Он было отвернулся, собираясь присесть на тахту, но вдруг, словно вспомнив неожиданно нечто важное, снова приблизил лицо к Сергею.
– Скучно ей со мною, Новицкий, скучно. Одна она здесь была, а теперь и будет совершенно одна. Я хороший муж, но женщине нужен ребенок…
В комнате у княгини было полутемно, и Новицкий мог видеть только силуэт хозяйки. Софья Александровна полулежала, опираясь на высокие подушки. Служанка, высокая, крепкая девушка стояла у изголовья, готовая ежесекундно повиноваться движению пальца своей госпожи. Сергей подумал, что князь и домашнюю прислугу вышколил не хуже, чем егерей своей роты, гусар Александрийского полка, мушкетеров и гренадер, что сопровождали его в Башлы и Хозрек.
Войдя, Новицкий поклонился почтительно, подошел, взял руку, чуть поднявшуюся навстречу, поцеловал. Узкая ладонь с длинными белыми пальцами была холодна и расслабленна. Сергею почудилось, что, если он ее выпустит резко, она так и упадет безжизненно на красное стеганое одеяло, укрывшее княгиню выше пояса. Новицкий осторожно опустил руку Софьи Александровны, еще раз поклонился, отошел и сел в приготовленное ему кресло.
– Я так рада видеть вас, дорогой мой, – прошелестел голос княгини. – Извините, что встречаю вас в таком разобранном состоянии.
Не находя что ответить, Новицкий в очередной раз молча наклонил голову.
– Вы к нам надолго? Погостить, проведать старых друзей? Или же, как обычно, проездом, торопясь по своим потайным делам?
Сергей замялся, не зная, как ответить одновременно и уклончиво, и правдиво.
– Не бойтесь говорить прямо. Патимат не понимает ни слова по-русски, да к тому же верна нам до последней капли ее крови, до последнего вздоха. Вы знаете, Сергей Александрович, в ту страшную ночь, когда я и кричать уже не могла, только мычала от боли, девушка и лекарь возились со мной, а за окнами Петрос и его люди рубились на стенах… Так Патимат стояла у двери с кинжалом и пистолетом. Я уверена, – Софья Александровна вдруг хихикнула, – что у нее и сейчас спрятан нож в рукаве халата. А может быть, и в шальварах. Будете ко мне непочтительны, она вас зарежет.
– Я надеюсь, что не дам ей ни малейшего повода. Как ваше здоровье?
– Видите, вы тут же нарушили свое обещание. Какое у меня сейчас может быть здоровье? Лежу, молчу, пью отвары, которые готовит мне высокоученый хаким. Кстати, Патимат всегда делает первые три глотка. Не могу придумать – чем мне заняться. Читать запретили, подниматься, ходить – запрещено просто категорически. Патимат не даст мне и ногу спустить с постели. Иногда приходит девушка поиграть на таре. Инструмент вроде гитары, только четырехструнный. Много сплю. А когда просыпаюсь, опять не нахожу себе дела. Благодарить Господа, что осталась живой? Но это, извините, кощунство, если вспомнить о десятках погибших. Не говоря уже…
Она всхлипнула и отвернулась. Верная Патимат скользнула вперед и тонким большим платком вытерла лицо госпожи.
Новицкий потупился. Здесь он особенно сильно чувствовал, что виноват в случившемся, хотя понимал при этом, что и живой Измаил-хан мог также пропустить партию лезгин через свои владения, просто приказав нукерам глядеть в сторону. Рассуждая отвлеченно, он мог винить себя только в неудачном выборе решения определенной проблемы. Находясь в этой комнате, он ощущал себя виноватым в каждой пролившейся капле крови.
Софья Александровна первая прервала затянувшееся молчание.
– Вы не ответили – сколько же собираетесь у нас погостить?
– Пока не надоем вам, княгиня, – чуть улыбнувшись, ответил Новицкий.
– О! Столько времени вам не отпустит ваше начальство. Но еще на два вечера я могу хотя бы рассчитывать?
– Даже на пять.
– Как вы щедры, Сергей Александрович. Но, боюсь, не по своей воле. Скрываетесь?
«От самого себя», – хотел было скаламбурить Новицкий, но только кивнул.
– Но кто же за вами гонится? Где вы умудрились напроказить на этот раз? Лезгины, аварцы, черкесы, грузины, турки? А может быть, Ермолов с этим скользким Рыхлевским?
– Вы преувеличиваете мои возможности. У живого человека не может быть столько врагов.
– А у мертвого тем более. На похоронах все примиряются. Покойников любят все, живых – разве что самые близкие. Но если без лишних шуток – как вы намереваетесь провести у нас время?
На этот раз Сергей позволил себе рассмеяться.
– О, с огромнейшей пользой. Я собираюсь меняться.
– Надеюсь, что только внешне… – начала было княгиня и осеклась.
Однако Новицкий заметил ее оплошность.
– Вы знаете о депеше?
Софья Александровна отвела было взгляд в сторону, но, поразмыслив, решила тоже играть открыто.
– А кто же, вы думаете, переводил ее князю? Генерал-майор Мадатов управляет Карабахом и Шемахой, а не Шампанью. Но я рада вашей промашке. Теперь я знаю доподлинно, что вы опять задумали какую-то авантюру. Кем собираетесь обернуться на этот раз?
– Хотелось бы волком, – как можно беззаботнее отозвался Новицкий. – Или же барсом. Зубром, орлом, ловчим соколом. Но боюсь, что мне уготована роль шакала. Чакалки, говоря языком здешних жителей. Мелкий хищник, что сопровождает караваны, стада, надеясь урвать в темноте свою долю.
– Наговариваете на себя, шутите. Я чувствую, что вы опять затеяли что-то не совсем доброе и смертельно опасное. Как в последний раз, когда приезжали сюда. Кстати, как поживает тот испанец, Ван-Гален? Князь говорил мне, что он показал себя решительным офицером.
Сергей помрачнел и коротко обрисовал княгине очередной поворот в судьбе храброго, веселого, умного дона Хуана.
– Узнаю Петербург, – также вдруг посерьезнев, горько проронила Мадатова. – Холодный, бездушный город. И я, наверное, была не права – эти люди способны мстить даже мертвым. Aut bene, aut nihil [46] – это для благородного, великодушного человека. А в особняках между Невой и Мойкой не отыщешь в наши времена ни чести, ни совести. Разве что ум да слепое желание власти. Нет, я не жалею, что покинула Северную столицу, что уехала в Карабах. Вот если бы только…
Она вдруг подняла руку ко рту, закусила сжатый судорогой кулачок, и плечи ее задрожали. Зоркая Патимат кинулась на колени, обнимая и поддерживая хозяйку, и одновременно гневным кивком показала Сергею на дверь. Тот вскочил, коротко поклонился и, повернувшись через левое плечо, пошел, не оглядываясь…
Глава шестая
Спустя месяц с лишним Новицкий с Семеном Атарщиковым, своим напарником из терских казаков, поднимались верхом в горы. Где-то в условленном месте, в верховьях небольшой речки, их ожидали проводники. Жаркое июльское солнце успело выбелить небо и выжечь траву на склонах, но в самом ущелье было сыро и даже прохладно. Мелкая и неширокая речушка, почти ручеек, еще больше сузилась после весеннего половодья, отступила от стен ущелья, обнажив галечные отмели. Всадники отпустили поводья, и лошади сами выбирали путь, шли преимущественно по воде, то и дело поднимая в воздух серебряные брызги; они зависали на миг, переливаясь в неярком свете, а затем рушились с коротким плеском обратно.
Мощные леса остались уже внизу, и на склонах росли только редкие кусты колючего кустарника, прозванного русскими «цепляй-дерево», да жесткие короткие стебли травы, умудрявшейся выжить там, где растения вообще жить не должны. Казалось, что засаде скрыться больше уже и негде, однако Атарщиков держал свою крымскую винтовку не в чехле за спиной, а поперек седла. Сергей последовал примеру старого казака, как подражал ему почти во всем деле. Два года они были знакомы, два года вместе отправлялись в странные экспедиции, исполняя поручения Георгиадиса и Рыхлевского, и два года Сергей старательно перенимал у Семена все полезное и нужное, что только успевал сам заметить. Посадку в седле, вольную с виду до небрежности, но на деле цепкую, ловкую и невероятно удобную; спокойную манеру выцеливать противника, придерживая выстрел до последней возможности; способность устраивать комфортный, сухой, теплый ночлег практически в любом месте, в любую погоду. Да сколько уже успел набрать полезных привычек человек, проживший шесть без малого десятков годов в глуши, опасных местах, где ему не то что каждый день, а каждую минуту приходилось сражаться за свою жизнь с людьми, погодой, животными. Новицкий знал, что, если он сумеет перенять у Семена хотя бы одну сотую долю его умений и знаний, ему уже будет чем гордиться хотя бы перед собой.
Вот и сейчас он, подражая едущему первым товарищу, также беспрестанно обшаривал глазами уходившие кверху склоны то левый, то правый. Ничего не замечал и оттого тревожился все больше и больше. И только когда Семен вдруг натянул свободной рукой поводья и поднял винтовку, призывая остановиться, Новицкий также изготовил ружье к стрельбе, и, странное дело, вдруг почувствовал себя много спокойнее.
Семен наставил ствол своей трофейной «крымчанки» вверх по левому склону и выкрикнул несколько слов на чужом языке. Новицкий тоже повел ружье от куста к кусту, от камня к камню, щурясь против яркого солнца. Ответный окрик прилетел из-за большого, почти пирамидального валуна, который только что оглядел и пропустил Сергей. Казак опустил оружие и знаком показал спутнику, что наверху те, кого они ожидали встретить.
Невысокий человек в черкеске и папахе вышел на открытое место и, упираясь пятками, быстро сбежал по крутому склону, огибая кусты, с озорной легкостью перепрыгивая камни, что доходили ему до пояса. Оказавшись на одном уровне с всадниками, он повернул и пошел параллельно гребню. Казак с Новицким последовали за ним.
– Его зовут Темир, – обернувшись, кинул Атарщиков. – Брат Мухетдина. Совсем мальчишка. Но говорят, уже убил одного. Кого – не знаю, может быть, даже русского. Быстро ходит в горах. Лучше, даже чем старший.
Как юноша умеет ходить, Сергей успел отметить и сам. Даже по ровному месту им приходилось понукать лошадей, чтобы не отстать от проводника, а когда юный Темир принялся карабкаться вверх под едва заметной тропе, всадники безнадежно отстали. Горец шел по каменистому грунту не просто легко, а еще ускоряя шаг, все больше увеличивая разрыв. Раза два он обернулся, но останавливаться не стал, уверенный, что путникам свернуть уже некуда.