Новицкий так и ехал в башлыке, и никто не пытался с ним заговаривать, полюбопытствовать, что, мол, за человек, кто его отец, силен ли и богат его род, обычные вопросы для здешнего люда. Очевидно, Петрос или даже сам князь велел оставить гонца в покое, а распоряжения Мадатова, как помнил Новицкий, дважды повторять не приходилось. Даже Петрос, обменявшись со встреченным всадником условными фразами, когда удостоверился, что перед ним нужный ему человек, умолк на все два дня пути.
В первый день их никто не тревожил, и Сергею предосторожности Петроса показались даже излишними. Впрочем, когда тот объехал далеко стороной показавшееся селение, Новицкий его вполне понял. Если он собирался остаться незамеченным и неузнанным, незачем собирать вокруг еще и крестьян, тем более, что многие из них, конечно, связаны с теми, кто обитает в горах. Хотя дальнейшие действия командира Сергея несколько огорошили. Они поужинали на опушке небольшого лесочка, а потом, потушив костер, отправились дальше и, только проехав около полутора верст, уже в темноте остановились ночлегом. Петрос почти на ощупь нашел место на плоскости, хорошо ему, как понял Новицкий, известное. Небольшое возвышение, холмик, окружала гряда валунов, пригнанных друг к другу не без помощи человеческих рук. Двое передовых спешились и осторожно прокрались внутрь. Через несколько минут с холма глухо протявкал шакал. Петрос тронул коня плеткой, остальные последовали за ним и так, вереницей, въехали в разрыв шириной в полторы сажени. Поднявшись к вершине, они стреножили заморенных длинной дорогой животных и привязали поблизости. Треть отряда спустилась вниз и стала на стражу, а остальные кинулись на бурки и тут же заснули.
Новицкому показалось, что спал он не дольше пяти минут, когда проснулся от удушья и забарахтался, пытаясь освободиться. Петрос одной широкой, твердой, словно вырубленной из чинары ладонью зажал ему одновременно рот и ноздри. Поняв, что Новицкий проснулся, армянин убрал руку, приложил палец к губам и показал на башлык. Сергей накинул капюшон и мигом вскочил, поднимая одновременно ружье, лежавшее ночью под боком. Он был уверен, что настала его очередь вставать в охранение, но в неверном сумеречном свете увидел, как его спутники уже седлают коней. Новицкий быстро управился со своим рыжим мерином и поднялся в седло, не слишком отстав от других. Когда выехали за камни, он догнал Петроса.
– Почему не разбудили меня? Я тоже мог караулить, – спросил он, мешая слова русские и татарские.
– Ты гость. Мне приказано привести тебя невредимым. И ты не умеешь видеть сквозь темноту.
Отвечая, Петрос даже не повернул голову. Новицкий еще раньше заметил, что он никогда не смотрел прямо на собеседника, но всегда слышал и замечал все, что случалось рядом.
Невидимое еще солнце уже подкрашивало розовым верхушки пихт, забежавших на хребет справа. Отдохнувшие за ночь лошади весело шли по утреннему холодку, а всадники поеживались в седлах, когда их кололи порывы ветра, прилетевшего от снежных вершин. Сергей был рад, что башлык и бурка надежно защищают его от не успевшей растаять ночной прохлады, и знал, что так же надежно они спрячут его и от острых палящих лучей дневного светила.
Через пять часов они приехали в Чинахчи.
Первыми их встретили два черных остова домов, сгоревших совсем недавно. Петрос протянул руку с плеткой, которую он никогда не выпускал из ладони, и мрачно процедил несколько армянских слов, которые Новицкий понял без перевода. И дальше, пока они пробирались к замку, Сергей видел среди цветущих садов и прогалы вырубленных деревьев, и обуглившиеся стены, и проломанные заборы, которые, очевидно, уже некому было восстановить. Людей успели похоронить, мертвых животных тоже увезли, опасаясь заразы, но следы набега еще видны были в мирном селении, как след после удара шашки, кинжала или же топора.
Очередной разъезд ускакал вперед, и Новицкий ожидал, что ворота будут уже открыты, но он ошибся. Петрос приказал отряду остановиться, сам выехал вперед, стал перед стеной, так, чтобы его хорошо видела стража, и выкрикнул слово. И только тогда тяжелые створки начали расходиться, но распахнулись ровно на ширину чуть большую лошадиного крупа. Именно настолько, чтобы ни конь, ни всадник не ободрали бока и колени. Сергей подумал, что Мадатов хорошо вымуштровал людей. Не так, как это принято на востоке.
Об этом он первым делом и сказал князю, когда его провели в кабинет военного правителя ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. Петрос остался во дворе, сразу начав принимать доклады своих подчиненных, и Новицкого сопровождали двое суровых юношей. Один с обнаженной шашкой и факелом шел впереди, другой с заряженным ружьем замыкал небольшую процессию.
– Я не допускаю случайностей, – объявил Мадатов Сергею. – Я сам человек восточный, но воспитывался на Западе. Да и здесь, Новицкий, неосторожные не живут долго. Что у тебя за дело ко мне?
Сергей объяснил, твердо и коротко, докладывая как по команде. Мадатов слушал сидя и постукивая пальцами по низкому столику, придвинутому к узкой тахте. Новицкий смотрел прямо на грозного генерала и, как ни старался, никак не мог узнать в нем молодого, застенчивого до мрачности подпоручика, которого встретил почти два десятка лет назад в Преображенском полку.
– Я читал депешу Рыхлевского. Зачем нужно было писать ее по-французски?
– На случай, ваше превосходительство, если письмо вдруг было бы перехвачено.
– Давай без чинов, Новицкий, – буркнул Мадатов, подражая Ермолову, но Сергей видел, что генералу льстит подобное обращение, и вовсе не собирался вперед фамильярничать. – Вздор говоришь. Думаешь, здесь некому иностранные языки разбирать? Ошибаешься. Все поймут: французский, немецкий. Слышал я, что и англичане уже появились… Но по сути все правильно. Поживешь ты здесь месяц и выскользнешь незаметно. А человек, закутанный в башлык, твоего роста и такой же сухой, уедет завтра. Как рассветет, так и отправится. Тот же Петрос проводит его к Араксу. Мол, проезжий, посланный из Тифлиса, направляется к Каспию и дальше, через море, к туркменскому берегу. Тебя же придется здесь держать взаперти. Будешь читать, а по вечерам разговаривать с Софьей.
– Как она? – вырвалось у Новицкого.
Карандаш, который вертели железные пальцы Мадатова, хрупнул и разлетелся обломками. Генерал поднялся и отошел к дальней стене, заслоняя и без того скудный свет, падавший из маленького оконца. Впрочем, Сергей был рад, что не видит его лица.
– А ты как думаешь сам, Новицкий? – ледяным, совершенно замерзшим голосом спросил его князь. – Слава богу, что сама живая осталась. Но доктор говорит, что детей у нас больше уже не будет…
Он замолчал, и Сергей тоже не осмелился проронить даже звука. Мадатов взмахнул рукой.
– А это мог быть мой сын, Новицкий! Ты понимаешь? Но теперь у меня уже больше не будет сына… Я не помню отца. Мне было два года, когда его схватили лезгины. Схватили или убили сразу, даже этого я не знаю. Дядя Джимшид был мне вместо отца, так и он сейчас лежит под тяжелым камнем, здесь, на кладбище у маленькой церкви. Кому я теперь передам все?
Он развел руки, словно бы пытаясь охватить и комнату, и замок, и селение, и все Карабахское плоскогорье.
– Я заставил Ахмед-хана вернуть все, что принадлежало нам, Шахназаровым. Алексей Петрович обещал, что государь подтвердит мое право владеть фамильным имением. Но мне некому будет его отдать! Бог дает мужчине сына, чтобы он мог продолжить свой род. За что же он так наказал меня?
– Но вы говорили, ваше сиятельство… – осторожно начал Сергей. – Вы говорили, что и у вашего дяди тоже не было сыновей.
Мадатов усмехнулся, словно в комнате всхрапнула лошадь.
– И потому Бог послал ему мальчишку Ростома. Что же, и мне теперь пойти по селу, спросить: кто остался сиротой после набега?! Их слишком много, Новицкий. И я не посмею отобрать одного…
Сергей выждал паузу и спросил:
– Кто они и сколько их было?
– Говорят, около четырех сотен. Человек сто двадцать лезгин пришли с той стороны хребта. Вел их Абдул-бек. Тот самый, табасаранский. Я выгнал его из аула, сжег дом, вырубил сад. Теперь он поклялся, что будет мстить мне до самой смерти.
– Его или вашей? – осмелился подать голос Новицкий.
– Надеюсь, разумеется, что его. Но у мерзавца, очевидно, другое мнение. Он же дрался против нас в Кази-Кумухе, и это он застрелил Гассана перед Хозреком. Аслан-хану сказали вполне надежные люди. Но своих сил у него нынче немного. На такой приступ он бы никогда не осмелился, если бы не прибрал к рукам шайки шекинских мерзавцев. Да и здешние, карабахские, тоже пошли под его руку.
Новицкий напрягся. Сейчас разговор сворачивал в самую неудобную для него сторону.
– Я же говорил тебе год назад – оставьте Измаил-хана в покое. Нам не переделать эту страну! Мы не сможем перестроить ее по-своему. Здешним народом должны управлять свои люди, и так, как пристало здесь править своими. Кто будет лучше, кто хуже, одни мягче, другие жестче, но они хотя бы понимают друг друга.
– Тогда зачем мы сюда пришли?
Мадатов снова всхрапнул.
– Хороший вопрос, Новицкий. Это ведь я мальчишкой двадцать два года назад приехал в Петербург с дядей Джимшидом просить русских защитить нас, армян, да и весь народ этого несчастного края. Но нельзя выворачивать здесь все наизнанку. Я говорил тебе: с одним Измаилом я справлюсь, а он будет держать свой народ в кулаке. Теперь его нет. Кто-то подал ему не проверенный ужин. И на его место пришло множество таких же мерзавцев, только помельче и поувертливее. Но я здесь наведу порядок, Новицкий.
Мадатов шагнул вперед и наклонился к Сергею. Тот напрягся, но не позволил себе ни шагнуть назад, ни отстраниться. Но у князя на уме было совсем другое.
– Я тебе, Новицкий, клянусь. Клянусь отцом, матерью, дядей, всеми замученными клянусь: через год любая женщина сможет пройти по Карабаху с золотым блюдом на голове без всякой охраны. Не веришь? А зря. Впрочем, мы с тобой успеем поговорить. А пока сходи к Софье. Она уже знает, что ты приехал.