпить за нашего генерала! За Алексея Петровича!
Последние слова он выкрикнул по-русски уже почти без акцента. Сделал было шаг к двери, но Сергей решительно преградил путь испанцу.
– Теперь моя очередь, дон Хуан. Не беспокойтесь – у меня открытый счет здесь, у Якова. Лишние две бутылки не слишком его увеличат.
– Но ведь когда-то придется платить, – разумно заметил Ван-Гален.
– Да разумеется. – Новицкий улыбнулся и подмигнул дону Хуану. – Но – возможно, его раньше закроют за меня либо лезгинская пуля, либо чеченская шашка.
И приятели, нижегородский драгун и александрийский гусар, весело расхохотались, запрокидывая головы и хлопая друга по плечам.
Первый стакан они выпили за генерала Ермолова. Второй – не чокаясь – за всех, кто навсегда остался в снеговых Кавказских горах и пыльных, неудобных предгорьях. Покурили, протягивая пахучий дым из медных мундштуков кальяна, и Сергей снова наполнил стаканы. Ван-Гален поднялся. Выпрямляясь, он пошатнулся, сказалось недавнее буйное пиршество, но тут же выправился и поднес к подбородку, словно по команде «подвысь», стакан с рубиновой жидкостью.
– Дон Серхио! – начал испанец торжественно. – Я должен принести вам свои извинения.
Новицкий тоже вскочил и поклонился весьма церемонно, хотя не мог вспомнить, за что просит прощение дон Хуан.
– Я не поверил вашим словам о генерале Мадатове. Но теперь, вспоминая те недели, что я служил под его командованием, могу поручиться честью кабальеро и испанского офицера – это один из храбрейших людей, которых мне приходилось встречать в своей жизни. А мне, поверьте, дон Серхио, доводилось видеть решительных храбрецов. Мне случалось оказаться в ситуациях, где главным достоинством человека оказывалась его храбрость. И здесь генерала Мадатова, пожалуй, могу назвать даже первым. Он не просто храбр, он еще умеет заразить других своей храбростью. Я сам почувствовал это, когда штурмовали Хозрек. За генерала!
Сергей выпрямился, попытался щелкнуть каблуками и с трудом удержал равновесие.
– За генерала!
Они выпили стаканы до дна, не отрываясь, и поспешили опуститься на стулья.
– Я говорил вам, дон Хуан, что князь не только храбр, но еще и умен.
– Безусловно, – мотнул головой Ван-Гален. – Он знает людей, он умеет говорить с ними.
– Удивительно, – поддакнул ему Новицкий. – Притом, что, между нами, его сиятельство не может похвастать образованием.
Ван-Гален надул щеки, пыхнул и – улыбнулся.
– Образование! Что такое образование… Это здесь… – Он постучал себе по лбу. – А ум, ум, нужный для жизни, он прежде всего здесь… – Испанец прикоснулся к груди в области сердца. – Он не чертит стрелы на штабных картах, но он ведет за собой батальоны. Он не составляет законы, но убеждает людей примириться с теми, что уже существуют. Он храбр, он умен, он – хитер, и он умеет говорить с людьми на языках их сердец. А это очень редкое качество, дон Серхио, очень редкое. Как жаль, что я не могу более служить под его началом. И как я вам, поверьте, завидую. За генерала!
И Ван-Гален снова потянулся к кувшину…[45]
Новицкий задержался в Тифлисе и добрался до Чинахчи уже в середине мая. Из столицы Грузии он уехал вместе с оказией, полуротой егерей, выдвигавшейся к реке Иори вместе с сотней казаков, и надеялся, что ему удалось спрятаться от любопытных глаз среди прочего конного люда. А когда воинская часть повернула к Кавказским горам, он закутал лицо в башлык и поскакал один к условленному заранее месту. Там, где сходились дороги, ведущие из Шуши и Елизаветполя, его уже ждал конвой, высланный навстречу Мадатовым. Полтора десятка воинов в одинаковых черных чохах, простых, но сшитых из добротной и плотной ткани, окружили Сергея и повезли на юго-восток, поднимаясь постепенно на Карабахское плоскогорье. Командовал отрядом Петрос, знакомый уже Новицкому управляющий поместьем князя. Невысокий, но очень сильный с виду, не квадратный, а даже кубический, он не любил тратить слова и вполне обходился жестами. Одним поворотом кисти или кивком посылал разъезды вперед, в стороны, предлагал задержаться и посмотреть – не тащится ли кто по следу. Пары и тройки стражников уходили на рыси, исчезали в коричневом мареве жаркого воздуха, а потом вдруг возникали неожиданно для Сергея, но не для самого Петроса. Старший подъезжал к командиру и, словно заразившись отвращением к речи, знаками показывал, что пока за спиной чисто, а впереди безопасно.